Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин. Страница 45

Ёсоп сказал:

— Вы отец мальчика, не так ли?

Хансо изучил лицо, покрытое рубцами. Правое ухо Ёсопа представляло собой бесформенный красный кусок мяса.

— Вы поэтому все это делаете? — спросил Ёсоп.

— Ноа — мой сын, — ответил Хансо.

— Мой брат дал ребенку имя. Мальчик ничего другого не должен знать.

— Я тоже могу дать ему имя.

— У него есть имя.

Ёсоп нахмурился, самое маленькое движение причиняло ему боль. Ноа говорил с интонациями Исэка, так же ел аккуратно пережевывая пищу. Он во всем подражал Исэку. В свободное время Ноа доставал свои старые школьные тетради и упражнялся, хотя никто не говорил ему это делать. Ёсоп никогда бы не поверил, что этот якудза — биологический отец Ноа, если бы не поразительное сходство. Со временем сам Ноа заметит это. Ёсоп не упоминал об этом в разговорах с Кёнхи, но даже если бы она догадалась об истине, она вряд ли стала говорить о своих подозрениях мужу, не желая навредить Сондже, которая стала для нее родной сестрой.

— У вас нет сына, — догадался Ёсоп.

— Ваш брат был добр, он помог Сондже, но я бы позаботился о ней и моем сыне.

— Она, должно быть, не хотела этого.

— Я предлагал позаботиться о ней, но она не хотела быть моей женой в Корее, потому что у меня есть японская жена в Осаке.

Лежа на спине, Ёсоп уставился на крышу сарая. Неровные полосы света падали сквозь щели в крыше. Клубы пыли стояли в лучах. До ожогов он никогда не замечал таких мелочей, и никогда прежде ни к кому не испытывал такой ненависти. Ёсоп ненавидел этого человека: его дорогую одежду, его роскошные ботинки, его уверенность, его дьявольскую неуязвимость. Он ненавидел его за то, что тот был здоров. У него не было права требовать ребенка, которого так любил его покойный брат.

Хансо видел гнев Ёсопа.

— Она хотела, чтобы я ушел, поэтому сначала я ушел, но планировал вернуться. А потом она исчезла. Оказалось, что вышла замуж. За вашего брата.

Ёсоп не знал, во что верить. Исэк не желал обсуждать происхождение Ноа.

— Вы должны оставить Ноа в покое. У него есть семья.

Хансо скрестил руки на груди и улыбнулся, прежде чем заговорить.

— Сукин сын, я заплатил за жизнь каждого из вас. Без меня вы все были бы мертвы.

Ёсоп немного передвинулся и содрогнулся от боли.

— Сонджа сказала? — спросил Хансо.

— Достаточно посмотреть на лицо мальчика. Но я отлично знаю, что вы не какой-то там святой. Я знаю, что вы из себя представляете…

Хансо громко рассмеялся, он не испытывал уважения к прямолинейности Ёсопа.

— Мы скоро вернемся домой, — сказал Ёсоп, закрывая глаза.

— Пхеньян контролируется русскими, а американцы стоят в Пусане. К кому из них вы хотите вернуться?

— Это не навсегда, — сказал Ёсоп.

— Там голод.

— Я покончил с Японией.

— И как вы вернетесь в Пхеньян или Пусан? Вы даже не в состоянии пройти по ферме.

— Компания должна мне заработную плату. Когда я буду здоров, я вернусь в Нагасаки, чтобы получить мои деньги.

— Когда вы в последний раз читали газету? — Хансо вытащил из одного из принесенных им ящиков пачку корейских и японских газет и положил ее рядом с Ёсопом.

Тот взглянул на газеты, но не взял их.

— Вы не получите денег, — медленно проговорил Хансо, как будто обращался к капризному ребенку. — Компания никогда не заплатит вам. Нет записей о вашей работе, и вы ничего не сможете доказать. Правительство хочет, чтобы бедные корейцы уехали, но не даст вам денег на проезд.

— Что вы имеете в виду? Откуда вы это знаете? — спросил Ёсоп.

— Просто знаю. Я знаю Японию, — сказал Хансо, пожав плечами.

Он прожил среди японцев всю свою взрослую жизнь. Его тесть был самым влиятельным японским ростовщиком в Кансай. Хансо мог со всей уверенностью сказать: когда японцы не хотели решать проблему, никто и ничто не мог заставить их это сделать. В этом смысле они были так же упрямы, как корейцы.

— Вы знаете, как трудно получить деньги от японцев? Если они не хотят платить вам, они никогда не заплатят.

Ёсоп почувствовал сильный жар.

— Каждый день, вместо каждого судна, которое отправляется в Корею, заполненное идиотами, желающими вернуться домой, прибывают два судна с беженцами, которым нечего есть. И они будут работать за кусок хлеба. Женщины готовы стать шлюхами, чтобы накормить детей. Вы живете мечтой о доме, которого больше нет.

— Мои родители там.

— Нет. Их больше нет.

Ёсоп повернулся, чтобы посмотреть в глаза Хансо.

— Почему, по-вашему, я привез только мать Сонджи? Вы действительно думаете, что я не попытался найти ваших родителей?

— Вы не знаете, что с ними случилось, — сказал Ёсоп; ни он, ни Кёнхи не получали вестей от них уже больше года.

— Они были расстреляны. Все землевладельцы, которые были достаточно глупы, чтобы остаться на Севере, были расстреляны коммунистами.

Ёсоп заплакал и закрыл глаза.

Сказанное было ложью, но Хансо не видел в этом беды. Если родители этих людей еще не были мертвы, значит, голодали и находились в опасности, скорая их смерть была неизбежной. Им повезло, если их сразу расстреляли, условия на оккупированном коммунистами Севере были ужасными. Нет, он не знал наверняка, живы родители Ёсопа и Кёнхи или нет, и да, он мог бы узнать, если бы захотел рисковать своими людьми, но он не видел в этом смысла. Отыскать мать Сонджи удалось легко — на это ушла всего пара дней. С его точки зрения, для Ёсопа и Кёнхи потерять родителей было разумнее, иначе они из какого-то нелепого чувства долга вернулись бы в Корею вместе с Сонджей и мальчиками. Нет, они должны остаться в Японии. Хансо не позволит сыну уехать в Пхеньян.

Хансо вынул из ящика большую бутылку крепкой соджу.^[24] Он открыл ее, передал Ёсопу, затем вышел из сарая, чтобы поговорить с Тамагучи о платеже.

Закончив работу, Сонджа обнаружила, что Хансо ждет ее. Он сидел один в дальнем конце сарая, на большом расстоянии от мальчиков, которые читали. Ёсоп крепко спал. Кёнхи и Чанджин были в большом доме, а Ким грузил мешки с картофелем в холодное хранилище. Хансо первым приветствовал ее взмахом руки. Сонджа остановилась напротив него.

— Тамагучи сказал мне, что хотел бы усыновить твоих сыновей, — сказал Хансо тихо.

— Как это?

— Я сказал ему, что ты никогда не согласишься. Он предложил взять только одного из них. Бедняга! Не волнуйся, он не сможет их забрать.

— Скоро мы поедем в Пхеньян, — сказала она.

— Нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Там все мертвы. Родители Кёнхи. Родственники Ёсопа. Все, кто владел землей. Так случается, когда правительства меняются.

Сонджа села.

— Да, это печально, но ничего не поделать, — добавил Хансо.

Сонджа была прагматичной женщиной, но даже она считала, что Хансо слишком жесток.

— Ты должна думать про обучение Ноа. Я привез ему книги для подготовки к вступительным экзаменам в колледж.

— Но…

— Вы не можете вернуться домой. Вам придется ждать, пока ситуация не стабилизируется.

— У моих мальчиков нет здесь будущего. Если мы теперь не можем вернуться домой, мы сделаем это, когда станет безопаснее. — Ее голос дрогнул, но внутренняя решимость была сильна.

Хансо помолчал.

— Что бы вы ни решили делать позже, время идет, и Ноа должен учиться в университете. Ему двенадцать.

Сонджа думала о школе для Ноа, но не знала, как она будет платить за учебу. У них не хватало денег даже для возвращения домой. Ёсоп и женщины много раз обсуждали это.

— Ноа должен учиться, пока он в этой стране. Корея будет в хаосе еще долго. Кроме того, он отличный ученик, он прекрасно знает японский. Когда он поедет домой, у него будет диплом хорошего японского университета. Сейчас все богатые корейцы отправляют своих детей учиться за границу. Если Ноа поступит в университет, я заплачу за его учебу. И я заплачу за Мосасу…

— Нет, — воскликнула она. — Нет!

Он решил не спорить с ней, потому что она была упрямой. Он знал это. Хансо указал на ящики.