Дорога в тысячу ли - Ли Мин Чжин. Страница 49

— Мама, я в порядке. Вернись в постель.

— Я старая. Мне не нужно столько спать, — сказала Чанджин, надевая фартук.

Сонджа пыталась заработать дополнительные деньги для оплаты учебы Ноа. С первой попытки он не выдержал экзамены в университет Васеда, ему не хватило нескольких баллов, но он верил, что сможет добиться успеха в следующий раз, если позанимается математикой с учителем. Плата за частные уроки была непомерной. Женщины пытались заработать больше, а Ноа пришлось отказаться от работы счетовода, чтобы учиться полный день, но справляться с расходами на дом и медицинские счета Ёсопа стало совсем сложно. Каждую неделю Ким платил им за свою комнату и еду. Он попытался внести свой вклад в оплату учебы Ноа, но Ёсоп запретил женщинам принимать от него деньги свыше установленной суммы. И Ёсоп не хотел, чтобы Сонджа брала хоть какие-то деньги от Хансо на обучение Ноа.

— Ты спала всю прошлую ночь? — спросила Чанджин.

Сонджа кивнула, положив чистую ткань поверх больших кусочков черного сахара, чтобы приглушить звук ударов пестика в ступке. Чанджин выглядела измученной. Через три года ей должно было исполниться шестьдесят. В юности она думала, что может работать больше, чем кто-либо, но теперь все изменилось. В последнее время Чанджин чувствовала постоянную усталость и раздражение. Старение должно делать человека более терпеливым, но она только чаще сердилась. Иногда, если клиент жаловался на небольшой размер порций, она с трудом удерживалась от резкого ответа. В последнее время ее сильно огорчало постоянное молчание дочери. Чанджин хотела просто взять и встряхнуть ее.

Кухня была самой теплой комнатой в доме, а электрические лампы давали устойчивый свет. Две голые лампочки, висевшие на простых электрических шнурах, отбрасывали резкие тени на бумажные стены, напоминая две тыквы на стеблях.

— Я все еще думаю о наших девочках, — сказала Чанджин.

— Тукхи и Пукхи? Они нашли работу в Китае?

— Я не должна была отпускать их с этой гладко говорящей женщиной из Сеула. Но девочки были в восторге от поездки в Маньчжурию и возможности зарабатывать деньги. Они обещали вернуться, когда соберут достаточно, чтобы купить пансион. Они были хорошими девочками.

Сонджа кивнула, вспоминая их. Оккупация и война изменили все. Люди, прежде искренние и добродушные, стали осторожными и жесткими. Невинность осталась уделом лишь самых маленьких детей.

— На рынке я слышала, что девочки, которые согласились поехать на работу на фабрики, оказались где-то в другом месте, и им приходилось делать ужасные вещи с японскими солдатами. — Чанджин сделала паузу. — Как ты думаешь, это может быть правдой?

Сонджа слышала те же истории, и Хансо предупреждал ее насчет корейских рекрутеров, работавших на японскую армию, ложно обещая хорошие места, но она не хотела, чтобы ее мать беспокоилась еще больше. Сонджа растирала сахар в тонкую пудру.

— А что, если девочек забрали именно для этого? — спросила Чанджин.

— Мама, мы не знаем, — прошептала Сонджа.

Она развела огонь в печи и наполнила кастрюлю сахаром и водой.

— Вот это и случилось. Я просто чувствую, — вздохнула Чанджин. — Твой отец… как бы он расстроился, что мы потеряли пансион. И теперь война в Корее. Мы еще не можем вернуться, иначе Ноа и Мосасу заберут в армию. Да?

Сонджа кивнула. Она не позволит сыновьям стать солдатами. Чанджин вздрогнула. Прохладный ветерок, просачивающийся сквозь кухонное окно, беспокоил ее сухую коричневую кожу, и она заткнула щель на подоконнике полотенцем. Чанджин плотнее запахнула потрепанный хлопковый жилет, надетый прямо на ночную рубашку. Она взялась растирать сахар для следующей партии, пока Сонджа следила за пузырящимся на огне сиропом. Сонджа помешивала смесь, а сахар медленно карамелизовался. Пусан казался таким далеким; Йонгдо, их маленький скалистый остров, остался свежим и солнечным воспоминанием, хотя она не была там добрые двадцать лет. Когда Исэк пытался объяснить ей, что такое рай, она представляла себе родной городок и его ясную мерцающую красоту. Даже луна и звезды в Корее в ее воображении выглядели иначе, чем холодные ночные светила Японии. И сколько бы ни говорили о том, какие скверные вещи творились дома, Сонджа не могла соотнести это с миром, где отец так хорошо заботился о ней, где было зеленое стеклянное море, плодоносящий сад с арбузами, салатом и тыквами и рынок, на котором никогда не заканчивалось что-нибудь вкусное.

В новостях из дома говорилось только про ужасы: холера, голод, солдаты, которые забирали на службу юношей и даже мальчиков. Так что их скудная жизнь в Осаке казалась роскошным и безмятежным существованием. По крайней мере, они были вместе и могли надеяться на лучшее. Война в Корее дала толчок к оживлению бизнеса в Японии, и рабочих мест стало больше. Американцы присылали помощь, поэтому женщины были в состоянии найти сахар и пшеницу. Хотя Ёсоп запретил Сондже брать деньги у Хансо, Ким знал, в каких дефицитных ингредиентах нуждались женщины, а они не задавали ему вопросов, откуда он все это брал, и не обсуждали с Ёсопом. Как только сладкая масса остыла на металлическом листе, женщины быстро стали резать ее на аккуратные квадратики.

— Тукхи обычно дразнила меня, что я слишком небрежно режу лук, — сказала Сонджа с улыбкой. — И она смеялась, что я так медленно мою кастрюли из-под риса. Когда я мыла полы, она говорила: «Всегда используй две тряпки. Сначала надо подмести пол, затем протереть чистой тряпкой, а потом еще раз — свежей!» Тукхи была самой чистоплотной на свете.

Сказав это, Сонджа вспомнила круглое простое лицо Тукхи, которое становилось торжественно-серьезным, когда она давала советы. Сонджа не часто молилась, но, вспоминая девочек, она горячо молилась, чтобы их не отдали солдатам. Исэк пытался объяснить ей, почему некоторые страдали больше других. Но почему Господь ее пощадил, а их нет? Почему она здесь, на кухне с матерью, а многие голодают дома? Исэк говорил, что у Бога есть план, и Сонджа верила ему, и это теперь давало ей небольшое утешение, когда она думала о девочках. Они были невинными и наивными, и совсем юными.

— Эти девочки потеряли мать, потом отца. Я должна была сделать для них больше. Попытаться выдать их замуж, но откуда взять денег? Женщина всегда страдает. Мы должны страдать.

Сонджа подумала, что ее мать права, и девочек наверняка обманули. Теперь они, скорее всего, уже мертвы. Она положила руку на плечо матери. Волосы Чанджин поседели, днем она собирала их в старомодный узелок у основания шеи. Но сейчас пегая скудная коса матери свисала на спину. Годы работы на открытом воздухе состарили ее смуглое овальное лицо и проложили глубокие морщины на лбу и вокруг рта. Сколько она себя помнила, ее мать первой вставала и последней ложилась; даже когда девочки работали с ними, мать брала на себя самые тяжелые дела. Она говорила мало, но Сонджа никогда не знала, что она скажет.

— Мама, помнишь, как мы копали картошку вместе с папой? Такой отличный картофель. Белый, крупный, его запекали в золе. С тех пор я не ела такого хорошего картофеля…

Чанджин улыбнулась, вспомнив счастливые времена. Ее дочь не забыла Хуни, который был для нее прекрасным отцом. Так много детей умерло, но у них оставалась Сонджа. Она все еще была у нее.

— По крайней мере, мальчики в безопасности. — Чанджин сделала паузу. — Может быть, поэтому мы здесь. — Ее лицо просветлело. — Знаешь, Мосасу такой смешной. Вчера он сказал мне, что хочет жить в Америке и носить костюм и шляпу, как в кино. Он сказал, что хочет пять сыновей!

Сонджа засмеялась, потому что это звучало так типично для Мосасу.

— Америка? А что ты ему сказала?

— Я сказала ему, что все в порядке, пусть навещает меня со своими пятью сыновьями!

На кухне пахло карамелью, женщины проворно трудились, пока солнечный свет не заполнил дом.

Школа была сплошным страданием. Мосасу исполнилось тринадцать, и он был высоким для своего возраста, с широкими плечами, мускулистым. Он был крупнее, чем некоторые из его учителей. Несмотря на все усилия Ноа, он не мог достаточно хорошо читать и писать, поэтому Мосасу оказался в классе, где учились десятилетние дети. Мосасу говорил по-японски так же хорошо, как его сверстники. В арифметике он шел в ногу с классом, но писать и читать по-японски не получалось. Учителя называли его корейским дураком, и Мосасу ждал лишь того часа, когда покончит с этим адом. Ноа окончил среднюю школу и все время, когда не работал, готовился к вступительным экзаменам в университет. Он никогда не покидал дом без учебника и одного из англоязычных романов, которые он покупал у книготорговца. Шесть дней в неделю Ноа работал на Ходжи-сан, веселого японца, который владел большей частью домов по соседству. Ходили слухи, что Ходжи-сан был отчасти корейцем, но никто не упоминал вслух о столь постыдном обстоятельстве. Возможно, что этот порочащий слух пустил какой-то несчастный арендатор, но Ходжи-сан, похоже, не беспокоился об этом. Ноа вел приходо-расходные книги, писал письма от его имени в муниципальные офисы на прекрасном японском. Несмотря на улыбки и шутки, Ходжи-сан был безжалостен, когда дело доходило до сбора денег за аренду. Платил он Ноа очень мало, но тот не жаловался.