Сага о Кае Эрлингссоне. Трилогия (СИ) - Наталья Бутырская. Страница 20

— К троллю их. Идем.

Я потащил ее за собой, но на полпути к дому сообразил, что вряд ли мама обрадуется нашему появлению, поэтому развернулся и потащил рабыню к пристани. Почему-то я был уверен, что лодка — это идеальное место для первой ночи с женщиной.

— Господин, меня будут ругать. Господин, Лисбет гораздо лучше меня. Все выбирают ее. У Лисбет белые волосы и большая грудь. Господин, не нужно. Господин, меня накажут, — она шла за мной и ныла, не замолкая ни на мгновение. Я уже хотел было отпустить ее, но вспомнил, что я уже карл, убил уже трех человек, а еще ни разу не был с женщиной. А это нужно было срочно исправить. Срочно!

На пристани было темно, еле виднелись силуэты незнакомых кораблей, я никак не мог разглядеть отцовского дракона.

— Эй, парень! Чего здесь шляешься?

Я развернулся и увидел двух карлов с факелом.

— А, вон чего, — рассмеялся один из них. — Слышь, Краб, может, пустим его на наш?

— А чего ж не пустить? Дело-то важное, я смотрю, — гоготнул второй.

Меня подвели к большому кнорру. Я неуверенно прошел по узенькой дощечке, в середине корабля стояли бочонки и мешки, но места там было предостаточно. Провожатые даже кинули шкуру и, посмеиваясь, ушли. Рабыня перестала ныть и покорно легла, я рухнул рядом с ней. Больше всего мне хотелось закрыть глаза и уснуть. Я пересилил себя, запустил ей руку за пазуху, там было тепло и мягко, словно бы залез в свежую опару. Я потянул ее подол наверх и…

Вокруг было темно. Я чувствовал, что проспал много, но почему-то было все еще темно. Я вытянул руку и нащупал плотную ткань. Меня засунули в мешок? Дико болела голова. Хотелось пить. И, наверное, блевать, но я не был уверен. А где рабыня? Я пошарил возле себя, но никого не обнаружил. Штаны были на мне, но пояс с оружием отсутствовал. Что произошло? Точнее, что-нибудь произошло? Я не помнил.

Торкель. Он странно смотрел на меня на пиру. А потом я выпил целый рог медовухи, вышел из тингхуса, взял первую попавшуюся женщину и пошел на пристань. А там… там, как последний идиот, зашел на незнакомый корабль и, кажется, уснул. Торкелю даже не пришлось напрягаться, я сам пришел к нему в руки. А сейчас меня засунули в огромный мешок и увозят к Скирре. Оружие, понятное дело, сняли. Только вот разве мешок может сдержать карла?

Я с яростным криком вскочил на ноги, ткань слетела, и я обнаружил, что стою на палубе кнорра, который мирно трется боком о пристань Сторбаша.

— А, проснулся. Пить хочешь? — спросил бородатый мужик, что сидел возле борта.

— Да, — прохрипел я.

— Держи, — он протянул баклажку с водой. Я выхлебал ее целиком.

— А где…

— Пояс? Да вот лежит, рядом. Мы сняли на всякий случай, чтоб не поранился. Слушай, я все понимаю, выпивка, баба, но почему ты выбрал такую старую? Неужто в Сторбаше нет рабынь посимпатичнее?

Я нацепил пояс, махнул ему рукой и пошел было в город.

— Да, парень. Тебя там искали. Где-то под утро. Такая буча поднялась, я думал, что новый червь приперся. Эрлинг чуть не напал на Торкеля Мачту, еле-еле его смогли успокоить. Я сразу и не понял, что это тебя ищут.

— Э-э-э, — только и смог промямлить я.

— Я показал лангману твое дрыхнущее тело, но он не стал будить, только сказал накрыть чем-нибудь. Ох, и влетит тебе, парень.

Я помотал головой, прогоняя подступившую тошноту, и все же побрел домой. Отец не посмеет ударить карла.

Бумс! Прямо с порога мне прилетела знатная затрещина, после которой головная боль и озноб как-то быстро перестали ощущаться.

— Ты все мозги пропил за вечер? Какого тролля ты поперся на пристань? Из-за тебя я, я — Эрлинг, нарушил законы гостеприимства и напал на гостя, которого сам же и пригласил! — бушевал отец.

Я пощупал челюсть. Вроде бы все зубы остались на месте.

— Он это заслужил, — сдуру буркнул я и тут же огреб вторую оплеуху.

— Я же говорил, что не могу его обвинить, не подставив тебя под гнев Скирре! А теперь Торкель точно знает, что ты там был, и подозревает, что это ты убил сраного Роальда, чтоб он сдох на пуповине своей матери!

— Теперь его отправят под суд?

— Когда мне сказали, что ты дрыхнешь на кнорре, что привез Тинура Жабу, я пошел это проверить, а Торкель тем временем удрал. Прямо ночью, как жалкий тать.

Стыдно сказать, но после этих слов мне полегчало. Я все еще не мог забыть, как Торкель отсек одним ударом Ове голову и руки, и мне несколько раз снилось, что он делает то же самое и со мной.

Запал гнева у отца иссяк, он опустился на скамью и, уже притворно хмуря брови, спросил:

— А чего ты пристал к той рабыне? Тебе нравятся старухи? Мать, ты слышала?

Мама благоразумно не подходила во время трепки, а сейчас вынырнула из-за ткацкого станка, за который садилась, лишь когда хотела показать свою покладистость. Я же пытался припомнить лицо той женщины, которую потащил с собой, но вспоминалось лишь ее пищание насчет неизвестной Лисбет, пустой кувшин из-под медовухи и теплота за пазухой.

— Эрлинг, я ведь согласилась взять в дом двух молоденьких рабынь, как ты сказал, ради Кая. Теперь он воин, он вышел из моей опеки.

Я переводил взгляд с отца на мать и не понимал с похмелья, о чем они вообще говорят. Нет, я помнил, как у нас в доме появились две девчушки, они помогали матери со скотиной, пряли, готовили, даже ночевали в нашем же доме, в его дальней части, но я вообще не воспринимал их как женщин. Они были немногим старше меня, ходили в длинных балахонах, вечно суетились рядом. Да я их и не замечал вовсе. По сравнению с Дагной они все равно что трясогузки рядом с лебедью. А сейчас мать говорит, что взяла их специально для меня?

До первой руны мужчина не имеет права лечь с женщиной. Ну, а потом у меня тоже как-то не заладилось. И почему все говорят про старуху?

Когда мать показала мне ту рабыню, которую я пытался завалить, я решил, что больше никогда не возьму в рот медовуху. Что я там говорил про Кая Свинокола? Да отличное прозвище! Куда лучше, чем Кай Старушколюб. А ведь это вполне возможно. С таким прозвищем я сам пойду к Торкелю, пусть лучше меня распнут, чем жить с таким именем.

Пару дней я проторчал дома, не хотел показываться на людях. Да, я боялся. Боялся услышать обидное прозвище или тупые насмешки, хотя настоящий воин не должен опасаться ни острых мечей, ни острых языков. Достаточно только вспомнить Фомрира! Вот уж у кого язык был длиннее, чем руки.

Тем временем, почти все гости разъехались. Уплыл Тинур Жаба, который сумел сломать барьер и подняться до хельта. Ушли корабли Скорни Тарана и Марни Топота. Вильнула хвостом и Дагна Сильная, забрав сердца червя и кучу мужских сердец в придачу. Торкель, как и сказал отец, ушел ночью со своей небогатой командой. Теперь Сторбаш снова погрузится в такую спячку, что жрецы Мамира будут избегать наш город еще десять лет.

А к нам в дом зачастили с визитами соседи. Или вернее сказать, соседки. Каждой бабе, которой не посчастливилось родить дочь тринадцать-четырнадцать зим назад, вдруг срочно понадобился совет моей матери. То обсудить узор на рубахе, то способ приготовления опары, то еще чего-то.

Когда я прямо спросил у мамы, что это с ними, она, смеясь, ответила:

— Так ведь слух прошел, что ты девками начал интересоваться. Вот и водят тебе дочек показать.

— Я жениться не собираюсь.

— Так никто и не неволит. Ты сам выберешь, когда придет пора. Вот только если ты будешь их всех избегать, люди невесть что могут подумать.

— Чего это они подумают? — набычился я, не желая слышать ответ.

— Ну, что тебе нравятся женщины постарше, — сказала она и расхохоталась в голос.

— Ничего подобного! — закричал я. — Просто их дочки как бледные курицы, сидят, молчат, подолы теребят в руках. А мне нравятся побоевитее. Вон, как Дагна!

Мать отсмеялась, взяла в руки незаконченную рубаху и принялась за шитье.

— Ты слышал сказ о том, как боги и люди придумали брак?

— Нет.

— Когда мир был еще молод, и боги еще ходили среди людей, увидел бог-рыбак Миринн прекрасную Марру, перворожденную великаншу, и тут же возжелал ее. Ведь такой красавицы и среди весенних богинь не найти! Ростом с вольную сосенку, тяжелая рыжая коса до пояса, ноги как молодые дубы, крутые плечи, мощные руки, что способны из камня сок выдавить, пышная грудь, что может вскормить множество детей, глаза подобны звездам — столь же яркие и далекие. И всякое дело у нее спорилось — мамонта убивала одним ударом кулака промеж бивней, из его шкуры за ночь сшивала шубу и мясо засаливала. А ее громоподобный голос было слышно за три дневных перехода, а от ее песен с деревьев опадала листва.