Если бы (СИ) - Фокс Оксана. Страница 89

Олсен недолго усидел в инвалидном кресле – ему наскучила терраса на второй день после приезда. Ян хотел размяться, хотел двигаться, и спуститься к океану. В физическом плане, Лина стала самой крепкой и сильной в их семье. Она поддерживала и страховала некогда крупное тело, которое потеряв пятьдесят фунтов, стало неловким и уязвимым. Но Ян быстро научился управляться с ходунками, а спустя неделю смог гулять с тростью. Неестественная худоба, которая шокировала в больнице, больше не пугала. Лина постепенно перестала дрожать над каждым самостоятельным шагом мужа, привыкнув, как и прежде, всецело доверять ему. Опьяненный морским воздухом дух, подчинил себе организм и заслуженно ликовал.

Держась за руки, супруги бродили по пляжу, когда Яну доставало сил. Сбрасывали обувь, подкатывали штанины и шлепали босыми ногами по воде. Они смеялись и дразнили прибой, что ледяными пальцами обвивал ступни и настойчиво тянул за собой. Лина собирала в подол плоские, обточенные водой камни, и следуя четким инструкциям, не терпящего возражения тона, искала оптимальный угол для броска, пытаясь научиться игре в "блинчики", которую Ян называл "стоун-скипинг". Лина визжала от восторга и бросала мужу на шею, всякий раз, когда удавалось заставить гальку бесконечно прыгать по слепящей изумрудной глади. Она расстилала широкий плед на песке; выкладывала на скатерть содержимое маленькой корзины для пикника и тянула Яна за руку. Невзирая на запрет, они выпивали немного вина, ровно столько, чтобы кружилась голова от толики острого наслаждения держать в руке тонкую ножку бокала, гладить пальцами хрупкое стекло и вдыхать терпкий запах, который мешался с солеными нотами океана. Нагретые бедра и плечи соприкасались сквозь хлопковую ткань, льнули друг к другу, стремясь слиться в целое. Вода замедленными движениями меняла декорации: выцветала, бледнела и постепенно темнела, пока солнце таяло за горизонтом, разливая по небу прощальное закатное марево.

Ян привлекал Лину к себе. Худые узловатые руки укрывали от прохлады сумерек. Она опускала голову ему на плечо, закрывала глаза и слушала тихий низкий голос, запечатывая в сердце каждую особенную гласную. Ян вспоминал родителей; говорил о детстве и юности, перебирал в памяти школьные годы, точными словами передавал гамму чувств, которые владели им на покоренных вершинах. Эти монологи повторялись ежедневно, потом Ян заговорил о покойной жене и сыне. Пропитанные горечью слова менялись на спокойные выражения и отстранённые интонации. Обнимая широкие и хрупкие плечи, Лина понимала – муж помирился с собой и простил. Она старалась не замечать, как все труднее ему даются длинные фразы, как всё чаще он путается в воспоминаниях, заминается и бросает рассказ на середине.

– Ты знаешь, твои глаза цвета английского неба, я говорил тебе?

– Серые, – улыбалась Лина, брала мужа за руку и терлась подбородком о шершавую ладонь.

Ян нетерпеливо оборачивался и долго вглядывался в её лицо:

– Разве небо в Дорчестере серое? А в Дорсете, Сомерсете, Хемпшире? Нет. Оно сияет как начищенное столовое серебро и отражает море – самое прекрасное в апреле.

– Как красиво…

– Неужели не видела? Нужно сесть в Пуле на парусную яхту и выплыть на середину Ла-Манша, чтобы увидеть именно такой оттенок, мой любимый – твоих глаз. Когда я встретил тебя, первой мыслью было, что я непременно покажу тебе это место, когда привезу к себе, навсегда...

– Ты так и поступил, любимый, – шептала Лина и улыбалась в изнеможённое лицо, зная, чего бы ни стоило – не заплачет.

Ориентируясь на свет в окнах единственного коттеджа, словно мерцание маяка в раскинувшейся на много миль тёмной пустыни, они медленно возвращались. Они совершали пешие прогулки всю осень. До наступления зимы Ян отказывался пересесть в инвалидное кресло, и приходилось делать все больше остановок: передохнуть и отдышаться. Лина старалась под разными предлогами приходить домой все раньше, до того, как Яна накроет боль. Он никогда не говорил о ней. Но Лина безошибочно определяла ее по взмокшему лбу, белым губам и неподвижному взгляду.

После укола морфина муж засыпал. Лина открывала ноутбук и рассылала данные его медицинской карты всем знаменитым онкологам, которых только отыскала. Нужна была тень надежды, чтобы впиться в нее зубами и вырвать мужа из объятий смерти, которые сжимались вокруг него все крепче. Нестерпимо было видеть, как Ян скрывает тошноту и рвоту, которая мучила его после приема лекарств, как маскирует отсутствие аппетита и вымучивает оправдания туманному сознанию, как терпеливо переносит боль, дожидаясь действия препаратов. И ничего... В ответ Лина получала соболезнования и легкое недоумение, что Ян еще жив. Ведущие онкологи опустили руки, и отошли в тень.

В конце январе мягкая погода испортилась. Шквальный ветер и шторм лишили прогулок. Лина накрывала обед на закрытой террасе и усаживала Яна в кресло, которое прятала в уютной нише живой изгороди, защищённой от сквозняков. Она садилась на низкую скамейку в его ногах и читала вслух, единственный отклик внешнего мира, биржевые новости, которые ещё интересовали деятельный, аналитический ум. Когда Ян терял интерес к котировкам, он просил почитать английских классиков.

Вокруг сгущались сумерки, давили на зыбкий островок света, заставляя прерываться на плывущей строке. Лина опускала голову на укрытые пледом колени и бездумно глядела в необъятную даль. Крик чаек долетал обрывками потерянных фраз, обёрнутых клочками пены, украденных ветром с шапок волн, что мощно врезались в волнорез и рассыпались брызгами. Ян молчал; гладил её волосы и перебирал пряди негнущимися пальцами. В темном небе вызревала луна, прокладывала по воде серебрянные царапины. Одна за другой над головой зажигались колючие звёзды.

– Пора, спать, – глухо произносил Ян, и Лина послушно вставала, подбирала книги и относила в дом, спасая от ветра и влаги.

Ночи напролет, Лина держала мужа в объятиях, как несбыточного ребёнка, прижимала к сердцу и слегка баюкала, пока не уснёт. Она вслушивалась в прерывистые и хаотичные вдохи-выдохи, неосознанно считая тяжелые и затрудненные. Приподнимала Яну голову повыше, все сложнее отыскивая положение в котором дыхание выровняется и размеренно зазвучит, как неумолимый ход часов. Укрытая темнотой, Лина позволяла накатиться слабости и отчаянию, чтобы на рассвете едва открывались сонные глаза, ослепительно улыбнуться и поблагодарить Бога за новый день.

Горько-сладкие, печальные и уютные минуты просачивались в песок и постепенно испивались до дна. Ян перестал подниматься с постели. Лина продолжала читать – рассказывала биржевые новости, когда он впадал в забытьё. Но Ян просыпался всё реже. Иногда за много дней открывал глаза, только, когда нуждался в новой дозе обезболивающего. Лина задёрнула во всем доме шторы и спала рядом.

– Почему ты в кровати, еще ночь? – спрашивал он, вдруг приходя в сознание.

– Да, милый, еще ночь, спи, – ловила Лина беспокойную ладонь и сжимала, успокаивая.

Ранним утром, сильный мартовский луч отыскал в шторах лазейку и упал на смеженные веки. На тумбочке тихо пропищал таймер, обозначив время очередной инъекции. Лина не шевелилась. Вслед за солнечным светом она ласкала взглядом расслабленные спокойные черты. Широко открыв глаза, видела перед собой статного мужчину, который застыл вполоборота у сиротливого полотна на задворках второсортной выставки. Он безошибочно разыскал его среди нагромождения посредственности – он один знал, где искать. Лина не дышала, боясь сморгнуть миг, когда мужчина повернется и протянет крупную красивую ладонь. Но, вместо этого, стены рухнули, ветер взвил волосы и соленые брызги легли на лицо: все потонуло в свете и тепле. Слегка расставив ноги, мужчина твердо стоял на корме белого судна и заразительно смеялся. Его глаза щурились и вглядывались глубоко-глубоко. Губы улыбались и насмешливо складывались в вопрос. Лина опустила подбородок в короткие седые волосы. Она знала ответ.

И время застыло, отступило перед калейдоскопом не оконченных картин, наполненных утраченной магией – если бы.