Честь - Умригар Трити. Страница 26

Почему ей сейчас это вспомнилось? Почему Чику хмурился и чесал в затылке?

После обеда у Чику они втроем — Рохит, Чику и Смита — расположились на диване. Смита и брат читали романы Энид Блайтон^[45] из драгоценной отцовской коллекции первых изданий, а Чику листал журнал про кино. Тетя Пушпа на кухне кричала на служанку. После очередного потока яростных проклятий Рохит оторвался от книги и подмигнул Смите. Та тоже ему подмигнула. Они любили тетю Пушпу и знали, что та горазда кричать, но по сути безобидна.

— О Господи, — вдруг выпалил Чику, — как я ее ненавижу!

— Кого? — хором спросили они.

— Кого? Мать, кого же еще. Она меня с ума сведет.

Рохит и Смита потрясенно переглянулись. Они бы никогда не стали отзываться так о своей мамочке. Словно прочитав их мысли, Чику добавил:

— Вот бы ваши родители меня усыновили.

— Но твоя мама хорошая, — возразила Смита.

Чику покачал головой.

— Терпеть ее не могу.

Тут Пушпа вошла в гостиную; ее лицо раскраснелось. Смите стало ее жалко. Тетя Пушпа всегда казалась ей крепкой и непоколебимой, как крейсер. Но взглянув на нее враждебными глазами Чику, она вдруг ощутила странное сочувствие к лучшей подруге матери. Знала ли мама Чику, как относился к ней сын? Болело ли от этого ее сердце? Она закрыла книгу и встала.

— Принести вам воды, тетя? — спросила она. — Жарко сегодня.

Тетя Пушпа улыбнулась и села на стул.

— Спасибо, дочка, — сказала она, и Смита направилась на кухню. А Пушпа вдруг наклонилась и влепила Чику затрещину. — Видишь? Видишь, как твои друзья относятся к старшим? Не то что ты, никчемный грубиян! Ты хоть раз принес бедной матери стакан воды? Посмотри на этих детишек! Читают умные книжки, а ты только и знаешь, что смотреть картинки в тупых журналах про кино.

Чику тер ушибленную голову и смотрел на мать волком. Он по-прежнему не сводил с нее глаз. Когда Смита вернулась в гостиную, Пушпа протянула руки и усадила ее на колени.

Даже много лет спустя Смита чувствовала прикосновение ее влажной кожи и помнила запах ее любимых духов. Как примирить это воспоминание с холодным приемом, который ей недавно оказали? Как могла эта ласковая женщина, рядом с которой Смите было так тепло и безопасно, оказаться предательницей? Их семьи были очень близки; все детство они ходили друг к другу в гости. Смита представила, что они с Чику поменялись ролями и это ее родители остались в стороне и не защитили его. Но ее воображение отказывалось рисовать эту картину. Отец с мамой не были идеальными людьми. Но за годы работы зарубежным корреспондентом она узнала, что в любой стране, в любой кризисной ситуации всегда есть люди — меньшинство, — плывущие против течения. Ее родители принадлежали к этому меньшинству. При мысли об этом ее сердце растаяло от благодарности, но тут она вспомнила, что одного из этих хороших людей уже нет в живых. Она закусила нижнюю губу, чтобы не заплакать.

— Почти приехали, — сказал Мохан, и Смита молча кивнула. Она пока не хотела говорить и ждала, пока уляжется душевная боль, чтобы спокойно посмотреть в лицо убийцам Абдула. Надо «быть в моменте», как сказала бы ее инструктор по йоге из Бруклина.

Грунтовая дорога привела их к небольшому скоплению лачуг, беспорядочно разбросанных по деревне. Впрочем, сразу было ясно, что люди в Виталгаоне чуть более зажиточные, чем в Бирваде. У входа в хижины толпились куры, бродячие собаки и маленькие дети; собаки подбежали к машине и завыли. Подошли двое селян в саронгах и уставились на Смиту. Мохан опустил окно.

— Мы ищем братьев — Арвинда и Говинда, — сказал он. — Где их найти?

Один из селян многозначительно улыбнулся.

— Судья-сахиб вынес решение?

Смита заговорила прежде, чем Мохан успел ответить.

— Можете показать, где они живут? — холодно спросила она.

Селянин похотливо ухмыльнулся, обошел автомобиль и наклонился к ее окну.

— Они больше не живут с нами, простыми бедняками. — Он указал на главную дорогу. — Езжайте туда и на первом перекрестке сверните налево. Увидите маленький кирпичный дом. Там они и живут. Дом построен на заработки сестры. Да, той самой, которую они сожгли, когда деньги перестали капать.

— Вы рассказали об этом полиции? — спросила Смита.

Селянин покачал головой.

— Арре, мадам, зачем нам тут какая-то полиция-малиция. Говинд из нашей касты, так? Мы не хотим, чтобы у него были неприятности с полицией. — Он нахмурился. — Хоть я и не одобряю, что он сделал с бедной девочкой. То, что он убил этого мусульманского пса, — это ладно. Но девочку они тронули зря. Нет, надо было просто вернуть ее домой, запереть, и пусть бы им готовила и убиралась.

Мохан бросил на Смиту предостерегающий взгляд и заговорил прежде, чем она успела ответить:

— Ладно, бхай, спасибо за помощь.

— На здоровье, — ответил селянин. — Эта история скоро забудется. Вот увидите.

Глава пятнадцатая

Когда стало ясно, что мы с Радхой собираемся и дальше работать на фабрике, мужчины из нашей деревни разозлились.

Громче всех возмущался Рупал. Он нас предупредил, а когда мы не послушали, стал угрожать. Сказал, что проведет колдовскую церемонию и превратит землю перед нашим домом в море змей, чтобы мы не могли ходить на работу. Радха рассмеялась и ответила, что не боится. Мы жили по прежнему распорядку: выходили на рассвете и шли пешком четыре километра до фабрики, а потом обратно, и так шесть дней в неделю. Прошло три месяца, и однажды мы вышли из дома и чуть не наступили на мертвого козла, брошенного под дверь. Рупал освежевал животное и кинул его на порог, чтобы мы увидели. Радха закричала. Впервые ее смелость дала трещину. Наконец замолчав, она взглянула на меня. «Останемся дома, диди, — сказала она. — Эти люди не сдадутся, пока не уничтожат нас. Традиции для них значат больше, чем человечность».

Почему я не согласилась с ней в тот день? Я пошла работать на фабрику лишь для того, чтобы Радхе не приходилось одной возвращаться домой или сталкиваться с домогательствами незнакомых мужчин на работе. Но тем утром, когда я увидела невинного зверя, лежащего в пыли с вывалившимся языком, уже облепленного мухами, меня ослепила ярость. «Жди здесь, — сказала я Радхе. — На работу пойдем, будь покойна. Но сперва мне нужно кое-что сделать».

Я вошла в дом. Арвинд лежал на кровати, отсыпался после вчерашней попойки. Говинд уже ушел на поле.

— Эй, — растормошила я его. — Вставай, лодырь! — Раньше я никогда не говорила с братом в таком тоне. Но бедное животное пожертвовало жизнью ради фальшивых понятий о чести этих мужчин, и голос мой стал жестоким. А они и правда были фальшивыми: хотя оба наших брата твердили, что не одобряют наш выход на работу, плодами нашего труда они не гнушались. Раз в несколько дней Арвинд просил у меня денег и покупал выпивку. А накануне Говинд обсуждал со мной государственный заем на строительство дома недалеко от главной деревни. Мол, с нашими зарплатами мы могли бы выплатить заем за несколько лет.

Я удивленно посмотрела на него.

— Ты всем рассказываешь, что сестры тебя опозорили, когда пошли работать вне дома, — сказала я. — А на днях, когда Рупал заходил, назвал меня шлюхой. Но дом построить на наши позорные деньги согласен?

Он покраснел от стыда.

— Если бы проклятая земля этой фермы давала больше, я бы не притронулся к вашим грязным деньгам, — процедил он. — Но у меня нет выбора. — В его глазах сверкнул гнев. — Ты развратила нашу маленькую Радху своей алчностью. Ты, женщина, забыла свое место. Но раз ты не подчиняешься мне, я сам решу, как распорядиться твоими деньгами.

Мой брат стал мне чужим. Я помнила, как в детстве он сажал меня на плечи и говорил: «Смотри, ты выше меня!» Он покупал мне сладкий лед на ежегодном фестивале. На Дивали Говинд всегда покупал нам с Радхой новые сари, хотя сам ходил в лохмотьях. Но когда мы устроились на фабрику, его любовь превратилась в ярость, а взгляд стал колючим и презрительным.