Честь - Умригар Трити. Страница 30
Когда я стала ходить в нашу старую хижину, амми громко жаловалась, но теперь мне кажется, она только рада, что по ночам весь дом в ее распоряжении. Ведь когда она видит меня, она всякий раз вспоминает вечер, когда двое головорезов держали ее за руки и она кричала, глядя, как горит ее старший сын. Плакала, глядя, как я пытаюсь затушить пламя, от жара моя кожа плавится, и от боли я падаю в обморок.
Лишь здесь, в своей старой хижине, я чувствую покой. Когда приходит Абдул, я притворяюсь спящей, чтобы ему казалось, что его приход для меня неожиданность. Я закрываю здоровый глаз и поворачиваюсь на бок на глинобитном полу. А он обнимает меня со спины, его бедра прижимаются к моим, а колени ложатся в ямочку, образованную моими коленями. Мы лежим так, пока страх и ненависть не покидают мое сердце.
Однажды, давным-давно, у Ништы, моей старой соседки из Виталгаона, была желтуха. К ней пришел Рупал и принес маленький камушек. Он провел им по ее телу, а потом попросил маму Ништы протереть ее влажным полотенцем. Когда женщина отжала полотенце, из него полилась желтая вода. Мы все это видели. Рупал сказал, что это желтуха выходит из тела больной Ништы.
Страх и ненависть окрасили мое сердце в черный. Но каждую ночь любовь Абдула отжимает из него черную воду, и оно снова становится прозрачным.
Его любовь.
Любовь Абдула ко мне.
На фабрике нам давали пятнадцатиминутный перерыв на обед. Во дворе росло большое дерево джамболана; мы с Радхой садились в его приветливую тень и ели принесенный с собой обед. Раньше мы никогда не наедались досыта, но теперь, когда обе работали, доверху насыпали в контейнеры рис и дал[49] и ели как мужчины. Но я каждый день по привычке припасала немного еды для Радхи, как делала всегда. Иногда с нами садились еще две работницы фабрики, замужние женщины. Но они были из другой деревни далеко от нашей и держались особняком. Однажды я спросила, рассердились ли мужчины из их деревни, когда они пошли работать, и женщины покачали головой. «Видишь, диди?» — сказала Радха. «Такие отсталые обычаи только в Виталгаоне».
Через месяц после начала работы на фабрике Абдул стал подгадывать время обеда так, чтобы его перерыв начинался через пять минут после нашего. Он садился под соседним деревом, разворачивал большой красный платок и доставал два маленьких банана и роти[50]. Каждый день он ел одно и то же. Мне было больно смотреть, как день ото дня содержимое его платка не меняется. Я чувствовала, как он поглядывал на меня, но была осторожна, чтобы Радха, не дай бог, ничего не заподозрила. Нрав у нее был горячий, и предсказать, что она скажет или сделает, было невозможно. Даже дома она стала вести себя как мужчина в доме. Как-то раз я даже слышала, как она велела Арвинду почистить ее сандалии в обмен на деньги на выпивку. Поэтому я всегда садилась так, чтобы Радха не видела Абдула и не замечала, как он смотрит на меня во время обеденного перерыва. Мы с ним ни словом не обменялись, но между нами что-то началось. Когда мы с Радхой шли домой после смены, он шагал чуть поодаль. А случись Радхе обернуться, быстро наклонялся и делал вид, что завязывает шнурки. Потом выпрямлялся и заговаривал с другими рабочими, которые тоже шли домой с фабрики. Когда же до Виталгаона оставалась примерно половина пути, сворачивал налево и пропадал из виду на боковой дороге. Так я узнала, в какой стороне его деревня.
Когда пришли муссоны, Радха заболела тифом. Я хотела остаться дома и ухаживать за ней, но она умоляла меня не пропускать работу. Боялась, что бригадир уволит нас, если мы обе не появимся. Да и деньги были нужны на оплату лекарств и строительство нового дома.
Из-за сильных дождей бригадир закрывал все окна, и, хотя работали потолочные вентиляторы, жестяная крыша нагревалась, и в комнате становилось жарко, как в печи. Однажды из-за невыносимой жары я за утро дважды напортачила. Я так расстроилась, что в обед решила выйти на улицу, несмотря на дождь. К счастью, солнце вышло из-за облаков, хотя земля была сырая. Но только я начала есть, как вышел Абдул и встал под своим деревом. Поскольку Радхи рядом не было, он помахал мне рукой и поздоровался: «Салаам!» Я не ответила: меня шокировала такая дерзость. Случись кому-то из работников-индуистов услышать это оскорбление, они бы ему ноги переломали. Я хотела было не доедать обед и вернуться в помещение, но вдруг услышала, как запел коэль[51], и пел он так красиво, что я решила повернуться к Абдулу спиной и закончить обед.
Я почти доела, когда услышала за спиной тихое «простите». Вздрогнув, я повернулась и увидела его; он стоял рядом и, кажется, нервничал, впрочем, как и я; глаза его бегали из стороны в сторону, словно он хотел убедиться, что нас никто не видел. «Мой брат только что вернулся из Ратнагири, — выпалил он, — и привез очень вкусные манго. Я вспомнил о вас и вашей сестре и хочу угостить». Дрожащей рукой он протянул мне два прекрасных золотистых манго. Я, разумеется, не могла их взять. Ведь если моя рука случайно коснется руки мусульманина, она в тот же день отвалится. Уж Бог за этим проследит.
— Прошу, джи, — взмолился он. — Я специально их принес.
Я опустила взгляд и поправила дупатту[52], закрыв половину лица. А ведь он рисковал. Я благочестивая женщина. Может, он услышал слухи о нас с Радхой, узнал, что в нашей деревне никто не хочет с нами разговаривать и Рупал убедил селян, что мы падшие? Слезы навернулись на глаза. Похоже, наша дурная слава, как вонь тухлой рыбы, дотянулась до самой фабрики. Иначе почему этот парень так со мной вольничал?
— Прошу, уходите, — сказала я, — пока нас никто не увидел или я не рассказала начальству. Если братья-индуисты увидят, вам достанется.
— Простите, — ответил он. — Не хотел вас обидеть. — Я услышала его удаляющиеся шаги, но так и не подняла головы.
Я убедилась, что он зашел в помещение, не желая приближаться к нему даже на расстояние падающей тени. Наконец я обернулась. Два манго лежали на красном платке. Подарок. Подарок мне.
Я огляделась. Во дворе никого не было. Мои пятнадцать минут кончились. Я знала, что должна оставить манго на земле. Но потом вспомнила, как дрожала его рука, когда он протягивал их мне. Я торопливо взяла плоды и положила их в контейнер для обеда. Я знала, что они там немного расплющатся, но что прикажете делать? Затем взяла платок, скомкала его и сунула в карман туники. Но прежде поднесла к носу и понюхала, молясь, чтобы Господь простил мне этот грех. Я надеялась, что у платка будет запах Абдула, но уловила лишь слабый запах манго.
Когда я зашла на фабрику, Абдул уже сидел на своем рабочем месте. Он поднял голову и с беспокойством посмотрел на меня, потом быстро потупился. Чувство сообщничества промелькнуло между нами, как летний ветерок. Проходя мимо его стола, я достала платок из кармана и уронила. Я так нервничала, что чуть не лишилась чувств. За всю свою жизнь я никогда не вела себя так с мужчиной. Что, если кто-то видел? Но нам платили за шитье поштучно, и все сидели, уткнувшись в свои джинсы. Никто ничего не заметил. Я села за машинку, а Абдул как ни в чем не бывало наклонился и поднял платок, промокнул шею и убрал его в карман.
Так началась история нашей любви.
Много лет назад к нам в деревню пришел христианский священник и стал рассказывать небылицы про мужчину, женщину, яблоко и змея. Мы с Радхой пошли на встречу с ним, потому что там давали бесплатное мороженое, но ушли прежде времени, поняв, что священник говорит ерунду. Зачем наказывать женщину за то, что она отведала яблоко? Или дала его мужу? Обязанность женщины — делиться едой. «Диди, вместо того чтобы обвинять ее, мужу бы радоваться, что с ним поделились яблоком», — сказала Радха.
Я согласно кивнула.
Но когда Абдул умер за мои грехи, я поняла, что хотел сказать священник.