Честь - Умригар Трити. Страница 31

Зря я отведала то манго.

Глава восемнадцатая

Рупал Бхосле жил в двухэтажном доме на краю деревни. И если по дому невозможно было определить, что он принадлежал богатейшему человеку в Виталгаоне, почтение, с которым относились к Рупалу слуги, не оставляло сомнений насчет его высокого статуса. Когда Смита с Моханом постучали в дверь, слуга бросился в дом и сообщил Рупалу о приезде гостей. Тот вышел во двор. Пока они стояли и беседовали, Рупал вдруг пнул мальчишку, который мыл одну из его двух машин. «Саала, чутийя^[53], работай и не отвлекайся», — рявкнул он. Мальчик поклонился и просиял, будто Рупал похвалил его. «Да, босс. Простите, босс», — ответил он.

Рупал повел их на веранду позади дома. Там были большие качели, но он указал на стоявшие рядом ротанговые кресла. Вокруг раскинулись поля сахарного тростника, и Смита увидела вдалеке голых по пояс крестьян. В безжалостную полуденную жару их кожа казалась совсем черной, а они сами — вырезанными из черной бумаги силуэтами на фоне голубого неба. Высокий худощавый Рупал сел в кресло напротив Смиты и загородил ей обзор.

Он был долговяз; на вытянутом печальном лице красовались пышные усы. Светло-карие глаза обрамляли густые темные ресницы. Смите подумалось, что он мог бы даже быть красивым, если бы не тонкие поджатые губы, придававшие лицу жестокое выражение. Он то и дело поглядывал на Мохана, который отошел в сторону и стоял в нескольких метрах от них.

— Хотите чего-нибудь? — вежливо спросил Рупал. — Чаю, кофе, кока-колы?

— Спасибо, нет, — ответила Смита. — Мы только что пили чай у Говинда.

— А, Говинд. Хороший мальчик. Хороший. — Рупал протяжно зевнул. — Значит, та леди, Шэннон, вышла из строя? Надолго ли?

— Простите?

— Арре, баба. Долго она пробудет в больнице?

— О. Точно не знаю. — Смита откашлялась. — В любом случае… как я уже сказала, я буду писать репортаж после оглашения вердикта. Подумала, что неплохо было бы взять интервью у вас. Мина сказала…

— А, Мина. Я пытался предупредить эту дурочку не соваться в это логово порока. Прислушалась она? Нет. И все произошло точно так, как я предсказывал.

— Вы предсказывали, что ее сожгут заживо? — Смита попыталась удержаться от сарказма, но не смогла.

Рупал внимательно посмотрел на нее.

— Я вижу прошлое и будущее, мисс, — ответил он. — С начала времен и до конца времен. Такая у меня способность.

— И когда оно началось? — спросил Мохан, подойдя к ним ближе. — Время.

«Только не это, — подумала Смита и почувствовала, как внутри все сжалось. — Мохан, прошу, не испорти все».

Но Рупал словно не заметил подвоха в вопросе Мохана.

— На ваш вопрос легко ответить, сэр. Вселенная возникла около двухсот лет назад. Именно тогда демон Равана и бог Рама жили на Земле.

Губы Мохана скривились в усмешке.

— Ача? И вы видите, что было двести лет назад? Невероятно.

— Ага, — кивнул Рупал, выпятив грудь. — Но чтобы предсказать, какой конец ждет эту девчонку, Мину, мне не пришлось заглядывать так далеко назад. Я просто сказал ее братьям правду: если она будет шить западную одежду и работать бок о бок с людьми всяких каст и пород, от ее нравственности ничего не останется. Именно это произошло. — Он торжествующе улыбнулся. — Поэтому я и надоумил их, как решить эту проблему.

— Решить проблему?

— Ну да. Когда ее околдовал этот почитатель Мухаммеда. — Рупал повернулся к Смите. — А что мне было делать, мисс? Было время, когда мы еще могли рассчитывать на помощь полиции. Пара ударов дубинками в полицейском участке — и бас, парень бы пришел в чувство. Но в наши дни… — Он печально вздохнул. — В наши дни даже полиция и политики боятся террористов, которые сеют раздор везде, куда бы ни пришли. Они же и в вашей стране наделали дел, верно? Устроив это шоу одиннадцатого сентября? Так что нам, честным гражданам, приходится брать дело в свои руки.

— Вы посоветовали братьям… что именно?

— А вот именно это я им и посоветовал. Я — деревенский голова, моя задача — оберегать нравы нашей деревни, в первую очередь — добродетель наших женщин. Поэтому я посоветовал Говинду взять канистру керосина и преподать этому малому урок, который никто в его деревне никогда не забудет.

Писала ли об этом Шэннон в своих репортажах? Смита попыталась вспомнить. Если Рупал сейчас как ни в чем не бывало признается в содеянном, говорил ли он Шэннон то же самое?

— Вы рассказывали об этом полиции? О своей роли в этом деле?

Рупал долго смотрел на нее, а потом громко расхохотался.

— Арре, местный шеф полиции — мой кузен. Сын сестры моей матери. Ну разумеется, я все ему рассказал. Я ему и дату, и время сообщил, когда мы планировали это сделать. Чтобы в это время никто в участке не отвечал на звонки.

Смита побелела. Покосилась на Мохана: тот стоял, сунув руки в карманы джинсов.

— Так полиция обо всем знала? — спросила она.

— Ну да, естественно. Мы — законопослушные граждане. Не то что эти псы.

— Когда? Когда вы посоветовали это Говинду? Когда Мина сказала ему, что беременна?

— Да, — ответил Рупал. — Но этого можно было бы избежать, если бы он сразу ко мне прислушался. Узнав, что она сошлась с этим Абдулом, он пришел ко мне, и я велел ему избить Мину и запретить ей выходить из дома. Все равно этот никчемный пьяница Арвинд целыми днями дома сидит, на? Мог бы присмотреть за сестрой. Я велел Говинду собрать ребят из нашей деревни, подстеречь этого Абдула, когда он будет возвращаться домой с работы, и как следует избить. Бросить истекать кровью на обочине, как собаку, — впрочем, он собака и есть. Бас, это охладило бы его пыл к индуистским девушкам. Он бы сразу стал танда.

— Танда?

— Холодный, — перевел Мохан. — Он имеет в виду, что Абдул бы остыл.

— Именно. Но этот дурень Арвинд нажрался, и девчонка сбежала, пока он спал. Младшая сестра потом сказала, что Мина заставила ее помочь ей добраться в Бирвад. А на следующий день она была уже замужем. Никогда за всю историю ничего подобного в нашей деревне не было. И даже тогда Говинд решил не мстить за оскорбление, евнух никчемный.

Рупал достал из жестяной баночки лист бетеля, положил в него табак и орешки бетеля, свернул конвертиком и сунул за щеку. Вспомнив о манерах, предложил лист Мохану, но тот отказался.

— Что еще вы хотите узнать? — спросил он, пожевывая. Его слюна окрасилась в кроваво-алый цвет.

— Я запуталась, — сказала Смита, поражаясь дерзости Рупала и тому, с какой беспечностью он признавал свою вину. — То есть вы говорите, что идея с сожжением Абдула принадлежала вам?

— Ага. Эта парочка явилась в дом Говинда, когда Мина забеременела, и Говинд снова пришел ко мне. Бедный мальчик, он чуть не обезумел от стыда и тревоги. Слава Богу, к тому времени он выдал замуж младшую сестру за этого калеку, что живет на окраине. Радхе еще повезло. Ни один нормальный парень из нашей деревни никогда бы на ней не женился, хоть она и красивая. Но у Говинда осталась еще одна забота: он должен был найти пару младшему брату. Скажите, что за семья разрешит своей дочери жениться на парне, чей племянник или племянница — мусульмане? Вот и я говорю: есть только один способ восстановить честь семьи — спалить все к чертям.

— Понятно, — ответила Смита.

Но на самом деле ей ничего не было понятно. В Мумбаи как грибы вырастали торговые центры, дорогие французские рестораны и суши-бары. Индийская экономика росла вдвое быстрее американской. Со стороны создавалось впечатление, что город и страна развиваются. Но приехав в Виталгаон, она словно совершила путешествие во времени и перенеслась на двести лет назад, туда, где реки ненависти и религиозной вражды по-прежнему текли свободно. Больше всего ее поразило то, с каким спокойствием Рупал рассказывал о происходящем. Он не просто подтверждал вину Говинда, он также описывал перевернутый мир, где все неправильное оказывалось правильным, а люди вроде него не осознавали чудовищности своих слов и извращенности мыслей. Она видела это и в других местах: повсюду в мире люди не сомневались в правильности своих убеждений. Но обычно подобное когнитивное искажение имело более масштабный характер и затрагивало целую нацию — Сирию, Судан. И почти всегда за религиозной и идеологической риторикой скрывалась стратегия экономической наживы: захват земель, территориальные претензии на водоемы и прочие природные ресурсы. Расследуя ту или иную историю, она всегда искала, кому это выгодно. Однако ненависть к Абдулу казалась искусственной и, видимо, не имела никакой финансовой основы.