Недотрога (СИ) - Невинная Яна. Страница 40

Но об этом приходилось только мечтать. Я всё помнила, до самых незначительных мелочей. Память не стирается засчет красивых нарядов и обходительного отношения подлеца, показавшего свою звериную натуру.

Вопреки внешнему мраморному спокойствию, внутри я была кипящим вулканом, который содержит в себе огромное количество готовой взорваться магмы. Мне приходилось с этим жить.

Олеся предложила надеть красные туфли, но я решила, что это слишком вызывающе. Я хотела как можно больше оставаться прежней, сохранить свой образ, пусть Максим не думает, что получится вылепить из меня что-то более подходящее себе, как искусный скульптор из неровного куска глины.

Узнав, что сегодня мы идем на балет, Максим даже бровью не повел, как будто это было для него в порядке вещей. По такому случаю он облачился в шикарный костюм в сочетании с ослепительно белой рубашкой. Но несмотря на то, каким ошеломительно красивым и счастливо-благодушным он предстал передо мной, я не могла расслабиться, постоянно ожидая подвоха.

Так и казалось, что он вдруг рассмеется со злой победной улыбкой и спросит, как я могу быть такой наивной дурой и поверить, что он может предложить мне что-то хорошее. Комплименты моему внешнему виду меня не растрогали, а скорее вызвали раздражение. Он сделал подарок себе, а не мне. Слепил из меня красивую куклу — ведь ему так нравится с ними играться…

Перед тем как спуститься вниз, он набросил мне на плечи шикарную белую шубу — все-таки на улице холодно. Но вместо того чтобы погладить красивый блестящий мех, я почему-то подумала о том несчастном животном, которое распотрошили ради этого мехового безумия. И о матери Максима, которая любит меха. Вот так вот самые простые мелочи вызывали у меня отторжение и негатив.

Зачем я вообще согласилась наряжаться и идти на свидание? Но уже поздно менять решение, и вскоре я обнаружила себя на выходе из подъезда. Одним плавным движением Максим подхватил меня на руки, чтобы не пришлось идти в туфлях по снегу. Машинально я вцепилась ему в плечи и не имела никакой возможности не вдыхать его потрясающий мужской аромат, кружащий голову. Это было то еще испытание. Я и так пропиталась его запахом, когда спала в постели на шелковых простынях. Казалось, что он проник внутрь и стал частью меня, будоража на примитивном уровне. Но я должна быть выше этого, выше инстинктов и желаний. К счастью, у меня есть противоядие — ненависть и страх по отношению к Суворову.

Максим поднес меня к лимузину и, открыв дверь, усадил на удобное сидение, а потом расположился напротив. Самый настоящий лимузин. Когда прошли оторопь и изумление, я разозлилась. К чему этот пафос? Эта демонстрация благосостояния и способности пускать пыль в глаза?

Будто количество денег и дорогие вещи могут нивелировать гадкие поступки. Зачем Максим передо мной рисуется? Я и так знаю, что он богат и может позволить себе хоть сто лимузинов.

Но заработанные им деньги — грязные, пропитанные чьей-то болью и унижением. Как ими можно наслаждаться? Он надеется, что купит мое прощение?

Стало мерзко. И только понимание того, что не хочу возвращаться в квартиру и хочу всё же поговорить с Максимом серьезно, удержали меня на месте.

Отвлекшись на разглядывание салона, я обнаружила шампанское в ведерке со льдом и красивую одинокую розу в специальном углублении. Кажется, всё что угодно способно вызвать у меня всплеск негативных эмоций. При виде шампанского меня начало трясти, я вспомнила брачную ночь и Славу…

— Хочешь, мы никуда не поедем? — предложил Максим, внимательно вглядываясь мне в лицо.

Но что я могу сказать? Попросить отвезти меня куда-то или вернуть обратно в квартиру? Нет уж, лучше балет. По крайней мере, он сможет меня как-то отвлечь.

Глава 25

Балет действительно меня отвлек. Как обычно, невозможно оторвать взгляда от великолепия Александрийского театра изнутри, вокруг столько нарядных людей, роскошное красное-золотое убранство, хрусталь и бархат, и я поневоле почувствовала, как тревоги и страхи отступают. С детства любила балет. Возможно, не направь меня бабушка в музыкальную стихию, я бы занялась им. Происходящее на сцене, увиденное в этот раз из ВИП-ложи, заворожило меня, я даже забыла о присутствии Суворова рядом.

Но его невозможно игнорировать, тем более на «Лебедином озере» я не в первый раз и знаю либретто наизусть, так что буквально кожей ощущала его рядом. Ощущала, что он то и дело бросает на меня взгляды.

— Расскажешь, что происходит? — спросил он тихо, не дожидаясь антракта. Здесь, в этой роскошной ложе, можно было говорить без оглядки на соседних зрителей.

Повернувшись, я увидела, что Максим, расслабленно сидящий в кресле, смотрит вовсе не на сцену, а сконцентрирован только на мне. Глаза блестят в полумраке, светятся каким-то особенным сиянием. Сегодня я оказалась в центре его внимания, и это чертовски смущало, напрягало и делало меня очень-очень нервной.

— Эти девушки в белом — заколдованные лебеди. Злой колдун Ротбарт, хозяин озера, превратил их в птиц, когда принцесса Одетта отказалась стать его женой. Днем Одетта в облике лебедя, а ночью оборачивается человеком.

— И что дальше?

— А дальше появляется принц Зигфрид, которому мать настоятельно советует найти жену. Он влюбляется в Одетту, а она рассказывает ему о чарах. Тогда он клянется ей в вечной верности. Но злой колдун мешает влюбленным, посылая на бал свою дочь Одиллию, двойника Одетты, и принц нарушает данную Одетте клятву.

— Какой непостоянный…

— Или непостоянный, или же обманутый колдуном. Это как посмотреть.

— И что же в итоге?

— В итоге ничто не может помешать истинной любви: ни злые чары, ни бушующие стихи.

— Разве это истинная любовь, если он нарушил клятву?

— Чары колдуна очень сильны, он увлекся Одиллией лишь потому, что она была похожа на его Одетту. Одно лицо. Он видел только ее.

— Значит, хэппи-энд?

— Да, любовь победила.

Медленно кивнув, Максим мельком взглянул на сцену и тут же снова обратил свое пристальное внимание на меня. Я ожидала каких-то комментариев, насмешек, вопросов — чего угодно, только не сухого кивка. Наверное, ему скучно и неинтересно. Но никаких угрызений совести по поводу того, что затащила его на балет, я не испытывала, разве что легкую досаду оттого, что не могу в полной мере наслаждаться созерцанием порхающих по сцене балерин.

— Может, шампанского? — спросил Максим, когда услужливый официант, старающийся быть незаметным, тихо вступил в ложу и предложил услуги.

И снова, как и по дороге сюда, я отказалась. Во время поездки я преимущественно молчала, наблюдая сквозь тонированное стекло за мелькающими огнями серо-белого угрюмого города. По сравнению с безликой картиной за окном сейчас на сцене творилось самое настоящее цветовое безумие. Музыка — отдельный разговор. Оркестр находился, как обычно, в яме, и я не видела людей с инструментами, но мне не составляло никакого труда расщепить музыкальное сопровождение на отдельные элементы.

Звуки скрипки резали по обнаженным нервам, словно остро отточенное лезвие. И со временем я обнаружила, что не понимаю, получаю ли эстетическое удовольствие или мучаюсь, ощущая музыку не так стройный ряд, а как оглушающую какофонию.

Оказалось, что не готова еще вернуться в свой прежний мир и жить музыкой, не готова играть, брать в руки инструмент и даже слышать, как звучит скрипка! Если раньше всё мое тело вибрировало и звенело, стоило смычку соприкоснуться со струнами, то сейчас звук любимого инструмента напоминал назойливый жалящий и жужжащий рой пчел. От этого стало больно, горло сдавило мучительным спазмом подступающего рыдания, и отчаяние затопило меня с ног до головы.

— Мы можем уйти? — попросила я жалобно и, не дожидаясь ответа, выскочила из ложи, несясь сломя голову по тихому коридору. Мои шаги звучали дробными ударами каблуков по паркету, а позади раздавалась тяжелая поступь Суворова. Остановившись возле лестницы, я не решалась бежать вниз, потому что вдруг задрожала от охватившей меня слабости и чуть не упала. Голова закружилась, и я не возражала, когда Максим поддержал меня за локоть, не давая скатиться по лестнице.