48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория. Страница 34

Ник хмурит брови: — Мы же договорились, значит, больше не будем это обсуждать.

— Нет, давай все же обсудим, — настаиваю я. — Всего день.

— День, говоришь? — Ник на секунду задумывается. Выражение его лица медленно меняется. И это плохой знак. — А вообще, ты права. Что ужасного за день случится?

Врет он. Сам наверняка уже что-то замыслил. Но не успеваю я рта раскрыть, мои догадки тут же подтверждаются: — Тогда мне тоже нужно уйти. Хочу заглянуть кое-куда.

— И куда же? — спрашиваю я, оборачиваясь. Выходит таким тоном, который я сама от себя не ожидала.

— Домой, — отвечает он. — По крайней мере туда, где раньше был мой дом.

— Нет, ты не должен этого делать!

— Ты еще поучи меня.

Выкрашенные зелёной краской стены едва различим эхом отражают наши препирательства.

— Скажите ему, — обращаюсь я к тете Арта в поисках поддержки. Она молча улыбается. Хоть я и не вижу глаза сидящего подо мною, уверена, он возводит их к потолку. — Идти черт-знает-куда, на ночь глядя, в одиночку? — Поворачиваюсь и добавляю шепотом: — Если тебя убьют… Джесс мне этого не простит.

Ник кладет руку на грудь и, вложив в эти слова всю иронию, на которую только способен, отвечает на выдохе: — Я изо всех сил постараюсь выжить.

Мне хочется до боли дать ему по голове чем-то тяжелым, но остаётся лишь бессильно закрыть глаза и, пользуясь возможностью, что Зия ушла, наконец слезть с его колен.

Когда мы возвращаемся в гостиную, Ник подхватывает куртку и наклоняется зашнуровать ботинки. Я же усаживаюсь в кресло и веду себя так, словно мне нет никакого дела, что он смывается, ведомый одному ему известными мотивами.

Слышу: направляется ко мне. Глаза не поднимаю.

— Ты все еще хочешь, чтобы я помог?

Я откладываю журнал обратно на заваленный всяким хламом столик.

— Тогда вставай, — произносит Ник командным тоном, и я задираю голову, чтобы видеть его лицо.

— Сейчас?

Он кивает, глядя на меня сверху вниз. Я смотрю на улицу. За окном стемнело.

— Надеюсь, ты не будешь тренировать меня также, как это делал Шон? — заранее уточняю я.

Ник ухмыляется: — Что ты, я буду издеваться гораздо сильнее.

Когда Ник сказал, что согласен учить меня, я ожидала совсем другого. Ментальных упражнений, уроков концентрации внимания и длинных лекций, которыми изводила нас Рейвен. Но вместо этого мы идем по мощеным спящим улицам. И чем дальше отдаляемся от центра, тем меньше фонарей освещают дорогу. В воздухе стоит запах мокрой древесины. Я прибавляю ходу, чтобы поспеть за широким мужским шагом.

И вот тот самый дом. Смотрит на нас безжизненной чернотой окон. На калитке болтается новый блестящий замок, настолько неуместный на поржавевшем заборе, как будто попал сюда из другой эпохи. Наверное, Джесс, уезжая, повесил, чтобы воришки не забрались. Хотя кто позарится?

Мы заходим с черного хода. Ник, заперев дверь, проходит ко входу в кухню и скептически оглядывает комнату. Большая ее часть занята коробками с вещами. Прямо в центре на столе — стопка счетов и немытая посуда. Вокруг грязно, куча пыли и паутины.

«По крайней мере, тут наше Эхо никто не услышит», — думаю я, присаживаясь на стул и пытаясь не обращать внимание на ощущение, что от напряжения треснут стены и крыша надо мной обвалится. Потолок первого этажа слишком низкий, угнетающий, и почему-то кажется, что так дом пытается от меня избавиться, выдавив из себя.

Ник молчит. Смотрит хмуро. Я даю ему время.

— Отец считал, что я погиб как герой, видимо, — наконец произносит он, но на последних словах голос затихает.

Снова пауза. Лучше бы ругался, разбил что-нибудь. Потому выносить тяжелое молчание мне уже не под силу.

Ник подходит к шкафу и достает что-то с полки. Я вижу, как его губы сжимаются, прежде, чем он переводит на меня взгляд. А потом протягивает деревянную рамку, где под стеклом в лунном свете поблескивает медаль. Крест «За отличную службу». Посмертно.

От холода или нервов руки начинают мелко дрожать. — Прости, — зачем-то говорю я, не в силах посмотреть ему в глаза.

Ник отмахивается.

— Тебе не за что извиняться. Не мне рассказывать, что дети не в ответе за то, что творят их отцы, — говорит он, а потом добавляет: — Отойди. — Забирает из моих рук рамку и надавливает двумя руками по краям. Стекло хрустит, покрываясь паутиной трещин, и на пол сыпятся осколки. Я бросаю короткий взгляд на лицо напротив. Губы Ника кривятся в усмешке. Несколько секунд он смотрит на медаль, а потом прячет в карман.

— Ты знаешь, что с ним произошло? — осторожно спрашиваю я, тут же краснея от собственной нетактичности.

— Не выдержало сердце.

Ник снова замолкает. И когда я решаю, что на продолжение разговора не стоит надеяться, вдруг тихо добавляет: — Джесс ездил домой, а я даже на похоронах не был. Не появлялся десять лет, — говорит Ник, и я сжимаю в карманах руки в кулаки.

С каждым разговором появляется все больше ниточек, которыми наше общее прошлое переплетается с настоящим. А ведь он понятия не имеет, что примирился с собственным отцом. Но сможет ли себя простить, если узнает, что новость о смерти сына стала причиной его гибели?

Я знаю, что не смогу вытащить его из бездны самобичевания, в которую он сам себя загонит. Вот почему не говорю всей правды. Ник до сих пор проживает последствия давно нанесенных увечий, и я не хочу причинять новые. Не могу.

— Мы никогда не ладили. Я всегда считал, что он меня ненавидит.

— Ник… — Я бы хотела взять его за руку, чтобы показать, что рядом и готова поддержать, но не осмеливаюсь. В этой реальности Виола и Ник не вместе.

— Хорошо, пусть не ненавидит. — Он пытается перефразировать слова, но ведь смысл остается тем же. — Я даже по нему не скорбел толком. Интересно, видел ли это отец? Наверняка впервые в жизни мной гордился.

Его тон голоса ровный и спокойный. Он говорит это так, будто слова ничего не значат, но от них пробирает холодом.

— Я никогда не плакал на похоронах.

Ник опускает взгляд на разбитую рамку в руке, а потом, покачав головой, возвращает взгляд.

— Черт, это ложь. — В каждой линии его напряженной позы читается борьба с собой. — Джесс никогда не плакал. Даже в день маминых похорон… Я помню отца и брата, но не помню в их глазах слез. Это называлось чертово мужество, — горько ухмыльнувшись, он отбрасывает рамку в сторону. Она раскалывается надвое. Я вздрагиваю. — Наверное, оно передается генетически. Вот только мне не передалось. Еще один человек, перед которым я даже оправдаться не смогу.

— Думаешь, надо?

— Было лишь двое, чью смерть я оплакивал. И отец не входит в их число.

Не нужно спрашивать, кто эти люди. Мама и Тай. Все, что мне важно знать: — Ты читал его дневник? Тайлера?

Ник разворачивается и кивает, чтобы я следовала за ним. Мы поднимаемся по лестнице. Слышен только стук шагов. Никогда еще так отчаянно я не мечтала, чтобы он ответил «нет», но когда уже не надеюсь на ответ, слышу тихое: — Лучше бы не читал.

Ник подходит к окну, отодвигает шторы. Пару секунд вглядывается в темноту и, убедившись, что на улице все спокойно, садится на кровать.

— Хочешь правду? — я заговариваю первой. Не знаю, зачем рассказываю ему об этом. Может, тоже хочу открыться в ответ на несвойственную нам обоим искренность. — Иногда мне кажется, что мой отец не такой плохой человек.

Я замираю. Все самое страшное, что можно было сказать, уже сказано.

— Да, он безжалостный руководитель, создатель всего, что ты ненавидишь, но для меня он был таким не всегда. Ведь когда-то и мне было пять, и он был просто… папа.

Я вглядываюсь в глаза напротив, пытаясь отыскать там понимание. Ник терпеливо слушает.

— Иногда я скучаю. Не по тому, кем он стал. По тому, кем он мог быть. Знаю, это звучит странно. Но где-то в глубине души я его люблю. Но потом я думаю о том, что узнала, и считаю себя причастной к его чёрным делам. Ведь если я была в курсе раньше и молчала, чем я лучше него?