Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна. Страница 15

     – Слышь, да, как называется? Чехов, «Ионыч»! А че, блин, не «Молекулярыч»?

     И Серый с Мишкой снова заржали. Я для виду улыбнулся и сел рядом с ними на подоконник.

     – Васян, тут такое дело, – отсмеявшись, пробормотал Серый. – Расскажи, о чём этот «Ионыч»? Вчера родаки заставили в яме картошку перебирать, только и успел физику сварганить. А по литре, сам знаешь, у меня почти двойка выходит.

     Я хмуро посмотрел на него, задумавшись совсем о другом. Серый тут же заюлил:

     – Ну, Васян, тебе жалко, что ли? Я тебе потом по матре помогу.

     Наконец до меня дошло, о чём просил Серый. Я усмехнулся и, проговорив: «Кто кому ещё поможет», – начал рассказывать ему Чехова.

     Потом подтянулись девчонки – их было в нашем классе очень много, пришла училка Елена Ивановна, открыла кабинет, и мы кучей ввалились внутрь. Краем глаза я увидел, как перешёптываются и тихо гогочут, смотря на меня, Олеська и Катька. Да и не страшно, я этого ожидал. Эти две дуры послушным хвостом бегали за Тёмкой, было бы странно, если бы они не знали. Я незаметно показал им средний палец и прошагал за свою парту. Слева приземлился Серый, прямо за мной – Мишка. Пока все остальные доставали тетради, учебники и ручки, я украдкой посмотрел на Олеську. Та в ответ скривила угрожающую рожу, но тут же отвлеклась на что-то заверещавшую Катьку. Да и в топку их, обе настолько тупые, что вряд ли от них можно что-то узнать. Я, выложив из рюкзака все, что нужно, выжидательно встал у парты. Наконец шелестение в классе закончилось, Елена Ивановна решила, что все готовы и разрешила нам сесть. Урок начался.

     Олеська и Катька шептались о чём-то (хотя я прекрасно понимал, о чём) и хихикали весь урок, что под его конец достали даже умиротворённую и потерявшуюся где-то в Пушкине Елену Ивановну. Не выдержав, она наорала на них, поставила двойки за непрочитанного «Ионыча» и задала гору домашки. Точнее, не гору – всего-то написать сочинение на пять страниц по одному из рассказов Чехова. Не очень трудно, но весь класс взвыл и с затаённой злобой посматривал на идиоток. Я лишь злорадно ухмылялся, изредка бросая торжествующие взгляды на их приунывшие физиономии.

     Второй и третий урок они не высовывались – возможно, потому, что на третьем была контрольная по физике, а из всего класса её можно было списать только у Серого, который сидел рядом со мной, или у Мишки – с соседней парты, или у меня. Пришлось выбирать из двух вариантов – мириться со мной, потому что ни Мишка, ни Серый Тёмкину компанию не переваривали и без лишних слов встали на мою сторону, или искать посредников среди других одноклассников – подождать, когда спишут, а потом списать уже у них. Видимо, они выбрали второе, потому что до нас их дурацкие записочки цветными гелевыми ручками на обгрызенной бумаге так и не дошли.

     Счастливой, отдающей в голых стенах трелью прозвенел звонок на большую перемену. Весь класс, шумно галдя, повалил к учительскому столу. Каждый норовил положить свою тетрадь вниз, чтобы её проверили не сразу. Около физички собралась гудящая толпа, из которой то тут, то там в самых странных местах торчали руки с зажатыми в них тетрадками. Мишка и Лёха Никитин чуть не подрались на ручках, чья тетрадь должна быть ниже, пока физичка наконец не выдержала, сама отобрала у всех тетради и выгнала нас из класса на обед.

     Первыми до столовки стадом голодных слонов добежали парни, за ними, болтая и хихикая, подтянулись девчонки. Я специально отстал и от тех, и от других. Не нужно быть особенно сообразительным, чтобы понять – на большой обеденной перемене Тёмка меня достанет. Поэтому надо приготовиться. Хотя бы морально.

     Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Ноги вдруг стали какими-то то ли деревянными, то ли, наоборот, мягкими, как тесто, а руки показались лишними и мешающими. Я прислушался к себе – от страха? Нет, скорее, от волнения – не хотел лишний раз привлекать внимание к своей невезучести. Хотя с другой стороны – все и так знают, так чего переживать? Постаравшись успокоиться, я быстро спустился по лестнице и, не давая ногам пойти в пляс, твёрдым шагом прошёл по коридору к столовке.

     Два стола, закреплённые за нашим классом, стояли у окна, поэтому с одной стороны нам приходилось сидеть на облупленном белом подоконнике. На другой стороне должны были быть скамейки, но их здесь никогда не было: то они нам не доставались – их все занимала малышня, то тащить их, огромные и тяжёлые, у всех над головами и все время оглядываться, как бы не заехать по чьему-нибудь лбу, было лень. Поэтому у нас уже в пятом классе возникло негласное правило: кто добежит быстрее, ест, сидя на подоконнике, другим как повезёт. Стоит ли говорить, как часто мне везло.

     Я зашёл в столовку и осмотрелся. Тёмка уже сидел за столом своего одиннадцатого класса у стены и нагребал ложкой слипшиеся макароны. Он что-то говорил, а несколько его одноклассников громко ржали и поддакивали. Я торопливо отвернулся, как будто не заметил, и прошёл к своему столу.

     Как всегда, осталось одно стоячее место с краю стола. Одноклассники, заняв все самые лучшие места, теперь торопливо разбирали тарелки и стаканы с чаем, громко перекрикиваясь. Я занял пустое место на углу стола и отвоевал свою порцию, чай и хлеб. Присмотрелся к тарелке, понюхал: пахло вроде съедобно, но выглядело, как всегда, странновато: разваренные почти в тесто макароны, облитые чем-то ярко-оранжевым, сверху коричневый, а снизу серый кусок непонятной резины, лишь отдалённо напоминающий котлету, всегда слишком сладкий в липком от сахара стакане чай и чёрствый хлеб. Не очень аппетитно, но другого в нашей столовке никогда и не было, а я только сейчас понял, как оголодал. Хотя когда шёл в столовку, решил только глотнуть чаю, чтобы быть готовым. Все ещё сомневаясь, я осмотрел котлету со всех сторон, чуть помедлил, а потом расслабился и философски пожал плечами. Ну и пошёл Тёмка в топку! Что теперь, из-за этого придурка мне вообще не есть? Я потянулся за вилкой, но все их уже расхватали, остались только две древние алюминиевые ложки, которые всегда разбирались в последнюю очередь – считалось, что ими есть западло. Серый сбоку от меня заметил это и снова развёл руками: мол, чувак, все понимаю, но я-то каким боком виноват? Я в ответ снова махнул рукой: ничего, все нормально. Что-то слишком много неудач для человека, которого сам Бог избавил от участи неудачника, подумал вскользь.

     Чертыхнувшись, я выбрал ложку почище и поприличнее и начал почти не жуя проглатывать еду с тарелки. «Не жуя» был главный принцип обедов в нашей школе. Мы с младших классов знали, что чтобы сохранить еду в желудке, ни в коем случае нельзя долго жевать и уж точно нельзя задумываться о том, что жуёшь, потому что, зажевавшись, можно было обнаружить во рту что-то, напоминающее слизняка – скользкое, нежующееся и даже, кажется, двигающееся. Особенно этим радовали котлеты, которые повара упорно называли непонятным, но аппетитным словом «Шницель». Ну, шницель или нет, а присматриваться к отпиленному вилкой куску категорически не рекомендовалось.