Блажий Омут (СИ) - Фарг Вадим. Страница 39

Зычный, глубокий крик выпи разнёсся по округе так неожиданно, что варгин тотчас прижался к земле. Он мотнул хвостом, дёрнул ушами и, лишь когда я принялся тихонько посмеиваться над его поведением, мой друг понял, что никакой опасности нет.

Кот поднялся на все четыре лапы и обернулся, чтобы одарить меня недовольным взором.

— Это выпь. Птичка такая, вроде маленькой цапли, — с улыбкой пояснил я.

— Что ж с этой цаплей приключилось, ежели она вопит, как упавший в волчью яму лось? — проворчал варгин, а сам дальше пошёл по тропинке. — Не удивлюсь, если опять несчастная любовь.

— Любовь? — мои брови сами поползли на лоб от изумления.

— Именно, — отозвался Кот, поднырнув под ветку боярышника, которую мне пришлось перешагнуть. — Все беды из-за любви, Лех. Взять хотя бы эту историю с Марией. Или тебя с Вереей.

— Меня? — я притворился, что не понимаю его.

— Тебя, — Кот лукаво мурлыкнул. — Скажи тебе кто, в беде твоя Лобаста ненаглядная, неужто не кинешься к ней на выручку? Иль она за тобой не побежала бы, ежели б ты её пальцем поманил? По любви, Лех. Вся нелепость в жизни творится по любви.

— Так с тобой я тоже по любви, мой пушистый друг, — возразил я. — Полюбил тебя ещё слепым котёнком несмышлёным. Помню, как нашёл тебя подле убитой белоратниками матери. Братья и сёстры твои уже с голоду померли, а ты всё за жизнь цеплялся. Я тебя не мог бросить умирать, кроху такую, — я заметил, как дёрнулись уши Кота, но он молча слушал рассказ, который и так уж знал. — Помню, как выкармливал тебя. Сначала козьим молоком. Потом куриной кровью.

Я усмехнулся. Картины былых дней встали пред моим внутренним взором так ярко, будто я снова переживал это наяву.

— А ещё помню, как однажды летом в жару мы шли через поле. Вздумалось мне вздремнуть. А ты заигрался и в сторону отошёл. Сколько тебе было? Месяца три, пожалуй. Просыпаюсь, а тебя нет. А поодаль коршун кружит. И как упадёт камнем вниз, — я почесал в затылке. — Чуть не умер с перепугу, пока до места того добежал. А ты коршуна задушил, как воробьишку, сел сверху на него и ну перья из хвоста выдирать.

Варгин фыркнул. Засмеялся поди.

— Скажи мне, это ли не любовь? — спросил я с улыбкой.

Но мой вопрос повис в воздухе, потому как мы с Котом одновременно заметили почерневшие ветки впереди.

Обгорелые головешки встречались нам всё чаще. А это означало, что мы на верном пути. Вскоре начали появляться участки выжженной травы и сгоревшие до корней кусты. Пожалуй, весь лес не сгорел лишь из-за сырости и близости болота. Тропка здесь обрывалась, и дальше мы пошли по мшистым, пружинящим кочкам.

Ещё четверть часа мы пробирались вперёд, решив, что заблудились и пора поворачивать обратно. Но след оказался не ложным. Мы миновали частое переплетение лозняка и вдруг вышли к трясине. Аккурат к тому месту, про которое и рассказывала накануне староста Томила.

Кожу лица тотчас обдал холодный, гнилостный воздух. Будто нечистая сила дохнула, принюхиваясь.

Чащобу впереди поглотила трясина. Сожрала многовековой лес, не подавившись, и теперь неспешно переварила в своей ненасытной, зловонной утробе. Изуродованные, замшелые деревца, ушедшие в покрытую ядовито-зелёной тиною воду, торчали тут и там. Они будто молили о пощаде, тянули свои искривлённые ветви к серым небесам. Но на них лишь садились вороны, да нарастал слоями бородатый мох, который свисал бурыми патлами до самой воды.

Над затянутой ряской поверхностью возвышались кочки, обманчивые и ненадёжные. Ступи на такую и тотчас увязнешь. А чем сильнее будешь трепыхаться, тем быстрее засосёт тебя илистый зыбун. Да и немудрено догадаться: там и тут в ряске чёрные окна мутной воды виднеются. Вот она, граница меж смертью и жизнью, ежели её можно провести вовсе. Ступи шаг — и пропадёшь в могиле без савана. Беги обратно — и, быть может, спасёшь свою дурную голову.

Но на мою беду мне нужно было дальше. И я даже точно мог сказать, куда именно.

В отдалении возвышалось раскидистое дерево, чёрное и опалённое. А на нём преспокойно спала та самая огнептица, которая пыталась сжечь Старый Вымол. Только пламень на её теле утих и теперь едва колыхался на рубиновых перьях с золотым отливом. Красавица! Глаз не оторвать! Убивать жаль так, что сердце щемит. Да делать нечего. Или она или селяне.

Я принялся нехотя оглядываться по сторонам в поисках способа подобраться к ней поближе и вовремя заметил шевеление по правую руку от нас.

Оттуда, где камыш сходился особенно плотно, к нам с Котом ползли две кикиморы.

— Глянь-ка, гости у нас, — мурлыкнул варгин. — А с чего бы только две? Остальные где, голубушки? В таком местечке дивном их должна быть дюжина, не меньше.

Я кивнул. Значит, поблизости ещё есть. Ждут своей очереди.

Кикиморы явились ко мне в образе утопленниц, весьма синюшных, но красивых голых девиц, в чьих телах проросла трава и мелкие бледно-жёлтые цветы. Они не заманивали меня, не пытались очаровать. Видать, смекнули, кто я такой. Но обе девицы глядели с неприкрытой злобой. Пытались прогнать меня, значит. Связываться не хотели, но и терпеть на своём болоте не желали.

— Извиняйте, барышни, — я положил руку на рукоять меча и медленно потянул его из ножен. — Но у меня дело к вашей пернатой подруженьке. Уйти не могу никак.

Блеснула зачарованная сталь. А варгин перекатился, принимая настоящий размер.

И тотчас кикиморы преобразились, явив свои истинные обличия. Голубоватая кожа сделалась бугристой и склизкой, как шляпка гриба, налилась угольным цветом. Конечности тварей вытянулись, а из пальцев выросли когти. С шипением распахнулись зубастые, упыриные пасти, в которых прятались лягушачьи языки. А глаза из человечьих вмиг превратились в злые щучьи зенки. Кикиморы зарычали. Но напали не эти две твари, как я и предполагал, а другие.

Как и сказал мой друг, их было не меньше дюжины. И кинулись они на нас со всех сторон. Я успел отрубить руку одной, выпустить кишки второй и снести голову третьей, пока Кот сцепился с четвёртой в зарослях камыша. Краем глаза я успел заметить, как в чёрных водах появляются всё новые и новые головы плывущих к нам кикимор, но даже выругаться не успел.

— Довольно! — прогремел над трясиной зычный мужской голос. — Брысь, стервы!

И твари с визгом кинулись в воду, утаскивая за собой поверженных сестёр. Даже отрубленную голову захватили. Только мы их с Котом и видели.

— Ловчий! — новый выкрик резанул по ушам. — Зачем пожаловал в мой дом с оружием?!

Я поудобнее перехватил меч, оборачиваясь к говорящему.

Властитель болота возвышался над водою по пояс в шагах десяти от меня. Толстый, безобразный Болотник, больше напоминавший жабу, нежели человека, глядел на меня с ненавистью. Горбатый, красноглазый, с тонкими длинными патлами зелёных волос, усыпанный чирьями и бородавками от жизни в гнилой воде, он пах трясиной. Он сам и был трясиной во плоти. Её сердцем и мощью. В его перепончатых пальцах таилась власть, какой владел не каждый Леший. Среди моих собратьев по ремеслу ходило поверье, чем больше и старше болото, тем сильнее его владыка. И всё же убить его зачарованным мечом было можно, как и любую нечисть. И Болотник это всяко понимал, потому и не приближался.

— Я, хозяин, по делу пришёл. Твои девочки первые напали, — я усмехнулся. — Невоспитанные они у тебя.

Вышел из камышей Кот. Ленивой походкой приблизился. Вклинился между нами, готовый защищать меня хоть от кикимор, хоть от болотников, а хоть и от самого Велеса, ежели потребуется.

Хозяин топей с презрением скривился.

— Незачем их было убивать. Они кикиморы, а не голубки ручные, — Болотник поскрёб грузный живот пятернёй. — Да они и не на всех нападают. А только на тех, кто душою чёрен. Иль опасен для них.

— С чего бы такое благородство для нежити? — я опустил меч, уткнув его остриём в мягкую кочку пред собой, но рукояти так и не выпустил.

Тем временем от моего внимания не укрылось, как три кикиморы всё же высунулись из воды подле него. Ещё пятеро всплыли в отдалении. Готовились своего хозяина защищать, если потребуется. Поэтому я был уверен, что поблизости есть и другие. Несмотря на его приказ убираться с глаз долой.