Особое мясо - Бастеррика Агустина. Страница 22

21

Он едет в заброшенный зоопарк.

Эти обеды у сестры всегда выводят его из себя. Не настолько, чтобы вообще перестать заезжать к ней, но достаточно сильно, чтобы после такой встречи забиться в какой-нибудь тихий угол и подумать о том, почему эта женщина — ближайшая его родственница! — стала такой, какая она есть, почему у нее такие дети, почему она никогда по-настоящему не любила ни его, ни отца.

Он медленно проходит между клеток обезьянника. Все сломано и запущено. Деревья, росшие когда-то внутри вольеров, засохли. Ему на глаза попадается одна из выцветших табличек. Полустертые буквы еще можно разобрать.

Черный ревун.

Alouatta caraya

Класс: млекопитающие.

Рядом со словом «млекопитающие» — неприличный рисунок.

Отряд: приматы.

Семейство: паукообразные обезьяны (ревуны).

Среда обитания: лес.

Отличительные особенности: окрас самок — желто-коричневый или оливковый, самцы обычно…

Некоторые слова зачеркнуты или замазаны.

Благодаря особому горловому аппарату способны производить громкие звуки. Сильно развиты гортань и подъязычная кость; вместе эти органы образуют объемную полость, усиливающую издаваемые звуки.

Питание: растения, насекомые, плоды и фрукты.

Распространенность и численность: виду не угрожает опасность исчезновения.

Слова «не угрожает опасность» перечеркнуты размашистым крестом.

Ареал обитания: центральная часть Южной Америки, от востока Боливии и юга Бразилии до севера Аргентины и Парагвая.

Есть и фотография ревуна-самца. Лицо обезьяны чуть не в фокусе, как будто камера дрогнула в момент срабатывания затвора. Поверх картинки кто-то начертил красный круг с точкой посередине.

Он входит в одну из клеток. Сквозь бетонный пол тут и там пробивается трава. Разбросаны окурки и шприцы. Он замечает чьи-то кости. Скорее всего, какой-то обезьяны, думает он. А может быть, и нет. Кости могли принадлежать кому угодно.

Выйдя из клетки, он бредет по аллее. Жарко, на небе ни облачка. Под деревьями в тени чуть прохладнее. Он сильно потеет.

Какой-то киоск. Он просовывает голову в окошечко. Видны консервные банки, какие-то бумажки, просто мусор. Он входит в помещение и видит висящий на стене список товаров. Так, шапочка льва Симбы, шапочка жирафы Риты, шапочка слоненка Дамбо, сувенирные кружки с изображениями животных (в ассортименте), пенал с обезьянкой саймири. Белые стены исписаны и изрисованы. Кто-то написал мелкими аккуратными буквами: «Скучаю по животным». Надпись перечеркнута, а поверх крупно написано: «Чтоб ты сдох, придурок!»

Он выходит из киоска и закуривает. Обычно он по зоопарку не гуляет, а сразу идет к львиному вольеру, где подолгу сидит на ограждении. Зоопарк большой — это он знает, потому что помнит, как они с отцом гуляли здесь часами.

Он проходит мимо бассейнов. Кто здесь жил? Нутрии? Или тюлени? Это место стерлось из его памяти, а таблички давно сорваны.

По дороге он закатывает рукава рубашки, а затем расстегивает одну пуговицу за другой. Рубашка развевается, ткань пляшет в потоках воздуха.

Впереди видны внушительные строения — высокие с ажурными куполами.

Это птичник, вспоминает он. В памяти тотчас же всплывают разноцветные птицы, перелетающие с ветки на ветку, шелест, а то и шумное хлопанье крыльев, густой и в то же время трудноуловимый запах. Он подходит к клеткам и вспоминает, что на самом деле клетка здесь одна, просто она разделена сеткой на отсеки. Через весь птичник тянется висячий мост, заключенный в стеклянный туннель. По этому мостику посетители могли ходить и рассматривать клетки изнутри. Двери сломаны. Посаженные внутри птичника деревья вытянулись и проросли сквозь купола клеток и туннель мостика. Под ногами опавшая листва и битое стекло. И то и другое шуршит и скрипит, когда наступаешь. Лестница на висячий мостик. Он поднимается и идет вперед. Отовсюду торчат ветки. Их приходится отводить в сторону, поднимать, перешагивать. Оказавшись на прогалине, он задирает голову и видит в просвете между кронами ажурный купол над центральной частью вольера. Сохранилась даже немалая часть витража: человек с крыльями, летящий к солнцу. Он знает, кто такой Икар и чем он заплатил за свою дерзость. Крылья у витражного Икара разноцветные, а в небе, по которому он летит, много птиц. Они сопровождают его, как полноправного обитателя неба, как будто он — один из них. Отломать ветку с листьями и смести мусор с небольшого участка мостика. Так можно лечь на спину и смотреть вверх, не опасаясь порезаться об осколки. Часть купола разбита, но витражи пострадали меньше всего. Они расположены в верхней части ажурной крыши, и ветки деревьев туда пока не дотянулись.

Пролежать бы так целый день, глядя в разноцветное стеклянное небо! А еще — он хотел бы показать этот птичник ему, своему сыну. Показать прямо таким — пустым, полуразрушенным. Вдруг в памяти исподтишка всплывает воспоминание: звонки сестры после смерти Лео. Говорила она только с Сесилией, словно слова утешения были нужны ей одной. На похоронах она плакала и обнимала своих детей. Словно боялась, что их тоже унесет внезапная смерть, как будто мертвый младенец может быть заразен. Ему самому окружающий мир виделся как издалека: предметы и люди — все, казалось, отступило от него на несколько шагов. Тех, кто подходил что-то сказать ему или просто молча обнять, он видел как через матовое стекло. Плакать он не мог. Слезы не выступили у него на глазах, даже когда маленький белый гробик опускали в могилу. Он поймал себя на мысли, что, если бы его спросили, он выбрал бы гроб не такого заметного цвета. Нет, понятно, белый символизирует чистоту преждевременно умершего ребенка. Но вот вопрос: действительно ли мы абсолютно чисты и невинны в тот миг, когда приходим в этот мир? Он задумался о других мирах и других жизнях, подумал о том, что, быть может, в одном из других измерений, где-нибудь на другой планете, в другую эпоху они с сыном могут встретиться и он еще увидит, как тот растет и взрослеет. Он стоял у могилы и думал об этом, а люди все шли и возлагали розы на гроб, а сестра все плакала и плакала — как будто этот младенец был ее сыном.

Не плакал он и потом, когда закончились эти псевдопохороны. Что поделать, в такие времена лучшего решения придумать было нельзя. Когда все разошлись и они остались одни, кладбищенские рабочие вынули гроб из могилы, стряхнули с него землю и цветы, после чего отнесли гроб в специально выделенный зал. Тело ребенка вынули из белого ящика и переложили в прозрачный. Им с Сесилией пришлось выдержать все до конца: они стояли и смотрели, как прозрачный гроб медленно въезжает в открытую пылающую печь крематория. Сесилия упала в обморок, ее отвели в другую комнату, приготовленную специально для таких случаев, и усадили в мягкое кресло. Он получил урну с прахом и подписал документы, в которых подтверждалось, что их сын был кремирован и что они с супругой засвидетельствовали всю процедуру.

Он выходит из вольера для птиц и идет в сторону детской площадки. Горка сломана, на качелях отсутствует одно сиденье. Карусель еще держится: видно даже, что раньше она была выкрашена в зеленый цвет. Вот только ее деревянный пол весь разрисован свастиками. Песочница заросла травой, а в самой ее середине кто-то непонятно зачем поставил старый, полуразвалившийся стул. Так он и стоит там, постепенно догнивая. Из всех скамеек-качелей уцелела только одна. Он садится на нее и достает сигареты. Цепи, на которых подвешена сама скамейка, еще выдерживают вес его тела. Он начинает раскачиваться. Сначала едва-едва, задевая землю согнутыми ногами. Постепенно амплитуда увеличивается, он энергично разгибает ноги, и скамейка взлетает все выше. Взлетев в очередной раз повыше, он вдруг замечает, что вдалеке, у горизонта, небо затягивают тучи.

Он снимает рубашку и завязывает ее на поясе. Ему очень жарко.

Рядом с площадкой виден еще один вольер. Он подходит ближе и читает сохранившуюся табличку: