Выше звезд и другие истории - Ле Гуин Урсула. Страница 36
Не то чтобы он злой. Он правильно говорит, людям надо помогать. Но пример с противоядием не годится. Там один человек встречает другого, который страдает. Это особый случай. Наверное, то, что я сделал – тогда, в апреле, четыре года назад, – было оправданно… (Тут, правда, его мысли по обыкновению свернули в сторону, чтобы не касаться больного места.) Другому человеку надо помогать. Но нельзя играть в Господа Бога с массами людей. Чтобы быть Богом, надо понимать, что делаешь. Чтобы сделать хоть что-то хорошее, недостаточно просто верить, что ты прав, а твои помыслы благородные. Надо… чувствовать жизнь. А он не чувствует. Ни один человек, даже ни один предмет для него сам по себе не существует: мир для него только средство для достижения целей. И тут не важно, хорошие ли это цели; средства – это все, что у нас есть… Он не может это принять, не может смириться, не может успокоиться. Он сумасшедший… Он нас всех такими сделает, оторвет от жизни, если и правда научится видеть сны, как у меня. Что же делать?
К этому вопросу он подошел в тот же момент, что и к старому дому на Корбетт-авеню.
Сперва он завернул в подвальный этаж к домуправу Мэнни Аренсу попросить древний проигрыватель. Значит, пришлось остаться на чайник чая. Мэнни всегда делал Орру чай, потому что Орр не курил и не мог вдыхать дым без кашля. Они немного поговорили о положении дел в мире. Мэнни терпеть не мог спортивные состязания и на них не ходил, а сидел дома и каждый день после обеда смотрел образовательные передачи ЦМП с персонажами-куклами для детей додетцентровского возраста.
– Этот их крокодил, Дуби Ду, – клевый чувак, – сказал Мэнни.
Беседа прерывалась долгими паузами, которые свидетельствовали о больших прорехах в ткани аренсовского сознания, истончившегося под многолетним воздействием бесчисленных химических веществ. Но в его неопрятной берлоге было тихо и покойно, а слабый чай с марихуаной давал легкий расслабляющий эффект. В конце концов Орр затащил проигрыватель к себе наверх, в гостиную без мебели, и воткнул вилку в розетку. Поставил пластинку и занес над вращающимся диском тонарм с иглой. На что он рассчитывал?
Он не знал. Наверное, на помощь. Ладно, как сказал Тьюак Эннбе Эннбе, что дадут, то будет приемлемо.
Орр осторожно опустил иглу на внешнюю бороздку и лег на пыльный пол рядом с проигрывателем.
Проигрыватель был автоматический; когда запись подошла к концу, он немного поворчал, в его внутренностях что-то щелкнуло, и тонарм переместился на начало.
На одиннадцатом повторе Орр крепко заснул.
Проснувшись в полутемной пустой комнате с высоким потолком, Хезер сильно удивилась. Это, черт возьми, что?
Она поняла, что заснула, сидя на полу, прислонившись к пианино и выставив ноги вперед. От марихуаны ее всегда тянуло в сон, а голова становилась дурная, но Мэнни, несчастный старый торчок, обижался, когда от его травы отказывались. Джордж, как кошка, с которой содрали шкуру, распластался на полу рядом с проигрывателем, а тот елозил иглой по «Когда мне помогают друзья», медленно проедая диск насквозь. Она плавно убрала звук, потом остановила проигрыватель. Джордж не шевельнулся; рот у него был приоткрыт, веки плотно сжаты. Забавно, что они оба уснули под музыку. Она поднялась с колен и пошла на кухню посмотреть, что на ужин.
Ё-моё, свиная печенка! Вещь питательная, и за три мясные карточки больше по весу ничего не получишь. Она сама ее купила вчера в универсаме. Ну, если нарезать потоньше и пожарить с салом и луком… Бррр. Ладно, она так проголодалась, что съест и печенку, а Джордж был непривередлив. Если еда была приличная, он ел с удовольствием, а если паршивая свиная печенка, то просто ел. Хвала тебе, Господи, за все твои милости, включая уживчивых мужчин.
Пока Хезер накрывала на стол и ставила вариться две картофелины и полкочана капусты, она несколько раз останавливалась и задумывалась. Действительно, какое-то странное чувство, будто сбилась ориентация. А не надо было курить эту чертову траву и спать на полу посреди дня.
Вошел Джордж, взъерошенный и с пыльными разводами на рубашке. Уставился на нее.
– Ну? Доброе утро! – сказала она.
Он смотрел на нее и улыбался широкой, светящейся улыбкой чистого обожания. За всю свою жизнь никто не делал ей таких комплиментов; она даже опешила от восторга, которому послужила причиной.
– Дорогая моя жена, – сказал он, взяв ее руки в свои.
Он посмотрел на них, сперва на ладони, потом на тыльную сторону, и поднес к лицу.
– Ты должна быть коричневая, – сказал он, и Хезер с болью увидела, что на глаза у него навернулись слезы.
В этот миг, на одну только секунду, она почти все поняла; вспомнила, что была когда-то коричневая, вспомнила ночную тишину в лесном домике и журчание ручья и много чего другого – все это вихрем пронеслось в голове. Но главной ее заботой сейчас был Джордж. Они стояли обнявшись.
– Ты страшно устал, – сказала она, – расстроился, заснул на полу. Это все из-за проклятого Хейбера. Не ходи к нему больше. Не надо. Пусть делает что хочет, мы пойдем в суд, подадим апелляцию. Даже если он добьется ограничения дееспособности и упрячет тебя в Линнтон, найдем другого психиатра и вытащим тебя оттуда. С ним больше дела иметь нельзя, он тебя погубит.
– Никто меня не погубит, – сказал он с легким грудным смешком, похожим на всхлип, – особенно когда мне помогают друзья. Я вернусь к нему, но не надолго. За себя я больше не беспокоюсь. Ты не волнуйся…
Они прижались друг к другу всеми возможными поверхностями, слились в одно целое, а в сковородке скворчала печенка с луком.
– Я тоже заснула, – прошептала она ему в шею. – Пока набирала дурацкие письма для Ратти, меня так в сон тянуло. А хорошую пластинку ты купил. В детстве я очень любила «битлов», только теперь на государственном радио их никогда не ставят.
– Это был подарок, – сказал Джордж, но тут печенка в сковороде издала громкий хлопок, и Хезер пришлось оторваться от мужа и заняться плитой.
За ужином Джордж разглядывал ее, а она много смотрела на него. Женаты они были вот уже семь месяцев. Ни о чем важном за столом не говорили. После еды помыли посуду и пошли спать. В постели они занялись любовью. Любовь не лежит все время на одном месте, как камень, – ею надо заниматься, выпекать ее, как хлеб, все время переделывать, создавать заново. Закончив с выделкой любви, они обнялись, обхватили любовь руками и заснули. Во сне Хезер слышала рокот ручья, в котором звенели голоса поющих нерожденных детей.
Джорджу снились океанские глубины.
Хезер работала секретарем в старом и никому не нужном адвокатском бюро «Пондер и Ратти». Когда на следующий день, в пятницу, она в половине пятого ушла с работы, то не поехала домой на монорельсе и трамвае, а села на канатку до парка Вашингтона. Она сказала Джорджу, что, может, встретит его у входа в НИПОЧ, раз ему назначено только на пять, а потом можно будет вместе поехать в центр и поужинать в каком-нибудь ресторане ЦМП на Международном бульваре.
– Все будет хорошо, – ответил он, уловив ее беспокойство и имея в виду, что с ним все будет хорошо.
– Знаю, – ответила она. – Но здорово будет где-то поужинать. Я подкопила карточек. Мы еще в «Каса Боливиана» не ходили.
До огромного здания НИПОЧ она добралась раньше него и стала ждать на исполинской мраморной лестнице. Он приехал на следующей гондоле. Она видела, как он сходит вместе с другими людьми, которых ей не было видно. Невысокий, ладно сложенный человек, сосредоточенный и независимый, с приветливым лицом. Двигался он ловко, хоть и сутулился, как большинство из тех, кто работает за столом. Когда он ее заметил, его светлые, чистые глаза стали как будто еще светлее и он улыбнулся – опять эта невероятно трогательная улыбка чистого восторга. Как она его любила! Если Хейбер опять сделает ему больно, она сама туда пойдет и порвет его на кусочки. Агрессия ей обычно несвойственна, но только если дело не касается Джорджа. И потом, сегодня она почему-то чувствовала себя необычно. Стала как-то жестче и нахальнее. На работе дважды вслух сказала «черт», отчего старый мистер Ратти поморщился. Раньше она почти никогда вслух не чертыхалась и оба раза не собиралась этого делать, но у нее это слово вырвалось, как будто дала о себе знать старая привычка…