Развлечения для очень взрослых девочек (СИ) - Аникина Анна. Страница 13

Всё. Финиш. Некуда и незачем бежать.

Она повернулась в кольце его рук. Подняла глаза. Вгляделась в лицо. Протянула руку. Прошлась кончиками пальцев по вискам, крыльям носа, щекам. Замерла у губ.

Он перехватил её ладонь, зацеловывая пальцы. Не отрывая взгляда.

Когда их губы наконец встретились, мир остановился. Исчез. Ни звуков, ни картинки. Только такое долгожданное тепло, дыхание друг друга, узнавание и присваивание.

Будто возвращение домой после далёкого и трудного пути. Или попадание в свой самый сладкий сон. И что такое голод по сравнению с жаждой быть единым целым?

Это не была нежность и мягкость. Скорее ураган, торнадо, смерч. Не видящая препятствий стихия. Когда даже мгновение промедления невозможно.

Они с трудом смогли оторваться друг от друга. Тяжело дыша. Ни неловкости, ни стыда не испытывая. Только нежность. Бесконечное желание касаться и целовать.

— Ты моё чудо… Лёеееляяя….

— Мммм, Шурка, ты такой тяжёлый. Может тебя не кормить?

— А ты собиралась ещё и кормить.

— А мясо?

— Мясо? Какое мясо?

— По-грузински. В горшочках.

— Вах! Мясо буду. Но сначала я тебя в душ отнесу.

— Шууур, если в душ, то…

— Что? Мне уже нравится твоя мысль!

— Тогда мясо нас точно не дождётся.

— В душ. Лёеееляяя моя. Девочка моя солнечная.

Глава 26

Взрослыми и самостоятельным людьми быть просто прекрасно. Не надо думать, где найти место, чтобы уединиться, потому что живёшь с родителями. Не надо стесняться утром выйти на кухню, потому что там уже завтракает чужое семейство.

Можно лежать в обнимку всё утро. Сначала вроде совсем неспешно целуясь и в который раз разгоняясь до космической скорости.

Можно двумя вилками есть мясо из одного горшочка. Холодное, но вкусное. И вдруг захотеть мороженого. Но обойтись пока кофе.

— Ты точно кардиолог?

— А есть сомнения?

— Кофе варишь, как бог!

— Ммм, только кофе?

— Шурка, а ты тщеславный что ли?

— Нет, я недолюбленный.

— Сильно?

— Последние десять минут особенно!

— Мы же десять минут назад встали.

— Ну, вот. Я и говорю. Иди ко мне.

На пятиметровой кухне Кузьмин, как ни странно, не занимал всё пространство. Сидя у него на коленях, Лёля ощущала себя абсолютно счастливой. И в это счастье пока с трудом верилось. Хотя, куда уж реальнее.

Эти сильные руки, эти точеные плечи, светлая щетина на щеках и вкусные губы. Никогда она так подолгу и с таким удовольствием не целовалась.

— Шууур, скажи, это ты меня в больнице раздевал? — ей и правда было интересно.

— А тебе как хотелось бы?

— Фу, провокатор!

Она вдруг смутилась. Вот и правда, нашла о чем спрашивать.

— Меня хватило на один твой сапог. Потом меня Татьяна Сергеевна отправила прямыми обязанностями заниматься, а не твои ноги разглядывать, — смеялся Кузьмин.

— Правый или левый?

— Что?

— Сапог был правый или левый?

— Левый, а что?

— Это радует, — хихикнула Лёля. Про дырку на колготках рассказывать не стала.

— Знаешь, что меня больше всего радует?

— Пока не знаю. Но ты же мне сейчас расскажешь? — Лёля пыталась влезть ногой в узкий кед. Кузьмин сел на корточки. Завязал ей шнурки.

— Меня больше всего радует, — он смотрел на неё снизу вверх, — что у меня теперь есть возможность узнавать тебя.

— Тебе этого хочется?

— Очень.

— А что больше всего хочешь обо мне знать? Медицинскую карту ты уже видел.

Они, как подростки, за руки спустились по лестнице во двор. Их машины оказались припаркованными рядом. Одного цвета и марки. Только у Лёли небольшой городской автомобильчик, а у Александра внедорожник.

Побрели по улице в сторону Филевскрго парка.

— Я видел тебя на работе. И, знаешь, впечатлился.

— Ты видел меня вне урока.

— А на уроке ты другая?

— Всё мы меняемся в зависимости от дела, которое делаем. На уроке я, конечно, другая. Но это всё равно я. По крайней мере я стараюсь оставаться собой. Это сложно, конечно. Быть учителем и просто человеком одновременно. Мы же не боги. Но у нас был один профессор, кстати, не на педагогической кафедре. Так вот он говорил, что от действия или бездействия педагога зависит часто судьба ребёнка.

— Как-как? От действия или бездействия?

Ты будешь смеяться, но у нас тоже был профессор, который говорил то же самое про врачей.

— Думаю, что это тоже правда.

— Так как ты попала в педагогику?

— Я из потомственных, — улыбнулась Лёля, — У меня прадед был до войны директором школы, бабушка преподавала там, где я сейчас работаю. Мама тоже учительница. Но, кстати, я в педагогический не собиралась.

— А куда?

— В МГУ, на кибернетику.

— Ого! И что не пошла?

— Банально испугалась.

— Чего?

— Физику сдавать. Я её до сих не очень понимаю. Кое-что дошло только тогда, когда сама преподавать начала, — Ну, а ты? Каким ветром тебя в медицину занесло?

— Тем же, что и тебя, я потомственный. Мама врач-педиатр, дедушка был врачом. Правда он уролог. Кардиолог я первый.

На высоком берегу Москва-реки буйствовала весна. Яркая новая листва, небо синее-синее.

Мороженое ели прямо в парке, откусывая друг у друга. Лёля выбрала "Лакомку", Кузьмин шоколадный вафельный стаканчик.

— Я когда маленькая была, мороженое не очень любила. А вот такие стаканчики могла есть отдельно. Но потом распробовала. Я вообще была выгодным ребёнком. Газировку не пила, икру терпеть не могла. К шоколаду была абсолютно равнодушна.

Кузьмин притянул её ближе, закрылся носом в волосы.

— Ты мой личный наркотик, знаешь? С некоторых пор. Держу тебя в руках и сам себе завидую. Будто поймал солнечного зайчика.

Глава 27

Оставив Лёлю на минуту на улице, Кузьмин забежал в цветочный. Купил рыжие тюльпаны. Похоже, это теперь его любимый оттенок. Яркая медь. Продавщица глянула на него, улыбнулась.

— Девушке?

— Ага!

— Повезло же кому-то!

— Ну, не знаю, как ей… Мне точно повезло!

Выскочил на улицу.

— Это тебе!

Лёля ахнула. Ведь только вчера вечером был букет. А тюльпаны такие нежные!

— Мне? — подняла глаза на Шуру.

— Сейчас у нас праздник. Маленький, но очень важный.

— Какой?

— Уже ровно сутки, как я могу держать тебя за руку.

— Сутки? — Лёля ошарашенно глянула на часы, — Правда ведь, сутки прошли! Шурка, ты волшебник?

— Скажи ещё…

— Что?

— По имени меня назови. Ещё.

— Шууураааа… Мало было ночью? — Лёля смутилась, спрятала счастливое лицо ему на грудь.

— Лёееля моя. Мне всегда мало. Говорю же — наркотик.

— Доктор, вы не увлекайтесь лекарственными средствами. Они вызывают привыкание.

— Поздно, больная, поздно.

Смеясь и дурачась, будто им по двадцать лет, добрались до дома. Во дворе Кузьмин остановился.

— У тебя есть время, чтобы подумать, нужен ли я тебе. Со стадом тараканов, ненормальным графиком работы и двенадцатилетней дочерью.

— Ты всё перечислил? Или ещё что-то на потом оставил?

— Ну, я умолчал о том, что я единственный ребёнок у своих родителей. Вожу мотоцикл. Зимой катаюсь на горных лыжах. Плавать умею хорошо, но не люблю. И не ем варёный лук. Может быть есть ещё что-то. Ушла же от меня жена, — Кузьмин перечислил всё это с самым серьёзным лицом.

— Ты даёшь мне время?

— Конечно, — Александр ни на шутку испугался, что вот сейчас Лёля возьмёт и воспользуется его предложением.

— И сколько? — Склодовская прищурилась и наклонилась голову. Разглядывала. Испытывала.

— Столько, сколько нужно, — Кузьмин опустил голову, но её руку не выпустил. Держался, как за якорь. Если сейчас её пальцы выскользнут из его ладони, он не знает, что делать.

— Ты такой терпеливый? Или ответственность перекладываешь? — продолжала сверлить его взглядом Лёля.

Он поднял глаза. Разглядывал её лицо. Искал хоть намёк на решение.

— Я терпеливый, наверное. Ответственность на мне. За каждое слово и действие. Черт, Лёль, со мной первый раз в жизни такое! Чтобы один раз увидеть и понять, что я не хочу, не могу отпустить тебя!