Развлечения для очень взрослых девочек (СИ) - Аникина Анна. Страница 14

— Понимаю. Мне не нужно время.

Кузьмин замер.

— Мне не нужно время, Шур, совсем не нужно. Хотя это, конечно, безумие чистой воды. Но, знаешь, раз уж пошла такая пьянка, я тоже дам тебе шанс. И время. Ей богу, Шур, дам время. Реши, нужна ли тебе дефектная учительница. У меня тоже куча тараканов. Я боюсь скорости. Работа у меня дурная, но любимая. Круглосуточная. У родителей я тоже одна. И мой папа контр-адмирал. Я не смогла родить три из четырёх раз. И один раз не спасла свою девочку. И я никогда и никому не дам вытирать об себя ноги. Нужен тебе весь этот букет? — Лёля проговорила всё это быстро, захлебываясь эмоциями и подступающими слезами.

Заплакать она не успела. Сцеловав первые слезы, Александр прижал её к себе очень крепко.

— Мне папа в детстве говорил, что если поймать солнечного зайчика, то желание исполнится. Слышишь, счастье моё рыжее? Ты — моё желание. И не нужен мне шанс. Не плачь, пожалуйста. Поедем салют смотреть?

Глава 28

У Кузьмина был коварный план. Заманить Лёлю к себе домой. Это, наверное, инстинкт, не отмерший ещё с доисторических времен. Хватать свою женщину и тащить в пещеру. К очагу. На шкуры.

Окна его квартиры выходили на бывшее Ходынское поле, ныне застроенное домами. Но вид это никак не испортило. И салют с балкона был виден как минимум с шести точек.

Александру очень хотелось оказаться дома вместе с Лёлей. Было страшновато, но интересно, как она среагирует на его жилище.

Пока ехали, ему вдруг вспомнилась фраза из "Триумфальной арки" Ремарка. Она всплыла в памяти сразу по-немецки: "Frauen sollten entweder vergöttert oder verlassen werden. Alles andere ist eine Lüge." (Женщин следует либо боготворить, либо оставлять. Все прочее — ложь.)

Кузьмин очень старался не врать себе самому. Почти ничего не зная о ней, он боготворил эту прекрасную женщину.

Лёля крепко сжала мужскую ладонь. Страшно ли ей? Немного. С большой высоты всегда больно падать. Эту истину она испытала на собственной шкуре не единожды. Сейчас счастье и восторг по восходящей спирали утаскивали её всё выше. И даже если потом нужно будет упасть, это того стоит. Однозначно.

Она входила в его дом осторожно. Почти на цыпочках. Будто боясь спугнуть домового. Хотя в этой современной квартире он вряд ли водился. То, что здесь Кузьмин жил со своей семьёй, царапало. Взгляд искал следы женского присутствия. Или семейные фото.

Детали конечно выдавали факт, что женщина когда-то здесь жила. Ваза, декор вокруг зеркала, цвет занавесок. Фотография тоже была. С неё Склодовской улыбалась малышка лет семи. С двумя затейливыми косичками и без переднего зуба.

Сейчас она, разумеется, другая. Девочки как раз в этот период резко начинают расти. Но общие черты, так похожие на отца, конечно сохранятся. Вот, значит, она какая. Катя Кузьмина. Его дочь. И её будущая ученица. Только ли ученица? Ведь личный контакт тоже неизбежен. Нельзя встречаться с её отцом, а потом на уроке делать вид, что она просто её учительница. Так не получится.

Кузьмин видел, как волновалась Лёля. И как внимательно она огдядывала его квартиру.

Когда вдруг остановилась у фотографии дочери, стало страшно. Поладят ли? Выбирать между ними нереально. Сейчас ему кажется, что Лёля не может не понравиться. Но с каким настроением прилетит Катя, не ясно. И девочка — подросток это не фунт изюму.

— Она хорошая, Лёль. Искренняя. Открытая.

— Я вижу, Шур.

— Как?

— По глазам. Про "зеркало души" это правда. У детей в глазах всё видно всегда. Хотя, врать не буду, мне страшновато.

— Тебе? Ты же профессионал.

— Это не значит, что я ничего не боюсь. И потом, общаться то с твоей дочерью я буду не с профессиональных позиций. Вернее не только с них.

— Ты права. И знаешь, мне тоже страшновато. Девочка. Взросление. Изменения в характере. А я даже не знаю, что теперь подростки носят, что слушают. Что любят, о чем мечтают.

— А о чем ты мечтал в двенадцать?

— Нууу, я ж мальчик. Мне хотелось мопед. Потом в Макдоналдс. Чтоб три бигмака сразу. И два литра пепси. И на море в лагерь.

А тебе?

— А мне хотелось, чтоб мама отстала. Чтобы читать можно было всю ночь. Джинсовую куртку. И чтобы волосы были чёрные и прямые. Или белые. Но прямые. И веснушки вывести.

Кузьмин поймал пальцами кудрявую прядь.

— Они очень красивые. Твои кудри. И веснушки чудесные, — нежно поцеловал щеки и нос, — Вино будешь?

— А ты?

На самом деле вопрос был коварным. Если Александр пьёт вино, то за руль сегодня уже не сядет. А это означает… Да, это означает ночь в его доме. Возвращаться одна она сегодня точно не планировала.

— И я буду, — его голос стал на тон ниже.

— Вино?

— Вино или коньяк. Что больше хочется? Шоколад буду. Салют буду. И тебя целовать. Точно.

В заданной Кузьминым последовательности не вышло. Пока они целовались, бахнули первые залпы салюта. Разноцветные искры осветили ясное вечернее небо.

Лёля распахнула глаза. Прижалась спиной к широкой мужской груди. Пыталась запомнить и впитать как можно глубже каждое ощущение.

Яркие вспышки салюта. Диковенные огненные цветы в небе.

Запах весеннего воздуха. Пряный, пьянящий, вольный. И запах мужчины рядом с ней. Дурманяший, заставляющий колени слабеть.

Вид на Москву. Такой вроде знакомый, но с этого ракурса видимый впервые.

И горячие ладони Александра, обнимающие её и прижимающие крепко.

Защищённость. Восторг. Нежность.

Кузьмин прижимал её к себе все сильнее. Намерений и желаний не скрывая. Лаская украдкой, пока она смотрит в небо. Упиваясь её близостью, теплом и податливостью. Каждым сантиметром кожи, открытой для прикосновений и поцелуев.

Только любовь — правда. Только то, что между двумя людьми в момент откровения.

Глава 29

Утро одиннадцатого мая заставило Склодовскую тревожиться. Вот он — последний день странной праздной жизни. Времени, проведённого почти всегда в горизонтальном положении.

Хотя нет. И в вертикальном. Наклонном. Параллельном и перпендикулярном. Так, что от одних мыслей щеки алели. А руки тянулись к источнику всего этого безобразия.

Наркотик. Кто б говорил! Если она сможет оторваться от Кузьмина и выйти на работу, то соскочить с героина для неё — сущая ерунда!

— Ты чего хмуришься? — Кузьмин смотрел на неё внимательно. Будто сканировал.

— Я боюсь, Шур, — честно призналась Лёля.

— Чего-то конкретного? Или просто входить в эту реку?

— Завтра на работу. Тебе и мне. Моя жизнь была упорядоченной последние годы. Не менялась, как таблица умножения и теорема Пифагора. Понимаешь? Я знаю почти все свои уроки наизусть. Какие слова буду говорить. Какие примеры приводить.

— Что-то изменилось? Ты по-прежнему чудесный учитель и потрясающе красивая женщина!

— Раньше у меня всегда был план. А сейчас я не понимаю, как мы совместим нашу новую реальность и прежнюю жизнь.

— Ты хочешь план?

— Хочу.

— Хорошо, — Александр сел по-турецки, — Тогда я предлагаю так. На работу нам ездить одинаково, что от тебя, что от меня. Мне всё равно, где одеваться и собираться. В больнице я должен быть к восьми утра. Тебе во сколько?

— Тоже к восьми.

— Ты ездила обычно на машине или на метро?

— На метро. Так быстрее. И машину у нас там некуда ставить.

— Значит я буду завозить тебя. Получится чуть раньше, чем к восьми. До скольки ты работаешь?

— Обычно восьмой урок — это шестнадцать сорок.

— Мой рабочий день до семнадцати. Забираю тебя и едем домой. Когда я дежурю или оперирую, ты будешь об этом знать. Про дежурства — за неделю. Про задержки — по мере возникновения. Годится такой план?

— Звучит пока странно, если честно. Но мы же справимся?

— А ты сомневаешься? Иди ко мне, солнце моё!

Снова она у него на коленях. Дыхание прямо в макушку. Пальцы перебирают кудри.

Утром двенадцатого Кузьмин помог ей выйти из машины прямо возле школьных ворот. Поцеловал коротко. Но очень выразительно.