Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак. Страница 30

Глава шестая

Профессор Шрага крутился по своей комнате. Наступил зимний вечер, но профессор не включил света. Он не любил его. Во-первых, потому, что электрический свет вредит глазам, а во-вторых, потому, что электрический свет, да и всякий свет вообще, прогоняет духов и притупляет шестое чувство, необходимое для осмысления неземных дел. У профессора Шраги на письменном столе стоял медный подсвечник со стеариновой свечой. Он, насколько это было возможным, избегал технических достижений последней сотни лет. У профессора имелась своя теория, согласно которой технический прогресс был достигнут за счет духовных сил. Профессор редко ездил в метро. Он не пользовался лифтом (к счастью, миссис Кларк жила на втором этаже). Он избегал разговаривать по телефону. Когда миссис Кларк не было дома, телефон мог звонить хоть целый день, но профессор не поднимал трубки. В доме был радиоприемник, но профессор никогда его не включал. Какое значение имеют все эти глупости? Что они дают человеку? Конечно, электромагнитные волны — это великое чудо. Однако профессор полагал, что грешно пользоваться ими ради достижения всякого рода мелких целей. Зачем запрягать в телегу ангелов, если можно запрячь лошадь? То, что ангелы позволяют себя запрягать, свидетельствует только об их милосердии…

На улице была зима, и в радиаторе бурлили кипяток и пар. Небо в сумерках стало фиолетовым. Падал редкий снежок, напомнивший профессору о Варшаве. «Да, где она сейчас, Эджа? Ладно, ее тела уже нет. Нацистские убийцы обратили его в пепел. А душа? Куда она девается? Знает ли она, что он, Довид, в Нью-Йорке? Знает ли она, что он думает о ней каждый день, каждый час, может быть, даже каждую минуту? Смотрит ли она на пути его с горечью, а может быть, с насмешкой? Или она пребывает в таких высотах, окруженная таким светом, полная таких достоинств, что земля и земные дела вообще ее не волнуют? Все возможно». Точно профессор знал только одно: все эти «послания», которые он получает от Эджи через миссис Кларк, — сплошная ложь. Эджа якобы говорит всегда одно и то же: ей хорошо наверху, в горних сферах, и она присматривает за юными душами, только что прибывшими с Земли. Она стала там своего рода учительницей, воспитательницей, что совсем не соответствует ее характеру. Знаки, которые она подает, двусмысленны. За все эти годы она не вспомнила о сейфе, который был у нее в польском сберегательном банке. Она не представила ни единого убедительного знака. Значит ли это, что миссис Кларк — просто обманщица? Но зачем ей вся эта ложь? Ведь это она его содержит, а не он ее. Иногда на него нападает мужское желание, чисто физическая потребность, но она хочет только платонической любви. Она хочет только утешать и поддерживать его и похваляться им перед своими знакомыми. Сама она, наверное, холодна, как лед. Она даже демонстрирует отвращение к сексу.

Ну да кто их знает? Женщина — это вещь в себе, сгусток слепого желания. Она как материя: ленива, непрозрачна, тяжела, темна. Делает что-то и сама не знает, что делает и зачем. Ее автоматическая писанина полна им, Довидом Шрагой. В ее рисунках часто мелькает его портрет или вариации на тему его портрета. Она так перемешала образ Довида Шраги с образом своего первого мужа, Эдвина, что и сама уже не знает, где кончается один из них и начинается другой. Он, профессор Шрага, давно бы уже смирился с мыслью, что миссис Кларк обманывает и себя, и его, однако за те годы, которые он провел с ней, действительно происходили некоторые вещи, которые он не мог объяснить разумным образом. Несколько раз, когда он сидел с ней в темноте, он ощущал какое-то холодное дуновение, хотя окна и двери были закрыты. Столик, на котором лежали их руки, действительно приподнимался. Несколько раз она давала ему верные ответы, хотя во множестве других случаев делала глупейшие ошибки.

Однако то чудо, которого профессор Шрага никогда не мог забыть, было связано с Нетти, покойной дочерью сестры миссис Кларк. Трижды эта Нетти материализовалась перед ним. Она возникала из ничего. В темноте он брал ее за руку, гладил ее волосы. Он чувствовал биение ее пульса. Он нащупывал ее грудь. Она что-то шептала ему, прикасалась губами к его уху. Потом ускользала, исчезала, снова становясь ничем. Когда миссис Кларк зажигала электрический свет, в комнате уже никого не было. Сама она, миссис Кларк, во время присутствия Нетти пребывала в трансе. Профессор взялся за свою бородку. Если это действительно была Нетти, то вся наука выеденного яйца не стоит. Тогда необходима переоценка всех ценностей. Это означает, что дух может в любое мгновение материализоваться и обрести плоть, причем не просто телесную форму, а настоящее тело с бьющимся сердцем, со струящейся по жилам кровью, тело свежее и теплое. Но как дух создает это тело? Откуда он берет для этого материал? И как он его строит за считанные минуты или даже секунды? И куда это тело девается потом? И еще кое-что: коли так, то как можно узнать, встретив кого-нибудь на улице, живой ли он человек или же материализовавшийся дух?

Похоже, что так называемое астральное тело во всем сходно с физическим, и это астральное тело остается после того, как человек умирает. А если так, то почему Эджа так и не удосужилась материализоваться перед ним? И что там делают все эти астральные тела? Вращаются вместе с Землей вокруг ее оси и крутятся вместе с ней же вокруг Солнца? Или они существуют вне времени и пространства? Или все-таки миссис Кларк обдурила его каким-то образом? Может быть, она прятала какую-то женщину в комнате и делала так, чтобы та являлась ему? Если так, то эта миссис Кларк просто подлая мошенница, гнусная баба, мерзавка. Но ведь у каждого преступления должен быть мотив. Зачем ей устраивать такие фокусы? Насколько он ее знает, она глубоко религиозная, сердечная женщина, готовая пожертвовать собой ради других людей. Она денно и нощно думает только о благе рода человеческого о смысле его земного существования, о его роли при жизни и потом, после смерти. Как может такая женщина устраивать трюки, подобающие мошеннику? Что она с этого имеет? Деньги? Почести? Славу?

— Ну и ну, это нехорошо, нехорошо! — пробормотал, обращаясь сам к себе, профессор Шрага. — Все сотворено так, чтобы всегда оставалось место для сомнения. Наверное, это необходимо, чтобы существовала возможность выбора между добром и злом…

В комнате стало темно. Только далекий уличный фонарь светил через окно. Профессор Шрага прислушался к шипению пара в трубах центрального отопления. Пар напевал какую-то песенку, монотонно, но сердечно. «Правда состоит в том, — подумал профессор, — что нет существенной разницы между жизнью и так называемой смертью. Все живет: камень на улице, пар в трубе, очки у меня на носу. Это лишь вопрос определения. Смерти вообще нет — это и есть ответ на все вопросы. Это и есть тот фундамент, на котором мыслящий человек должен строить все свои выводы».

Вдруг профессор услышал, что кто-то звонит у входной двери. Кто это может быть? У Джудиты (так звали миссис Кларк) был ключ. Какой-нибудь рассыльный? С минуту профессор колебался: пойти открыть или не стоит? Однако звонок снова зазвонил. На этот раз еще дольше и пронзительнее. Профессор встал и в темноте вышел в коридор.

— Кто там? — спросил профессор.

— Это я, Станислав Лурье.

Профессор толком не расслышал имени, но голос был ему знаком. Он отпер дверь и открыл ее.

Профессор Шрага знал Станислава Лурье еще по Варшаве. Станислав Лурье был, как и он сам, сыном состоятельных родителей. Его отец был хозяином кожевенной мастерской и владельцем пары домов. Сам Станислав Лурье выучился на адвоката, но на протяжении нескольких лет оставался всего лишь аппликантом и потому держал адвокатскую контору совместно с полноправным адвокатом. Он принадлежал к тем же самым кругам довоенного варшавского еврейского общества, что и профессор Шрага. Станислав Лурье даже немного интересовался парапсихологическими исследованиями и как-то сидел вместе с профессором за приподнимавшимся столиком. Здесь, в Нью-Йорке, они возобновили знакомство. Профессор Шрага встретился со Станиславом Лурье у Бориса Маковера. О том, что происходило с Анной, Шрага до сих пор не знал. Хотя сам профессор считал себя великолепным наблюдателем, он часто не замечал самых простых вещей, буквально бросавшихся в глаза. Теперь ему показалось, что Станислав Лурье изменился с позавчерашнего дня, когда они виделись в доме Бориса Маковера. За эти два дня он как-то ссутулился и постарел. В прихожей лампа не горела, но туда попадал свет из коридора. Перед профессором стоял человек средних лет, небрежно одетый, с желтоватым лицом, мешками под глазами, морщинистым лбом. Волосы у него были слишком черны, чтобы их цвет выглядел естественным. Из-под густых щеток бровей смотрела пара темных колючих глаз. По их выражению было видно, что Станислав Лурье находится в самой острой фазе переживания какой-то трагедии. Профессор Шрага уловил неким потаенным чутьем атмосферу угнетенности и страданий. Он растерялся. Шрага немного отступил назад, словно собираясь захлопнуть дверь перед носом Станислава Лурье.