Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel". Страница 2

А потом что-то пошло не так, и он влюбился. Без памяти. Очертя голову, как какой-то восемнадцатилетний мальчишка.

«Прошло не одно десятилетие с момента моего рождения, но только с тобой я почувствовал себя по-настоящему живым», — гласит подпись на фотографии цифровой, цветной, яркой.

На ней Влас и я. Мы счастливы.

Я не помню, каково это было.

Чтобы собрать все кусочки новой истории воедино, Бен облюбовал архив. Так мы узнали, что день трагедии на балу окрестили Кровавым пиром, запечатлев двадцать четыре имени на Листе Скорби. Среди них большинство оказалось мне незнакомо, но были и те, с кем я общалась, будучи в теле Аполлинарии: Фаина Орлова, Бажен Прохоров, Григорий Романов…

Было так больно пытаться осознать их смерти. Ведь я же просила дядю и тётю Аполлинарии остаться дома! Почему в итоге они меня не послушали?

Из-за этого не родились Лидия Юльевна и Максим, оказавшиеся потомками Фаины. Из-за этого овдовевшая Клео, убитая горем, навсегда покинула Старый мост, оставив Васю в одиночестве. Из-за этого Вася покончил с собой.

Руки Христофа по локоть в крови, но смерти на Кровавом пиру — итоги моей медлительности и моего бездействия.

Виновата я. И никто другой.

Но, к счастью, были и моменты истории, которые случились, несмотря ни на что. В частности дети Аполлинарии и Родиона, сотворившие много полезного во блага штабу и всей системе стражей вместе с ребёнком Аси и Богдана — Власом Коэном: прекрасным, талантливейшим юношей, который после смерти родителей стал лишь сильнее и оказался совсем не похож на своего дядю, несмотря на внешнее сходство.

На дочерях Аполлинарии и Родиона родовая ветвь остановилась. Ни та, ни другая, не пожелали иметь детей, подарив всех себя науке и прогрессу. Это были женщины, до последнего верившие в то, что их предназначением никогда не было продолжение рода, и я была особо горда этим фактом, но всё же сбита с толку: если не было детей, откуда же берутся мои корни?

Тогда Бен копнул чуть глубже, и обнаружились удивительные факты. У Святослава Романова было трое детей: Лоран — мать Аполлинарии, Григорий — отец Васи, и Скарлат, который, под стать его имени, был странным малым, и в то время, когда я была в прошлом, бродил по мирам, пытаясь найти своё истинное предназначение. По возвращении в Дубров, Скарлат на время остановился в доме брата, где не смог устоять перед скромностью и красотой Лукерьи — служанки по воле случая и ведьмы от рождения.

Именно с этого союза началась история, в которой очередным разветвлением стало моё рождение.

— Влас тебя любит, — говорит Бен. — Что ты будешь делать?

— А ты что будешь делать с Полиной? — парирую я.

Ни Бен, ни я не имеем в наличии достаточного количества безразличия, чтобы порвать с людьми, которые считают нас своими любимыми. Это касается и семьи, и друзей, и партнёров. Их взгляды, наполненные нежностью, загоняют нас в тупик, заставляя испытывать дикое, выпивающее и опустошающее нас без остатка чувство вины.

Влас, Полина, Артур, Дмитрий, Бенова мать, которая не уехала ни в какую Францию после развода, оставшись со своим сыном: все эти люди знают нас другими — любящими, заботливыми, родными. Своими.

Но мы — те, кто вернулись из путешествия длинною в бесконечность, — в этом настоящем никому не принадлежим.

— Я помню, как приятно было её любить, — Бен тяжело вздыхает. — И как паршиво было, когда она ушла от меня. Но сейчас…. Я смотрю на неё и ничего не чувствую, даже злости. Полина теперь чужой мне человек. В любом мире и в любом времени.

Я выхожу в коридор. Если хочу покинуть квартиру, придётся пройти мимо кухни, где сейчас восседает вся семья. Они наверняка начнут осыпать меня вопросами, поэтому решаю схитрить — продолжаю разговаривать с Беном, чуть повышая голос, чтобы никто не решился меня перебить:

— Зато теперь у тебя есть прекрасная возможность отомстить.

— Я, по-твоему, мудак беспросветный? — едва давая мне закончить предложение, вставляет Бен.

— Ты, по-моему, заслуживаешь быть счастливым. И если для счастья тебе надо разбить чьё-нибудь сердце, я осуждать тебя не буду.

— Спасибо, конечно, но не таким же способом…

— Вот видишь. Значит, ещё не всё между вами кончено, раз ты не представляешь, как можно сделать ей больно, — слышу скрип шагов в кухне, скорее заканчиваю с ботинками и вылетаю из квартиры, громко хлопнув дверью. — Она всё ещё тебе нравится.

— Нет, — уверенно отвечает Бен. — Просто я… просто я знаю, каково это, когда человек, ради которого просыпался по утрам, предпочёл тебе другого.

Мы изменились. Меня уничтожило, не оставив внутри и камня на камне, Бена, с его удивительной выдержкой, сильно надломило.

Мы, те, кто когда-то даже общаться не планировали, внезапно стали называться друзьями, а новое настоящее показало — осколки наших душ превращаются в волшебные витражи, если собрать их воедино.

— Давай я перезвоню тебе, когда всё получится, — говорю я, спускаясь по ступенькам. — Ну, или не получится.

— Ты бы лучше наконец начала на занятия ходить, коротышка, — с упрёком замечает Бен. — Ещё пара прогулов — и не видать тебе оперативной команды как своих ушей. Хочешь оставить Филоновых одних?

В этом настоящем есть и кое-что хорошее. Например то, что я, Даня и Ваня — члены одной оперативной команды. Мы близки даже не будучи семьёй, и хотя отношения Дани ко мне как к сестре это не вернёт, мне достаточно и того, что они оба считают меня своей лучшей подругой.

— Я перезвоню, — повторяю я и сбрасываю вызов раньше, чем Бен снова захочет поспорить.

Оказываясь на улице, вжимаю голову в плечи, руки прячу в карманах. Раннее утро, но людей на тротуарах уже достаточно, чтобы нырнуть в поток и затеряться в нём.

Мы вернулись в начале октября, сейчас уже середина. Осень накрыла Дубров яркими красками. Этот город, несмотря на схожесть со Старым мостом, имеет свой особый шарм. Здесь, в Дуброве, намного больше двухэтажных, старых, каменных домов, которые всё ещё остаются жилыми. Здесь, в Дуброве, совсем мало офисных вычурных зданий, наляпанных в центре города, бизнес-центров и прочей бетонной мишуры.

Здесь, в Дуброве, кажется, кто-то даже может чувствовать себя свободным.

Но не я.

Не знаю, что скажу Лие, когда увижу её. И вообще скажу ли хоть слово.

Главное — убедиться, что она жива.

Потому что хотя нашего совместного прошлого нет на карте этой истории, в моих воспоминаниях оно навсегда останется лучшей частью жизни.

Чем дольше я слежу за каждой паркующейся перед высоким металлическим забором машиной, тем отчётливее понимаю: Бен ошибся — это не просто школа с лингвистическим уклоном, это явно учреждение элитное и непозволительно дорогое. А значит, в биографии Лии не произошло никаких кардинальных изменений — её родители всё так же баснословно богаты, а она всё так же невероятно умна.

Ещё через какое-то время понимаю, что не я одна здесь устроилась следаком. Люди узнают меня по форменной куртке, и их взгляды из мимолётных сразу превращаются в цепкие, пытливые, пытающиеся что-то у меня выведать.

В этом витке истории стражи стали государственной организацией аккурат после Кровавого пира. Открыть жившим в неведении правду оказалось верным решением — вопреки предубеждениям, люди смогли понять и ужиться с фактом своей неуникальности. Они приняли другие формы жизни как данное, и хотя до мира во всём мире путь был ещё далёк, не стали испытывать судьбу в попытке добраться до желаемой истины: за кем же преимущество?

Возможно потому, что уже знали ответ на этот вопрос и понимали — в случае войны, победа будет далеко не на их стороне.

Внимание моё от очередного прохожего отвлекает подъезжающая чёрная легковушка. Водитель показывается из открывшейся двери, и я забываю, как дышать. Лия. Один в один как тот образ, который я храню в своём сердце с момента, как её собственное перестало биться.

Делаю первый шаг за Лией. Ноги — ватные. Голова — пустая. Я не чувствую ничего и одновременно чувствую всё сразу.