Звезды царской эстрады - Кравчинский Максим Эдуардович. Страница 37

Одним из причалов для эмигрантов стал Стамбул. «Изгнанники обживали в основном европейскую часть города на западном берегу Босфора, особенно район Бейоглу, сосредоточенный вокруг улицы Пера.

По словам очевидцев, 1920–1924 гг. были временем явного преобладания русских на Бейоглу.

А. Н. Вертинский, выступавший в то время в кабаре «Черная роза», рассказывал: «Константинополь стал очень быстро русифицироваться. На одной только рю-де-Пера замелькали десятки вывесок: ресторанов, кабаре (дансингов тогда еще не было), магазинов, контор, учреждений, врачей, адвокатов, аптек, булочных… Все это звало, кричало, расхваливая свой товар, напоминало о счастливых днях прошлого: “зернистая икра”, “филипповские пирожки”, “смирновская водка”, “украинский борщ”».

Стамбул. 1919

Филипп Мансель в своей книге «Константинополь», описывая жизнь в этом уголке города, отводит несколько абзацев и русским эмигрантам: «Изможденные белогвардейцы крутят баранки такси, торгуют газетами, шнурками, матрешками. Барышни продают цветы. Жена последнего российского посла дает частные уроки французского и английского. Философ Гурджиев сбывает икру. Профессор математики служит кассиром в русском ресторане…»

А вот как выглядела главная улица Бейоглу глазами Н. Н. Чебышева:

«Пера, кривой коридор, по вечерам беспорядочно испещренный электрическими огнями, стала “нашей” улицей. Русские рестораны вырастали один за другим. Некоторые из них были великолепны, залы в два света, первоклассная кухня, оркестры, каких Константинополь никогда не слышал».

Названия многочисленных вывесок ресторанов, кабаре и кондитерских: «Эрмитаж», «Петроград», «Большой московский кружок», «Аркадия», «Карпыч», «Уголок», «Киевский» и т. д. напоминали старую российскую жизнь. Здесь всё делалось на русский лад… Всё излучало изысканность и благородство. Сверкающие белизной скатерти, серебряные приборы, хрусталь, дамы в вечерних платьях, встречающие гостей как хозяйки дома, меняли облик всего Бейоглу, придавая ему своеобразный эстетизм.

Главной притягательной силой русских развлекательных заведений была выступавшая в них гильдия артистов разных жанров – от классики до «казачка». Их высокий профессионализм и талант восхищали всех посетителей. Об этом свидетельствует и автор статьи «Белые русские» в «Энциклопедии Стамбула» Решад Экрем Кочу: «Белым русским принадлежит важное место в культурной истории Стамбула. Большинство из них – выходцы из самых высоких и образованных кругов царской России… Первое, что они сделали, оказавшись в Стамбуле, – создали развлекательные заведения, которых так не хватало большому городу. В открытых ими ресторанах, ночных клубах, кабаре турки увидели подлинное, освещенное благородством искусство».

…В популярном кабаре «Черная роза» выступал Александр Вертинский… В одном заведении пела русские песни Тараканова, которая выходила на сцену в кокошнике. В другом кабаре цыганские романсы исполняла Настя Полякова. В зале «Каза д’Италия» с аншлагом проходили концерты трио

Виктора Крюкова и его сестер Джеммы и Надежды, которые играли, пели и танцевали. Классические, народные и современные танцы (фокстрот, чарльстон) в их исполнении имели большой успех.

А на площадке парка «Гюльхане» выступал со своей труппой казачий офицер Михаил Турпаев (танцор Казбек). Завоевавший известность как непревзойденный исполнитель горских танцев с кинжалами Михаил Турпаев дожил в Стамбуле до 98 лет и умер в 1978 году.

В ресторане «Режанс» по старинным русским рецептам готовили несколько десятков сортов национального напитка. Водка была с тархуном, облепихой, зверобоем… Очень трудно было найти смородину, она в Турции не растет, но наши умудрялись где-то достать эту ягоду. Делали смородиновую и вишневую настойки. Но самой популярной была водка с лимоном.

«Отец всех турок» Мустафа Ататюрк признавался, что любил заходить в русский ресторан «Режанс» инкогнито, пропустить стаканчик-другой и понаблюдать за посетителями. Хозяева ресторана специально для него всегда держали в холодильнике графинчик ледяной водки, настоянной на лимонных корочках.

Водка в Турции продавалась под известными именами. Так, водку «Бывш. поставщика двора П. А. Смирнова» выпускал один из его сыновей – Владимир. Производство «огненной воды» было рассчитано прежде всего на русских эмигрантов, а деньги, вырученные от ее продажи, должны были идти на содержание русского кабаре «Паризиана», в котором выступала его возлюбленная звезда оперетты Валентина Пионтковская.

Но расчет не оправдался: эмигрантская среда оказалась неплатежеспособной, а турки пили мало.

Красавец-сердцеед Владимир Смирнов имел две истинные страсти – женщины и лошади. До рокового 1917-го он содержал в Петербурге театральную труппу и дарил Пионтковской бриллианты в 40 карат.

В изгнании ситуация разительно поменялась. Спасаясь от кредиторов, чета переезжала из страны в страну. И везде Владимир Петрович тотчас открывал производство водки. Всемирно известная отцовская марка «Смирнов» осталась единственным товаром, которым он располагал. В середине 20-х наследник «водочного короля» перебирается во Францию. Но бизнес не пошел и тут.

Своенравная Пионтковская, боясь нищеты, покинула его.

К 1924 году почти вся русская колония Стамбула, пережив пору недолгого расцвета, стала постепенно разъезжаться: «Чехословакия принимала студентов, инженеров и врачей. Болгария и Сербия приютили у себя часть галлиполийцев, Аргентина звала безземельных казаков, в Германию устремились банкиры, скорняки, Франция нуждалась в дешевой рабочей силе. Русский Стамбул опустел», – находим признание у Вертинского^[20].

И если сразу после революции число «стамбульских» русских зашкаливало за миллион, то к 1930 году в Стамбуле осталось лишь 1400 русских.

Я очутился в Константинополе, этом сказочном городе, с восемью деникинскими тысячерублевками – «колокольчиками», что по тогдашнему курсу было равно нескольким турецким пиастрам.

Некоторое время я был в унынии, пока не встретил Валентину Ивановну Пионтковскую. Она была директрисой театра «Паризиана», где собирались по вечерам сливки экспедиционного корпуса. Пионтковская пригласила меня петь в «Паризиане», и я выступил в первый же вечер, и гонорар был мне положен 35 лир в сутки. Я сразу почувствовал себя Ротшильдом, но, кроме этого, я получал еще от офицеров союзных армий и флота денежные подарки за частные выступления в их интимной компании. И сплошь да рядом, покидая на заре театр, я уносил в карманах валюту всех стран – американские и мексиканские доллары, турецкие, английские и египетские фунты, французские и бельгийские франки, итальянские лиры и греческие драхмы.

Но вот Босфор запрудился 130 кораблями флотилии Врангеля. Это был клочок плавучей России, не пожелавший остаться под большевицким ярмом. Женщины и дети изнемогали от голода и жажды. Снабжение всей этой беженской армады в первые дни совсем не было налажено. Необходима была немедленная помощь. Я организовал бродячий хор, и с мандолинами, гитарами мы давали концерты на улицах, на площадях, во дворцах турецких министерств, возле иностранных посольств, под окнами богатых левантинцев, армян и греков. Деньги сыпались как из рога изобилия. Особенно щедры были турки, влюбленные в русских дам. Мы пели им сентиментальные романсы, а они, расчувствовавшись, давали нам по пятидесяти и по сто лир.

Накупив провизии, фруктов, минеральной воды, мы, погрузив все это на ялик, подплывали к пароходам с беженцами и раздавали все свои запасы, главным образом детям и женщинам. И так продолжалось несколько дней. Помощь наша, хотя и незаметная с виду, на деле оказалась довольно значительной. Значительной также и в смысле моральном: мы показали нашим соотечественникам, что они не забыты теми, кто находится на свободе и в лучших материальных условиях.

Я уже отметил, что моя служба в «Паризиане» приносила мне более чем достаточно денег. Настолько, что хотя я жил широко и еще шире помогал, однако же в сравнительно короткий промежуток времени я отложил две тысячи турецких лир.