Звезды царской эстрады - Кравчинский Максим Эдуардович. Страница 36

Вскоре Одессу посетил генерал Деникин, торжественно и пышно встреченный военными, духовенством, всевозможными организациями и несметными толпами населения. Главнокомандующему вооруженными силами юга России устроен был в Лондонской гостинице обед. На этом обеде я поднес генералу Деникину «чарочку» и пропел, на мотив «Ямщик, не гони лошадей», приветствие собственного сочинения. Вот оно:

Пускай осуждает иной

Всех тех, кто здесь пьет и поет,

Я верю, Деникин-герой

Спасенье России пришлет.

О нет, не забыт нами он.

Повсюду царит его тень,

И праздничный говор и звон

Простятся в сегодняшний день.

Боже, как тогда верилось, что это уже навсегда и что русская национальная власть укрепится на веки вечные не только в Одессе, а и на всей русской земле. Хотелось, мучительно хотелось верить.

Глава XII

СУДОРОГА «БЕЛОГО» КРЫМА. В КОНСТАНТИНОПОЛЕ. У ПИОНТКОВСКОЙ. ТУРЕЦКИЙ ПАША-МЕЦЕНАТ. СТОЛКНОВЕНИЕ С ИЗОЙ КРЕМЕР. НОВОЕ ДЕЛО. И ЕГО РАЗГРОМ. И «ПРЕКРАСНАЯ ЕЛЕНА» НЕ СПАСЛА. КОРФУ. ВЕНЕЦИАНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ. КАК В ПРАГЕ МЫ ПОДВИЗАЛИСЬ В БАЛАГАНЕ

Крым, этот последний клочок русской земли, занятый белыми национальными войсками, выражаясь языком тогдашней прессы, «агонизировал». Врангель девятый месяц героически защищал подступы к горлышку крымской бутылки. Но на этих подступах в несметном количестве накапливалась Красная армия, снятая с польского фронта.

Большевики хвастались:

– Полмиллиона уложим, а крымскому барону свернем шею!

И действительно, не жалели пушечного мяса. Серая скотинка с пятиконечной звездою на фуражке густо и обильно устилала позиции, а взамен павших появлялось все новое и новое пушечное мясо. Учитывая это, Врангель разработал план эвакуации задолго до его осуществления, а те, кто не был прямо связан с армией, эвакуировались понемногу сами.

В то время, такое тревожное и нервное, я находился в Ялте и, как говорят, жительство имел в гостинице «Россия». Моей соседкой была моя спутница по эмигрантским скитаниям Анна Назаровна Васильева, молодая женщина русских кровей, с русским именем, с профилем римлянки, хотя и белокурая и молочно-розовая. Все было безмятежно, как крымское осеннее солнце, чистая лазурь небес и легкая зыбь малахитового моря. Темно-зеленые горы, упоительный воздух. И вдруг средь этого земного рая – тревожный клич, все перевернувший. Ураганом вбегает ко мне в номер огненно-рыжий, лохматый скрипач:

– Юрий, спасайся, кто может!

– В чем дело?

Скрипач, по основной профессии своей инженер, толково и, как говорят в Одессе, «интеллигентно» нарисовал мне грозную картину: Крым висит на волоске, несметные полчища вдохновляемых пулеметами, поставленными сзади, прут не цепями, а тучами чингизхановских орд. Неизбежна эвакуация, но когда она начнется, будет ад кромешный. Тем, кто не в рядах бойцов, рекомендуется заблаговременно оставить последнюю пядь родной земли, чтобы не попасть в окровавленные лапы советских горилл…

Рыжий скрипач хотя и был неприятным вестником, но зато как нельзя более своевременным. Тем более что моя агитационная роль среди белых известна большевикам и, попадись я им, на лучший случай я удостоился бы разрывной пули в затылок…

Мы устроились с А. Н. Васильевой на пароходе, отходившем в Севастополь. Там, в ставке верховного главнокомандующего, будет как-никак надежней и лучше. Хотя пароход переполнен тифозными, но одна мысль, что мы покидаем Ялту, не защищенную и кишащую тайными большевиками, заставляла забыть всех тифозных на свете. Но в Севастополе тоже было затишье перед бурей. Гостиница Киста, где мы остановились, носила следы развала, и в номерах было так же холодно, как и на улице в осеннюю ночь.

Здесь мой старый приятель по Петербургу капитан первого ранга, бывший командир императорской яхты «Александрия» Мясоедов-Иванов, узнав, что А. Н. Васильева оставила в Одессе много ценных вещей, устроил ей поездку в Одессу на пароходе, которым он командовал. Но оказалось, большевики, уже занявшие Одессу, обстреляли белогвардейский пароход, и он вынужден был возвратиться в Севастополь. А Васильева, сошедшая на берег, застряла в Одессе.

Уже Севастополь, эта последняя цитадель Врангеля, был накануне эвакуации.

Счастье не отвернулось от меня: на севастопольском рейде стоял греческий миноносец «Пантера», новенький, только что пришедший с бразильских доков, где он сооружался еще с несколькими миноносцами для греческого флота. Я, как греческий под данный, имел шансы найти на борту «Пантеры» приют. Действительно, командир ее, бравый капитан Янн-Коста, предложил мне самое широкое гостеприимство, дав право взять с собою еще кое-кого из русских. Я не преминул этим воспользоваться для известной в Петербурге семьи Ярмонкиных. В самый последний момент я устроил на миноносец зубного врача Вальтера. Этот маленький хромоногий толстяк был тоже известным петербуржцем.

Мы пересекли Черное море с потрясающей быстротою. Мало того что кормили нас хорошо, но у Ярмонкиных еще оказался большой запас икры и всевозможных закусок. В кают-компании мы устраивали концерты, я пел, а двое молодых лейтенантов аккомпанировали мне на гитарах и превратились с первых же дебютов в завзятых цыганоманов.

Недалеко от входа в Босфор мы очутились в густом, непроглядном тумане. И вот где я дивился искусству греческих моряков! Миноносец прорезывал этот туман, идя как в ясный солнечный день и, пройдя во мгле весь Босфор, не задев ни один из кораблей международной флотилии, бросил якорь у Галатского моста.

Моей мечтой было как можно скорее сойти на берег и ощутить под ногами твердую почву. Первые дни меня удерживало недомогание. В дороге я простудился и особенно застудил полость рта. Причиною был холод, свирепствовавший на миноносце. Приплыв из жарких стран, он еще не был снабжен отоплением. У меня раздуло щеку, и только хирургическое вмешательство Вальтера спасло меня от воспаления надкостницы. Меня это лишний раз убедило, что как дурные, так и добрые деяния по заслугам воздаются судьбою. Когда я уже совсем оправился, капитан ни за что не хотел меня отпускать. Он полюбил меня, привык к моему обществу и в особенности к моему пению. Он звал меня ехать в Афины. В конце концов он внял моим мольбам и спустил меня на берег.

Антракт

Русская речь на берегах Босфора

Массовый исход беженцев из России датируется 1919–1920 гг. Уезжали с надеждой вернуться. Верили – месяц, год, пусть два, но все образуется. Снова будет «малина со сливками» в подмосковных усадьбах, «ваше благородие» и подарки на Рождество. Первое время эмигрантское общество пыталось сохранить традиции, верность привычному укладу жизни. Основной костяк «первой волны» составляли привыкшие к дисциплине солдаты и офицеры. Стараниями лидеров белого движения, многочисленных родственников царской династии и разномастных политических деятелей были организованы общественные и военные союзы, созывались съезды, избирались всевозможные «теневые кабинеты министров», «правительства в изгнании», призванные едва ли не воссоздать Российскую империю на новых берегах.

Как известно, все наивные попытки закончились ничем. Слишком сильны были противоречия между разными группами эмигрантов. Как пишет в воспоминаниях о «русских в Париже» Е. Менегальдо: «Официально учредить Русское государство в изгнании эмигрантам не удается, зато они преуспевают в другом: создают различные структуры, необходимые для жизни сообщества, и одновременно происходит настоящая экспансия самобытной русской культуры».