Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 128

Точно так же летом 1943 года думало подавляющее большинство итальянцев. Меньше всего их теперь интересовало будущее монархии или фашистской партии, перспективы сохранения колоний или размышления о том, какие репарации наложат победившие союзники на страну. Они желали мира – любой ценой. Такое отношение к войне было особенно сильно в южных регионах страны, беспрестанно подвергавшихся бомбардировкам англо-американской авиации, но и в Риме, и в Милане настроения мало отличались от тех, что царили в Неаполе или Мессине.

Ощущавший возраставшее напряжение Муссолини предпринял некоторые меры предосторожности. Сформированная при помощи немцев дивизия чернорубашечников «М» расположилась неподалеку от столицы. После массовых забастовок рабочих военной промышленности и недавнего налета на Рим диктатор опасался городского бунта, подавить который полиция была бы бессильна. На фоне военных поражений и ожидавшихся в стране волнений предстоящее собрание Большого фашистского совета казалось Муссолини незначительным событием.

…

Вечером 24 июля дуче открыл заседание БФС длинной и несколько бессвязной речью, Его выступление было не слишком хорошо подготовленным, что еще раз свидетельствовало о том, насколько малое значение Муссолини придавал «мелким интригам» своих соратников. Он в основном говорил о негативных факторах – то и дело упоминая грозившие Италии опасности, Муссолини пускался в обстоятельные рассуждения о том, что в обрушившихся на Италию неудачах нет его вины.

Присутствующие, многие из которых впервые оказались на подобном мероприятии, не могли скрыть своего разочарования. Вместо – как все надеялись – обсуждения назревающей катастрофы диктатор ограничился общими призывами и пространными разглагольствованиями. Разговоры о победе вызывали плохо скрываемые скептические усмешки, подробные разъяснения непричастности дуче к военным поражениям – лишь раздражение. Кого сейчас могли волновать стратегические аспекты Греческой кампании и причины потери африканских колоний, реальные или надуманные?

Наконец, покончив с утомительным разбором событий недавнего прошлого, Муссолини обратился к текущей ситуации. Это был момент, которого собравшиеся ожидали больше всего, – но дуче снова всех разочаровал. Он не добавил почти ничего нового к тому, что говорила в последние месяцы фашистская пропаганда. Войну вести тяжело, признавал диктатор, но и мир на условиях западных союзников сегодня невозможен. Англия и Америка желают покончить с итальянской колониальной империй, совершенно справедливо указывал Муссолини, однако в остальном его риторика была предельно неудачной. Когда в конце своего выступления он начал обличать британский империализм, члены совета и вовсе упали духом – настолько явственно дуче обнаружил отсутствие какой-либо стратегии выхода из кризиса.

Муссолини и в самом деле не предложил никакой позитивной программы – ничего, кроме намерения с немецкой помощью отразить атаки союзников. Оказавшийся тремя годами ранее в схожей ситуации британский премьер-министр Уинстон Черчилль также призывал свою страну «сражаться до конца», но помимо этого он мог рассчитывать на помощь доминионов и колоний, на поддержку США. Все же, что мог сказать сейчас дуче, сводилось лишь к тому, что Италии надо продержаться как можно дольше – в расчете на раскол в стане союзников или перемену военного счастья.

Мало кто из присутствующих верил в реальность такого развития событий. Дуче обращался к политикам, дипломатам и военным, не желавшим слепо верить в то, что ход времени избавит страну от навалившихся проблем. Гитлер в своих выступлениях мог апеллировать к образу Фридриха Великого и немецкому прошлому, однако в истории Италии было не так много военных подвигов, зато вполне хватало примеров политической изворотливости. Поэтому Муссолини определенно бил мимо цели, рассчитывая сплотить своих соратников общими рассуждениями о необходимости сохранения единства в стране и партии.

Собрание жаждало услышать от вождя совсем другое. Большинство, разумеется, хотели понять, как он собирается закончить ставшую невыносимой войну, некоторые надеялись, что диктатор не просто произведет оценку военной ситуации, свалив все ошибки на своих подчиненных, но и объявит новый жесткий курс, призванный наконец-то заставить итальянцев сражаться «по-настоящему». Вместо этого они почувствовали себя римской толпой, собравшейся у балкона дворца «Венеция» послушать очередное выступление дуче.

Первым взял слово де Боно. Язвительным тоном он предложил не перекладывать ошибки политиков на солдатские головы – этот намек был вполне прозрачным. После этого де Векки назвал внешнеполитическое положение Италии безвыходным, спровоцировав яростную филиппику Фариначчи, обрушившегося на «монархистов», желавших, по его мнению, разрушить итало-германский союз. Все это уже выходило за рамки дискуссии, принятые в Большом совете, но настоящая бомба взорвалась во время выступления Гранди.

Он заявил, что собирается сейчас повторить уже сказанное им дуче ранее, но его речь ничуть не напоминала показную заботу о политическом будущем Муссолини и фашизма. Прямо и без обиняков Гранди обвинил диктатора в провале его внешней и внутренней политики. Целый час своего выступления он посвятил перечислению допущенных дуче ошибок – политических и военных. Удивительно, но Муссолини даже не попытался заставить его замолчать – нахмурившись, диктатор машинально рисовал на бумаге какие-то геометрические фигуры.

Между тем, завершая неслыханно смелое выступление, Гранди озвучил требования своей резолюции: передать королю руководство вооруженными силами и «восстановить все государственные функции», что, по сути, означало объявление Муссолини вотума недоверия как главнокомандующему и главе правительства. То, что еще вчера казалось немыслимым, стало теперь вполне возможным – дуче грозила потеря поддержки собственной партии.

Муссолини молчал, и слово снова взял Фариначчи. Не оспаривая большинство утверждений Гранди по существу, Фариначчи вывел из его речи совершенно противоположные выводы, призвав довести войну до победы, с дуче или без него. Он зачитал собственную резолюцию, где также предлагалось передать королю верховное командование вооруженными силами, но лишь номинально. На деле войска должны были перейти под контроль немцев, в то время как «обновленная» фашистская партия возглавила бы военные усилия страны. Для большей части присутствующих этот вариант был еще менее привлекателен, нежели сохранение прежнего положения, да и Фариначчи, и стоящий за ним Скорца мало у кого вызывали симпатию.

Муссолини продолжал молчать, и начавшиеся в Совете споры прервало выступление Джузеппе Ботаи – одного из тех, кто с самого начала знал о планах Гранди и полностью их одобрял. Критические замечания Боттаи отличались большей сдержанностью, но его поддержка резолюции Гранди была несомненной и для многих знаковой – прежде бывший министр корпораций и образования считался убежденным и радикальным фашистом, поддерживавшим союз с Германией и новую расовую доктрину. Если даже один из старейших членов партии выступал против дуче, то чего же ожидать от остальных? Но главный «сюрприз» был впереди – после Боттаи слово взял Чиано.

Он подверг итало-германский союз беспощадной критике – во многом справедливой, но весьма неполной без упоминания собственной роли в создании «Стального пакта». Сейчас же Чиано представлял дело так, будто вся ответственность лежала на одном лишь Муссолини, с холодным презрением слушавшем выступление своего зятя. Назвав итальянцев преданными Германией, он фактически солидаризовался с Гранди и другими противниками дуче. Речь Чиано произвела свое впечатление и хотя несколько выступавших вслед за ним поддержали Муссолини, общее настроение в Большом совете явно складывалось для диктатора неблагоприятно.

С трудом выдержав удар от человека, которого он когда-то «принял в семью» и сделал ближайшим и доверенным помощником, дуче попытался переиграть ситуацию и предложил перенести заседание на завтра, сославшись на всеобщую усталость. Но для подобных маневров было уже слишком поздно. Гранди, почувствовав охватившую Муссолини слабость, жестко отвечал ему, что прежде Большой совет заседал до полуночи и по значительно менее важным поводам, да и стыдно ссылаться на усталость, когда на фронте гибнут итальянские солдаты. И хотя на тот момент опасность грозила скорее не итальянским солдатам, по большей части сдававшимся на Сицилии в плен, а мирным жителям, на головы которых регулярно сыпались английские и американские бомбы, такое заявление прозвучало как прямое оскорбление Муссолини.