Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 135

Сперва парашютисты отрезали высокогорный отель от связи с внешним миром, разгромив итальянский гарнизон и захватив отправную станцию канатной дороги, затем десять планеров с сотней десантников и эсэсовцев приземлились прямо у входа в гостиницу. В последний момент оказалось, что снимки с воздуха не передали всех особенностей тамошней местности, и сажать планеры пришлось прямо под носом у итальянцев.

Иурати прекрасно описывает атмосферу, воцарившуюся среди охранников дуче:

«Все были в смятении. Никто и не думал отдавать приказы. Полицейские покинули пулеметный пост без малейшей попытки открыть стрельбу и укрылись в отеле. Винтовки и ручные гранаты, розданные два дня назад, так и не были использованы… Файола также бросился в отель и побежал на второй этаж, крича как безумный: «Немцы, Ваше превосходительство!»

Муссолини увидел немцев одним из первых. Он стоял у окна, когда десантники и эсэсовцы начали выбираться из своих планеров. С ними был полицейский генерал Солети, белый от ужаса после пережитого – накануне высадки люди Скорцени захватили его в качестве возможного парламентера. Итальянский генерал должен был помешать карабинерам сразу открыть огонь, дав немцам время развернуть боевые порядки. Но Скорцени напрасно готовился к худшему – никто в «Кампо Императоре» и не думал оказывать сопротивления. Немцы быстро разоружили итальянских солдат и полицейских, а те, сообразив, что их не собираются убивать, радостно заголосили. Только Скорцени, давая выход своей энергии, ударил ногой итальянского радиста и зачем-то уничтожил его рацию.

Пока вокруг и внутри гостиницы происходил весь этот фарс, Муссолини из окна номера призывал охранников не стрелять, после чего радостно поприветствовал своих освободителей, сказав им, что «с самого начала был уверен, что фюрер сумеет на деле доказать мне свое дружеское расположение». Надвинув на глаза черную шляпу, делавшую его похожим на американских гангстеров, он бодро зашагал к выходу. Иурати описывает изменения, произошедшие с ним за считанные минуты с момента высадки немцев. К дуче «вернулись манеры диктатора: он двигался с большей уверенностью, говорил с пафосом, челюсть его была выдвинута вперед».

К этому моменту немцы и разоруженные итальянцы уже вместе пили вино, празднуя так счастливо для всех закончившуюся операцию. Увидев Муссолини, вернувшего себе достоинство настоящего государственного мужа, солдаты становились по стойке «смирно» и радостно скандировали – «Дуче! Дуче!».

Презрительно разрешив испуганному Файоле остаться в «Кампо Императоре», Муссолини вместе со Скорцени сел в легкомоторный немецкий самолет «Шторьх». Пленка кинохроники (немцы прихватили с собой кинооператора, что прекрасно передает их отношение к противнику) показывает нам дуче в переломный момент его жизни. Он явно взволнован предстоящим полетом, но держится спокойно, найдя в себе силы сохранять на лице маску хладнокровия. А риск действительно был велик – самолет вполне мог свалиться в пропасть, не сумей пилот взлететь с импровизированной взлетной полосы. Но судьба хранила Муссолини для последней и самой печальной главы его жизни.

Между тем, несмотря на всю свою внешнюю эффектность, акция по освобождению дуче была лишь незначительным эпизодом в грандиозной операции, предпринятой немецкими войсками в сентябре 1943 года.

…

Вопреки всем усилиям, сепаратные переговоры Рима с англо-американцами недолго оставались секретом для Гитлера. А после того, как немцы перехватили телеграмму, в которой правительство Бадольо соглашалось принять все условия союзников, стало понятно, что итальянцы сдадутся в самое ближайшее время.

Однако после подписания акта о капитуляции в Кассибили прошла еще целая неделя, прежде чем мир узнал о столь кардинальных изменениях политической обстановки на юге Европы. За это время британские войска вторглись в Калабрию, переправившись через Мессинский пролив, а чуть позже и американцы высадились неподалеку от южноитальянского города Салерно. К несчастью для Виктора Эммануила и его генералов, ожидавшаяся высадка союзников в районе Риме так и не состоялась, но худшее было еще впереди. 8 сентября английские радиостанции объявили об итальянской капитуляции, дав немцам прекрасный предлог для того, чтобы начать уже давно спланированную операцию «Ось».

Для руководства ею фюрер не без злорадства выбрал фельдмаршала Роммеля и его штаб, скучавших без дела после завершения Африканской кампании. Войскам Роммеля предстояло быстро оккупировать север, а Рим и юг Италии оказались в зоне ответственности другого немецкого командира – фельдмаршала люфтваффе Кессельринга, к этому времени одного из немногих немцев, продолжавших верить в итальянскую лояльность. Его оптимизм значительно поубавился бы, узнай фельдмаршал, что итальянские военные не только вели сепаратные переговоры с англо-американцами, но и добросовестно передали союзникам всю имевшуюся у них информацию о расположении немецких войск, включая точные координаты резиденции самого Кессельринга. Его спасло лишь то, что он перевел свой штаб в другое место прямо накануне налета вражеских бомбардировщиков, напрасно сровнявших с землей изящное итальянское поместье.

Сентябрь 1943 года открыл по-настоящему трагическую страницу в истории итальянского участия во Второй мировой войне. Немцы начали разоружать итальянские войска 8 сентября, а уже на следующий день Рим спешно покинули королевский двор, правительство и военное руководство страны. Дрожавший от ужаса Бадольо, сменивший свой роскошный маршальский мундир на скромное штатское платье, возглавил целую автоколонну с генералами и придворными, искавшими убежища в стремительном бегстве на юг. Пребывавших в панике беглецов выручил итальянский флот, приняв их на борт корвета.

Никто в Риме и не подумал озаботиться проблемой связи с войсками или гражданскими учреждениями. Приказы Бадольо и Амброзио носили расплывчатый и неопределенный характер, позволявший итальянским командирам с легким сердцем сдавать оружие при первом же появлении немецких солдат. Только после решительного нажима союзников Бадольо обратился к нации и вооруженным силам по радио, но его выступление было таким же невнятным, как и инструкции войскам:

«Итальянское правительство считает невозможным продолжать неравную борьбу с превосходящими силами врага и, чтобы уберечь народ от дальнейших бед, обратилось к генералу Эйзенхауэру, Верховному главнокомандующему англо-американскими войсками, с просьбой о заключении перемирия. Эта просьба была удовлетворена. Вследствие этого все боевые действия итальянской армии против англо-американских войск повсеместно прекращены. Итальянская армия, однако, будет отражать все атаки, исходящие из других источников».

В конечном счете все это, вместе с решительным нежеланием итальянцев воевать, привело к тому, что шестьдесят имевшихся еще у Италии дивизий не оказали немцам почти никакого сопротивления. Роммель, в который раз наблюдавший массовую капитуляцию итальянских солдат, мог поздравить себя с тем, что на этот раз они сдаются ему.

Даже Кессельрингу, чьи дивизии в этот момент были связаны боями с высадившимся в Южной Италии противником, удалось без труда выполнить поставленные перед ним задачи по разоружению итальянских войск. К вечеру 10 сентября его войска заняли Рим – более чем 50-тысячная группировка итальянцев, имевших над немцами двойное превосходство в численности, смогла продержаться лишь сутки, после чего капитулировала. Войдя в столицу бывших союзников, немцы освободили арестованных деятелей режима. Прикрепленный к штабу Кессельринга переводчик Долломан описал свои впечатления от увиденных им вновь фашистов, прежде столь гордых занимаемым положением в государстве и партии:

«…Я встретил еле волочащие ноги чучела, которых я так часто видел в сверкающих формах, увешанных медалями. Лица спасенных были небриты, рубашки засалены, а брюки – порваны… Только Гальбиати, который выглядел так, словно по-прежнему ждет приказа дуче, высоко держал голову.

Они бросились обнимать и целовать меня, к огромному изумлению десантников, которые, очевидно, решили, что мы посходили с ума, и чуть было не выронили из рук свои автоматы. Для меня это была чисто итальянская форма мученичества, весьма неаппетитная, но, если бы я попытался уклониться от этих объятий, мои друзья смертельно обиделись бы на меня. Я уж и не помню, сколько человек обняли и поцеловали меня, поскольку, кроме трех самых главных фигур, среди спасенных было много других знакомых мне генералов и фашистских чиновников.