Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 139

Однако, несмотря на то что к середине 1944 года личный состав Республиканской армии достиг численности 300 тысяч человек, на практике количество боеспособных подразделений фашистских вооруженных сил было не слишком велико, а мобилизации лишь увеличивали число дезертиров и партизан. За исключением редких случаев, основной задачей для армии Грациани стала не война с англо-американскими войсками, а борьба с итальянскими антифашистами. В этой гражданской войне, приобретшей особую остроту с начала 1944 года, армейским фашистским подразделениям помогали отряды Республиканской гвардии и «Черные бригады».

Национальная республиканская гвардия стала аналогом фашистской милиции, а созданные летом 1944 года «Черные бригады» оказались наиболее преданной режиму частью вооруженных сил. Состоявшие из добровольцев, «Черные бригады» были беспощадны в своем противостоянии партизанам-антифашистам. Руководствуясь безжалостной логикой гражданской войны, с ее презрением к чужим жизням и отсутствием понятия «мирного населения», чернорубашечники обращались со своими идеологическими врагами без малейших сантиментов. В отличие от армии и Республиканской гвардии, списочная численность которых во многом была чрезмерно преувеличенной, «Черные бригады» насчитывали всего несколько десятков тысяч бойцов, но именно они представляли главную опасность для партизан итальянского Сопротивления, чье количество к началу 1945 года можно оценить примерно в 70 тысяч человек.

Помимо партизан, против фашистской республики и ее немецких союзников выступали и войска итальянской монархии, с некоторым запозданием объявившей себя в октябре 1943 года находящейся в состоянии войны с Германией. Королевское правительство не слишком преуспело в формировании собственной армии – составленная первоначально из трех дивизий, она удвоила их численность к концу войны, но общее количество солдат Виктора Эммануила так и не превысило сотни тысяч человек. С другой стороны, правительству Бадольо и сменившего его летом 1944 года на посту премьер-министра Бономи не приходилось вести утомительную антипартизанскую войну в собственном тылу, хотя холодная и голодная зима 1943–1944 гг. и способствовала некоторому всплеску популярности фашизма на юге Италии.

В ноябре 1943 года в Вероне прошел учредительный съезд Республиканской фашистской партии, ставший для нее первым и единственным собранием такого масштаба. Муссолини не принял непосредственного участия в работе съезда, но многие его идеи были положены в основу так называемого «Веронского манифеста», ставшего для партии программным. Дуче поручил работу над наиболее важной частью этого документа Николо Бомбаччи – лично знакомому Муссолини коммунисту, который с середины 20-х годов изменил свои взгляды. Разочаровавшийся в сталинской модели социализма и враждебно настроенный по отношению к «ультракапиталистическим обществам» США и Великобритании, Бомбаччи стал своеобразным символом изрядного полевения фашизма.

Из восемнадцати пунктов манифеста десять были отведены проблемам социально-экономического курса новой республики, еще семь определяли вопросы ее внутреннего устройства, и один, наиболее объемный, касался внешней политики. Были продекларированы намерения отстаивать территориальную целостность Италии, «жизненное пространство» для ее народа, а также бороться с «английскими интригами» на европейском континенте. Фашисты собирались «уничтожить капиталистическую систему» и решительно противостоять «плутократиям» – конечным результатом должно было стать создание Европейской федерации и разрушение мировой колониальной системы. Помимо прочего этот пункт обещал освоение «природных ресурсов Африки, в атмосфере абсолютного уважения к народам Африки». Были упомянуты и евреи – седьмой пункт манифеста определял их как «иностранцев» и врагов, последнее, правда, только на время текущей войны.

Внутреннее устройство нового государства в «Веронском манифесте» обрисовывалось не слишком отчетливо. Большинство «конституционных вопросов» предстояло разрешить при помощи «Учредительного собрания», созвать которое по понятным причинам предполагалось после окончания войны. Упомянув «безусловно отрицательный опыт в отношении выборов» и «опыт частично отрицательный в отношении порядка назначений», авторы манифеста предлагали ввести «всенародное избрание представителей в Палату и назначение Министров Главой Республики и Правительства». Вместе с тем партия продолжала оставаться единственной организацией, «которой надлежит заниматься политическим воспитанием населения». Все это означало, что, несмотря на туманные обещания предоставить каждому гражданину «право контроля и ответственной критики действий учреждений государственной администрации», структура фашистского государства в целом оставалась той же, что и в 1939 году, только теперь без монархии.

Можно отметить и относительное умаление роли дуче. Муссолини продолжал оставаться вождем режима, но теперь на первое место явно выходила партия – «орден сражающихся и верующих». В этом смысле характерно, что манифест, закрепляя за фашистской организацией монополию в политической жизни страны, предлагал избрание руководителя республики на Учредительном собрании и обещал, что каждые пять лет «гражданин сможет высказаться в отношении назначения Главы Республики».

Наибольшее внимание Муссолини и Бомбаччи уделили социальным вопросам. Заявлялось, что «основой существования Социальной республики и ее первостепенной ценностью является ручной, машинный, интеллектуальный труд во всех его проявлениях», а «все, что по масштабу или роду деятельности выходит за рамки частных интересов и переходит в сферу интереса коллективного, относится к сфере деятельности Государства». Однако при этом в десятом пункте манифеста уточнялось, что «частная собственность, результат труда и индивидуального накопления есть неотъемлемая принадлежность человеческой личности» и также гарантируются государством.

Таким образом, очевидное тяготение фашистов к методам государственного регулирования экономики и угрозы в адрес «спекулянтов черного рынка» уживались с сохранением относительной свободы экономической деятельности, частной собственности и других отличительных черт капитализма. Выступая на конгрессе, генеральный секретарь Паволини попытался объяснить, чем итальянский социализм отличается от советского:

«Наш социализм не может быть похожим на коммунистический социализм по типу русского, так как он противен нашему духу, нам противна мысль о тотальном подчинении государству всей экономики вплоть до кустарного производства, всего сельского хозяйства, всех родов профессий, как это делается в России. У нас должен быть построен социализм, основанный на синдикатах, который сделает решительный шаг на пути к социальной справедливости, не отрицая тем не менее ничего, что было сделано в социальной сфере за 20 лет существования фашистского режима». Последний пункт манифеста напоминал жителям республики, что «существует единственный способ защитить завоевания вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дня – бороться с завоеванием нашей страны англо-американской плутократией, которая, по тысяче очевидных причин, хочет сделать еще более рабской, убогой и ничтожной жизнь итальянцев. Существует только один способ достичь всех социальных благ – бороться, работать, побеждать».

В своем послании к собравшимся в Вероне Муссолини выразил надежду, что итальянцы будут сражаться за «социальную, то есть фашистскую, в первоначальном значении Революции» республику, но, несмотря на то что к концу 1943 года численность «обновленной партии» достигла почти миллиона человек, о подлинной поддержке фашистской республики среди населения Центральной и Северной Италии говорить не приходилось.

Провозглашение социалистического характера фашизма оттолкнуло от режима промышленников, финансистов, предпринимателей и средний класс, в то время как обещание взять курс на “экономическую социализацию”, с передачей части полномочий собственников предприятий рабочим синдикатам, не вызвало у итальянцев, занятых в промышленном производстве, никакого энтузиазма. Слишком сильно все эти декларации напоминали программные обещания десятилетней давности насчет создания «корпоративного государства».