Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 145

Даже очередная (оказавшаяся последней) встреча с Гитлером не вывела его надолго из этого состояния. Приехавший 20 июля в Восточную Пруссию Муссолини узнал шокирующую новость о покушении на фюрера. Взрыв бомбы, организованный во время проведения оперативного совещания полковником вермахта Клаусом фон Штауффенбергом, убил и ранил многих, но нацистский диктатор уцелел.

С рукой на перевязи фюрер встретил дуче на вокзале – пребывая в эйфории, Гитлер заговорил о «чуде» и «знаках судьбы», предвещающих конечную победу обоих режимов. Вскоре после этого начали поступать сообщения о том, что «военные заговорщики» не ограничились подготовкой взрыва, но и пытаются захватить власть в Германии. В то время как взволнованные соратники фюрера пытались выяснить все подробности происходящего в Берлине и рейхе, Муссолини слушал Гитлера, для которого случившееся стало удобным объяснением всех военных неудач и поражений.

Осматривая развалины так называемого чайного домика, в котором во время оперативного совещания взорвалась бомба, дуче не удержался, с деланным удивлением заметив, что никогда не предполагал возможными подобные события в Германии. Рассказывая дома о своей поездке, Муссолини не без удовольствия съязвил, что, оказывается, не только итальянские офицеры способны на измену.

И все же, в отличие от Италии, заговор немецких военных был подавлен в зародыше. Едва только известие о том, что Гитлер жив, достигло Берлина и Парижа, где армейские заговорщики сумели арестовать всех представителей СС и гестапо, как все было кончено. Штауффенберг и множество других людей поплатились за свою отчаянную попытку головой, а Германия продолжила безнадежную борьбу с западными союзниками и СССР.

Вернувшись из ставки фюрера, Муссолини прокричал из машины, обращаясь к уныло бредущим на фронт итальянским солдатам: продержитесь еще немного – мы победили! Неизвестно, как отреагировали на это сомнительное утверждение пехотинцы Социальной республики, но сам дуче какое-то время искренне верил в то, что применение давно уже обещанного Геббельсом «чудо-оружия» изменит обстановку на фронтах Второй мировой войны. Летом 1944 года немцы устроили для итальянцев демонстрацию производства баллистических ракет, реактивных истребителей, подводных лодок и других образцов вооружений. Возможно, отчет об этой поездке стал для Муссолини еще одним основанием надеяться на перемены к лучшему. Однако дни сменялись неделями, а военное положение держав Оси продолжало ухудшаться. И дуче вновь охватила апатия.

…

Это был очень тоскливый период в жизни Муссолини. В отличие от наполненных событиями прежних лет нынешний распорядок дня диктатора не блистал разнообразием. Как и прежде, он рано просыпался и, не тратя много времени на скудный завтрак язвенника, старался быстрее покинуть виллу, чтобы в одиночестве пройтись по лесу или прокатиться на велосипеде. Иногда эти прогулки он совершал вместе с сыном Романо, но и в этих случаях лицо дуче продолжало сохранять мрачное и безучастное выражение. Семья уже давно перестала радовать его, теперь Муссолини скорее тяготился присутствием жены, детей и внуков, чья шумная возня вызывала у него немалое раздражение. К тому же Ракеле, обеспокоенная «слишком затянувшимся» романом ее мужа с Петаччи, частенько донимала его сценами ревности.

После падения дуче Бадольо арестовал всех Петаччи, до которых сумел добраться, и вплоть до сентября 1943 года Муссолини не имел никаких известий о судьбе Клары, встретившей свалившиеся на нее несчастья с удивительным мужеством. В то время как освободившиеся от гнета фашистской цензуры (сменившейся цензурой военных) итальянские газеты «в подробностях» рассказывали о романе бывшего диктатора и Петаччи, Клара писала Муссолини письма, которые он так и не увидел:

«Любимый мой, моя бедная большая любовь! Что ты сейчас делаешь? Что происходит с нами?.. Этот кошмар не кончается, но, видимо, это – суровая реальность? Не играет никакой роли, знают ли они, что я тебе пишу. Пусть знают, что я не отрекаюсь от тебя, как не отрекаюсь от любви, которую буду всегда испытывать к тебе. Если любовь – преступление, то я виновна. В те ужасные часы, когда варвары обыскивали кабинет моего отца, отдавшего тридцать пять лет на лечение тел и душ людей, когда они ворвались в виллу, крича, что весь твой огромный труд полетел ко всем чертям, мне хотелось плакать и даже умереть».

«Двадцать три года работы, тяжелого труда, борьбы; двадцать три года жертвенности, самоотречения, шума и суматохи, горечи; двадцать три года огромного строительства, создания военно-морского флота и военно-воздушных сил – и все благодаря твоей силе воли».

«Как они могут стереть или вычеркнуть твое имя, которое высечено на камне истории? Что бы ни случилось, ты все равно останешься существом, избранным Богом, гением, появляющимся на свет раз в несколько столетий».

Даже теперь она больше беспокоилась не о себе, а о «Бене», так нуждавшемся теперь в словах поддержки:

«Сегодня утром к нам приходил молодой парень починить водопровод. Так вот он пел: «Батальоны, батальоны смерти, батальоны жизни…» Он пел с удовольствием, посмотрев на меня украдкой. Когда я заплакала, у него на глазах тоже появились слезы. Как много людей плачут в тиши своих домов, вспоминая прошлое. Бен, подлая измена иуд будет отмщена, а те, кто пытался вычеркнуть из памяти людей дела такого гения, как ты, будут наказаны».

«Ты – тот, кто ты есть, и что ты сделал – останется с тобой, вокруг тебя и после тебя. Имя твое будет жить в веках, а зажженный тобою свет и твой труд будут светить прекрасно и величественно. Что бы кто ни говорил, ты – гений, и, если маленькие людишки захотят разрушить твои творения, все равно твое имя останется написанным на небосводе отечества и будет освещено солнцем правды».

После освобождения Петаччи поселилась неподалеку от Сало. Ее преданность и верность были вознаграждены редкими ночными визитами Муссолини, становившегося все более отстраненным.

Между тем в августе 1944 года терпение Ракеле иссякло. Решив серьезно поговорить с любовницей мужа, она взяла с собой министра внутренних дел Буффарини-Гвиди и поехала на виллу, где под охраной немецких солдат жила Петаччи. Буквально с боем прорвавшись через немцев, жена Муссолини обрушилась на соперницу с обвинениями.

Произошла бурная и некрасивая сцена, в ходе которой Ракеле по-крестьянски грубо попыталась заставить Клару исчезнуть из жизни дуче, а та, показывая любовные письма, написанные им, говорила, что он нуждается в ней. На глазах у всех разъяренная Ракеле и рыдающая Клара попеременно звонили незадачливому мужу и любовнику, но без малейшего успеха с какой-либо стороны. Хотя Муссолини и знал о том, что его жена собирается отправиться к Петаччи, он не предпринял ничего для того, чтобы предотвратить эту некрасивую сцену.

Первая и последняя встреча двух оскорбленных женщин закончилась пророческими словами супруги дуче. Заявив от волнения едва держащейся на ногах Кларе, что ее одинаково сильно ненавидят и чернорубашечники, и антифашисты, Ракеле предсказала сопернице скорую и мучительную смерть на миланской площади Лорето (злачном месте, славящемся своими «жрицами любви»).

Позднее в своих мемуарах жена Мусссолини сумеет найти несколько добрых слов о Петаччи, признав, что та не искала личных выгод для себя и мужественно приняла свою судьбу. Возможно, это стоит считать формой запоздалого раскаяния. А в тот день, уже уходя, Ракеле попыталась забрать у Клары письма мужа, но не преуспела в этом. Немецкий майор, вступившийся за Петаччи, отделался глубокими царапинами, оставленными тяжелой крестьянской рукой первой синьоры режима, а Буффарини-Гвиди потерял свою должность.

Понять чувства Ракеле и Клары нетрудно, но едва ли можно подыскать оправдания поведению Муссолини. Не высветились ли на этом примере органические пороки самого дуче как государственного деятеля? Его неспособность вовремя принимать трудные решения, диктуемое слабостью желание отдать все на волю случая, постоянные колебания? В 1944 году все это уже не имело особого значения. Муссолини продолжал оставаться лидером режима и символом фашизма, но в действительности дуче все больше уходил в самоизоляцию от внешнего мира. Прокатившись с утра на велосипеде или сыграв партию в теннис, дуче надолго закрывался в своем кабинете, выходя лишь на короткий обеденный перерыв.