Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 60

Достижения режима, действительные и надуманные, укрепили Муссолини во мнении, что он и в дальнейшем сумеет преодолеть любой кризис за счет партийного энтузиазма и государственного вмешательства в экономику. Однако, теперь многое в его риторике изменилось. Если в 20-е годы дуче возвещал о скором создании общества всеобщего благоденствия, в котором сглаженные политикой партии социальные противоречия (фашистская доктрина признавала их наличие, но относила к второстепенным проблемам) будут сочетаться с неуклонным ростом экономики, то теперь он обещал сделать итальянцев «сильной, непримиримой, ненавистной» нацией, которую будут уважать и бояться во всем мире. На смену разговорам о «сытом» обществе будущего пришло требование затянуть ремни потуже и подготовиться к испытаниям будущего.

Муссолини и прежде регулярно делал выпады против «трусливых буржуа», но теперь, после начала Великой депрессии и появления корпоративного государства, он уже не скрываясь бичевал столь ненавистный ему тип итальянцев, называя их благодушными сибаритами, исповедующими пацифизм (что в глазах дуче было худшей характеристикой), готовыми ошельмовать правительство за первые же экономические трудности и при этом раболепствующими перед заграницей. Вместо того чтобы – по примеру партии – воспитывать в себе воинский дух и мужество, они стремятся навязать свое мировоззрение всему народу.

К 1932 году идеологическое направление «доктрины «корпоративного государства» стало очевидным. Подводя итоги первого десятилетия нахождения у власти, Муссолини еще раз подчеркнул всегдашнее бессилие либерализма, классовую слепоту социализма, лживость демократии и трусость пацифизма. Всему этому должны были противостоять доблести или принципы фашизма: приоритет нации, надежность государственного тоталитаризма, воинская честь.

Вторя диктатору, главный идеолог режима Джованни Джентиле в выступлении перед итальянскими деятелями культуры подчеркнул изменения, произошедшие в стране с 1922 года:

«Нет больше парламента, какой был когда-то, а есть Большой Совет, учредительный орган государства. Примиренная церковь признает сама и заставляет признать во всем католическом мире итальянский Рим, неприкосновенный символ национального единства. Социализм и противостоявший ему слепой индивидуализм повержены Хартией Труда. Экономика и политика объединены в необходимом синтезе Корпорации».

По словам Джентиле, сама жизнь запечатлела перемены в новой Италии:

«Внешний вид наших городов приобретает новый образ и новую красоту. Страна озаряется искрами человеческих страстей и душевных порывов. Горы одеваются в зелень лесов, пейзажи восстанавливаются, пляжи переполнены летними лагерями для детей. Дети организованы, объединены, научены чувству Родины – с колыбели. Молодежь стала рядами в вооруженных фалангах, моральная дисциплина руководит их душами и побуждает выполнять гражданский долг».

Джентиле сообщал своим слушателям, что «нет сегодня иностранца, который бы пересек Альпы или пристал к нашим берегам и не почувствовал необходимости выразить свое восхищение новым обликом нашей Родины. Обращая прежде всего внимание на новый вид вещей, он видит новых граждан, новый народ, который и выглядит по-другому, и смотрит по-новому». И, конечно же, за все эти достижения стоило поблагодарить «человека, о котором говорят во всем мире, чей сильный голос слышат сегодня все люди, наблюдающие за кризисом… кризисом не экономическим, кроме как в каком-то из своих аспектов, а кризисом духа, воли и мысли».

«Либерализм умер», – заявил Муссолини, подытоживая в 1932 году произошедшие в стране перемены, но если дело обстояло таким образом, не пришла ли пора изложить наконец основные постулаты новой идеологии на бумаге? Конечно, фашизм – это в первую очередь «молодая энергия», а одно практическое действие лучше сотни книг, однако в начале 30-х наступил момент, когда Муссолини почувствовал, что слишком долго теория была отдана на откуп партийным интеллектуалам и сочувствующим фашизму «попутчикам».

«Первый во всем», Муссолини был просто обязан сформулировать хотя бы основы собственной идеологии – в конце концов, режим укрепился до такой степени, что дуче мог позволить себе заняться теорией, не слишком беспокоясь о политических противниках. Поэтому в том же юбилейном 1932 году на страницах нового тома «Итальянской энциклопедии» появилось большое предисловие, предваряющее статью «Фашизм» и, вместе с ней, раскрывающее основные доктринальные положения партийной идеологии.

Официально считалось, что авторство принадлежит дуче, но на деле подавляющую часть работы сделал Джентиле, а партийные догматики внесли затем ряд поправок. Разумеется, Муссолини проверил конечную редакцию текста, но, видимо, не слишком внимательно, ибо спустя какое-то время многие тезисы (в частности, в вопросе о «расе») стали неактуальными и даже «политически вредными» (оригинальный текст был изъят из итальянских библиотек в 1940 году). Тем не менее, несмотря на последующие «доработки», основополагающие моменты, на которые опирались в предисловии и статье, действительно отражали не слишком упорядоченную систему партийных идеалов.

Утверждалась абсолютная воля государства, с указанием на то, что лишь тоталитарный режим способен устремить волю миллионов к единой цели, к общему благу – «Фашистская концепция государства всеобъемлюща. Вне его не существуют человеческие и духовные ценности. Фашизм – тоталитарен, и фашистское государство включает в себя все ценности – истолковывает, развивает и осуществляет всю человеческую деятельность. Фашистское государство управляет экономикой в той же мере, как и остальными областями жизни – через корпоративные, социальные и образовательные институции, через политические, экономические и духовные силы нации, организованные в соответствующие ассоциации, функционирующие в государстве».

Задача расширения пределов Италии была объявлена одной из важнейших. Войны, по мнению авторов текста, были и остаются исторической неизбежностью и обусловлены наличием «жизненной силы» нации, являясь при этом одной из высших форм национального служения, возможных для отдельной личности. Фашизм, утверждалось в статье, немыслим без экспансии, а экспансия, расширение – немыслимы без насилия, поэтому пацифизм является предательством по отношению к собственной нации, зажатой в тисках Апеннинского полуострова. История страны начиналась заново, и только древнеримские доблести, католическая вера и монархия могли быть идеалами или союзниками фашистской партии.

Тогда же для лучшего закрепления этих идеалов в Италии и ввели новое летосчисление – от похода на Рим. Правда, в отличие от ненавидимых Муссолини французских якобинцев, годы фашистской эры не заменяли, а лишь дополняли старые даты. Теоретически, отныне какой-нибудь итальянец мог спросить у приятеля: «В каком году вы открыли свой магазинчик, Джузеппе, в IV (1926 г.) или в V (1927 г.) году?» На практике, разумеется, все пользовались прежним летосчислением, не считая, конечно, наиболее «идейно выдержанных» партийцев, не забывавших и в частном порядке придерживаться официозной датировки.

Помимо изменений в календаре в Италии начали отмечать день основания Рима, установив в центре столицы грандиозную карту-мозаику с изображением Империи в эпоху ее наибольшего территориального расширения, достигнутого в период правления императора Траяна. Это было недвусмысленным сигналом всему миру – покончив с внутренним противником, дуче все охотнее обращался к внешней политике, намереваясь применять в ней методы, хорошо зарекомендовавшие себя в фашистской Италии. Вместе с укреплением корпоративного государства менялась и тональность официальной пропаганды. Отчасти стараясь отвлечь население от внутренних проблем, в то же время она отражала изменения в настроениях высших эшелонов власти, начиная с самого Муссолини.

Уже второе в ХХ веке глобальное потрясение Запада (первым стала Мировая война) означало, по мнению дуче, что «дух Великой французской революции» окончательно почил в бозе, а ведущий свой отчет с 1789 года буржуазно-капиталистический мир обречен на гибель. Вместе с ним в область истории должно было отойти и доминирование Франции в Западной Европе, и господство Великобритании на Средиземном море. В то же время, дуче не преминул отметить, что колониальные империи Лондона и Парижа во многом смягчили удар экономического кризиса для их метрополий – стало быть, Италия также должна повторить путь, пройденный англичанами и французами в XVIII–XIX веках, укрепив и расширив собственные заморские владения за счет стремительно слабеющих «буржуазных плутократий». В ретроспективе можно сказать, что именно на рубеже 20–30-х годов определилось новое лицо итальянской дипломатии, что выразилось в постепенном ее разрыве с прежними союзниками по Антанте и начале «большой политики», чьей конечной целью должна была стать гегемония Рима на Балканах, в Северной Африке и на Средиземном море, которое вновь должно было стать «нашим морем», как в эпоху Древнего Рима. «Нам нужен воздух, чтобы дышать, земля для расширения, уголь и нефть для наших машин, горизонты и флот для героизма и поэзии… наша раса обнаруживает ныне столько физической мощи, что ее право на распространение по всему миру так же неоспоримо, как право бурных потоков вливаться в море», – захлебывалась в велеречивом восторге фашистская пресса.