Навеки твоя (СИ) - Устинова Мария. Страница 44

Если он это выдерживает, то и я смогу.

Только на рассвете от него более-менее отстали. Эмиля совсем измочалили. Наклонившись вперед, он массировал пальцами грудную мышцу напротив сердца. Глаза стали тусклыми — он устал, очень устал.

— Тебе плохо? — я подалась к нему.

Эмиль поморщился и покачал головой. Он не признается, что сердце шалит. Такой большой, сильный, но я чувствовала, что сейчас ему нужна поддержка. Они ведь не хотят, чтобы ключевой свидетель умер прямо здесь?

— Вы не видите, что он плохо себя чувствует? — с вызовом спросила я.

— Со мной все в порядке, — он убрал руку, сообразив, что спалился, и выпрямился.

Я попыталась вспомнить, где его лекарства… Должно быть, остались в одной из сумок с деньгами.

— Теперь о вашем сыне. За Бессоновым, его родственниками и ключевыми партнерами мы установили слежку. Их телефоны прослушиваются. На месте похищения работают криминалисты. Местоположение ребенка еще не установлено, но мы делаем все, что можем. Пока мы не будем никого опрашивать, чтобы похитители ничего не заподозрили.

— И что дальше?

— Дайте нам возможность работать. Хорошо, что вы собрали деньги. Завтра, как они и потребовали, вам нужно будет пойти на набережную. Вы будете под наблюдением. Если что-то пойдет не так, наши сотрудники вмешаются. Мы надеемся, до этого момента нам удастся установить, где находится ребенок.

— Если нет, я больше ничего не скажу, — предупредил Эмиль.

— На сегодня мы закончили… Отдохните перед важным днем. Вас отвезут в гостиницу. Вы сделали все, что могли.

Нас везли на заднем сиденье. После многочасового допроса я чувствовала себя опустошенной, голова стала тяжелой. Я смотрела в окно и ни о чем не думала. Было отчетливое ощущение, что моя жизнь рушится.

Гостиничный номер был недорогим. От плохого освещения болели и слезились глаза. С порога я подошла к окну и взглянула в светлеющее на востоке небо. Несмотря на безумную вымотанность, я абсолютно не хотела спать и знала, что не усну.

За спиной хлопнула дверь и я обернулась. Эмиль двигался медленно, как старик. Мы встретились глазами и мне стало больно, когда я увидела, в каком он состоянии. Его словно мельничные жернова перемололи. Постарел лет на десять.

Он сел на кровать, застеленную дешевым покрывалом, и я пристроилась рядом. Положила на сгорбленную спину руку. Эмиль без эмоций смотрел в пол, а я… я не знала, что говорить. Что горжусь им? Так банально… Что благодарна? Что я его люблю?

Я не могла перебороть внутреннее безмолвие, но нужно что-то сказать. Нужно… Потому что вечером ему идти на набережную с сумкой в руке и с отслеживающим браслетом на запястье, а дальше его ждет в лучшем случае арест. У нас несколько часов на сон. А от разговоров болит голова.

Меня окутывали разные чувства. Облегчение, наверное, смирение. Ведь все действительно кончено. Не вообще, а между нами и с нами. Взаимная жертва спасет жизни нам и нашему сыну. А мы и так разрушены — уже не жаль. Эмиль горячо поцеловал мою руку, и я погладила губы — заслуженная нежность к отцу моего ребенка. Хороший мой, хороший, родной…

Вслед за пальцами Эмиль поцеловал меня в губы. Невинно, как невесту перед брачной ночью. Наши чувства стали другими. Стали слепым удовольствием, похожим на ровно горящее пламя. И сильнее всего я пожалела, когда он заставил меня лечь на спину, что они преобразились так поздно… За пять минут перед расставанием.

Глава 41

Несмотря на поцелуй и то, что он уложил меня своим напором, у Эмиля и в мыслях не было мной овладеть. Приподнявшись на локте, он завис, рассматривая лицо. Впитывал каждую деталь, как воздух. Так хорошо… Пронзительно, тоскливо, но хорошо. Эмиль гладил и перебирал длинные волосы, облаком раскинувшиеся вокруг головы. Любовался.

Мы ведь были друг для друга.

Я точно теперь знаю. Друг для друга, чтобы жить, дышать, даже когда нет смысла. Вопреки всему. Менялась наша жизнь, наши отношения — все, что было. Как две куколки, мы перерождались: после нескольких часов в гостиничном номере начнется новая жизнь. Никто не знает, хорошей или плохой она будет, но точно разрушит прошлое.

— Маленькая.

Шепот. Пробирающий, хриплый. Эмиль закрытый, любит держать в себе. Но я поняла, что сейчас он в том же состоянии: хочет что-то сказать, а слов нет. Хочет чувства выразить. А они такие странные, тихие, затягивающие на дно омута, что Эмиль онемел тоже. Но у любви кроме слов много других языков.

Он поцеловал меня над артерией — пульс забился у него во рту. Эмиль чувствовал, как меняется сердечный ритм, мог ртом попробовать эмоции. И мне хотелось еще и еще этих несексуальных, пронзительно-тоскливых ласк. Я не с первого раза поймала губы, целуя в ответ. Но когда сумела, распробовала его язык, нежность быстро разгорелась в нечто большее. Разрушающая вспышка, которая поможет нам сгореть до конца.

Мы одновременно начали раздевать друг друга. Я расстегнула его сорочку, он — мою блузку и мы прильнули друг к другу, покрывая безмолвными поцелуями. Горячее тело пахло сталью и мускусом. Эмиль приподнял меня за талию, раздевая безвольное тело. Это была чистая импровизация, спонтанный секс.

Он поднял меня выше и я утонула в мягком матрасе. Эмиль приподнялся, расстегивая брюки, пока я наблюдала за ним, сгорая от предчувствия, что этот раз будет особенным.

Это была первая близость с тех пор, как он узнал о моем романе с Андреем. Я думала, если такое и случится, он будет брать меня грубо, чтобы доказать, что я его, собой стереть чужое присутствие. Но на самом деле… На самом деле это перестало иметь значение. Ноль. Пустота. Новое начало. Эмиль как будто забыл, что у меня кто-то был. А я забыла, какую боль он заставил меня прожить.

Он расстегнул ширинку и раздвинул мне ноги, вклиниваясь между ними. Я слабо охнула, когда бедра вжали меня в постель, но Эмиль не вошел в меня, и я не понимала, чего он ждет. На руках привстал и смотрел сверху вниз, заставляя меня трепетать. Не только от страсти. Это был человек, любовь с которым началась с боли. Он много ее причинил и столько же доставил удовольствий. Любовь Эмиля, жизнь с ним, и есть боль. Стоило ли удивляться, что смерть оказалась еще большей болью? И я много ее причинила. Мы друг друга разрушили и возродили — каждый по-своему…

Эта заминка была нужна, чтобы он мог насладиться, как я под ним извиваюсь, впиваясь ногтями в плечи. Он хотел видеть, как я к нему стремлюсь. Ощущаю влагу между ног, сладко ерзаю, пока я не забросила руки назад, ухватившись за обрешетку кровати, и не выгнулась, предлагая себя.

— Эмиль… — попросила я, сладко жмурясь от ноющей приятной тяжести внизу живота. Короткое время, что нам осталось, вот-вот истечет. Вот откуда взялось это чувство, заставляющее меня ластиться, как кошке, к своему мужчине. Умолять его, задыхаясь от желания.

Я удобнее уперлась ногами и подалась навстречу — мне хотелось стать к нему еще ближе. Только тогда он оборвал мои мучения: вошел в меня живой, горячий и его не волновало, что между нами нет преград. Предохраняться было нечем. Он считал себя моим мужем, что бы там ни было… Перестало это и меня волновать: зачем это, если сейчас я могу потерять всю семью уже через несколько часов? Это было наше все: мы выбирали друг друга, прощали, любили. Все эмоции, что в нас были, мы вложили в эту близость.

Глаза Эмиля сразу подернулись сладострастной дымкой.

Они почти всегда пустые, кроме таких моментов. Преобразился он и сейчас — усталость не ушла из взгляда, но ему было приятно. Матрас подо мной качало от каждого мощного толчка, утоляющего наши первобытные желания.

Это было что-то другое. Что-то новое. Прежде мы так любовью не занимались: тихо, вкладываясь в каждое движение. Не гнались за удовольствиями, не играли, как раньше, но наслаждались простой чувственностью каждого мига, самозабвенно делали детей… Нам стало жарко, Эмиль вспотел, и запах мускуса стал сильнее. За темперамент нам бы не поставили отлично, но это было больше, чем секс. Момент всецелого обладания друг другом. Если что-то можно назвать близостью — только то, что происходило между нами в гостиничном номере.