Завораш (СИ) - Галиновский Александр. Страница 6

Слуга лишь кивнул, будто соглашаясь с этой мыслью. Тени в комнате едва заметно качнулись.

— Но ведь это может быть им, правда?

Энсадум ответил не сразу:

— В той или иной мере. Сложно сказать. Наверняка — только после Превращения.

Слуга вновь кивнул, будто и в самом деле понимал, о чем речь. Даже сам Энсадум не знал всех тонкостей Превращения. Знали их, пожалуй, только кураторы, но они ревностно хранили все свои секреты, а не только те, что касались их ремесла.

Особенно те, что касались их ремесла.

Энсадум смотрел, как стекающая в ёмкость тёмная струйка постепенно истончается. Перед ним была сама метафора жизни или, может быть, любого существования: всё предельно, всё заканчивается. Таков естественный порядок вещей. Тогда, возможно, то, что делают кураторы противоречит этому порядку?

Однажды человек, который умер, а затем внезапно ожил на глазах своих ошеломлённых товарищей, рассказывал, что в те несколько минут, когда он оставался мёртвым, ему виделись яркий свет и движение. Будто бы его тело падало или летело — и он совершенно точно знал это. Энсадум слышал подобные истории несколько раз, и все они были похожи друга на друга: смерть, падение, яркий свет, чудесное пробуждение. Даже вопросы, задаваемые слушателями после — и те мало отличались друг от друга: они хотели знать, видел ли умерший бога, или богов, а если да, то каких, и как выглядит загробный мир и каково это — умереть и знать, что ты умер.

Однажды на одном из таких собраний руку поднял некий человек, и получив разрешение говорить, спросил не чувствует ли оратор, что в буквальном смысле задолжал Смерти. Закончилось тем, что под крики толпы его вышвырнули на улицу. Энсадум вышел следом. С тех пор он избегал тех, кто верил в чудесные воскрешения, жизнь после смерти, астральные путешествия и переселение душ.

Если и существовала некая «душа», помещалась она явно не в теле. Тогда, может быть, в крови? Ведь он собирал для кураторов кровь, которую те превращали в эссенцию, способную хранить воспоминания человека на протяжении многих лет. Было это продолжением жизни вне тела или только притворялось таковой, Энсадум не знал.

Насос издал последний хлюпающий звук и перестал качать. Ёмкость оказалась заполнена наполовину. В скудном свете кровь казалась чёрной, но стоило поднести сосуд к свету, и содержимое начинало переливаться, словно внутренности рубина.

Кураторы будут довольны.

— Кто осуществит Превращение?

Энсадум вздрогнул от неожиданности. Оказалось, пока он качал насос, слуга подошёл ближе и теперь стоял с противоположной стороны кровати. Энсадум чувствовал, как внутри зарождается смутное беспокойство, а вместе с ним новая и тревожная, но пока далёкая от завершения мысль…

Над его головой громыхнуло. Звук был таким, словно этажом выше уронили тяжёлый куль.

Услыхав странный шум, слуга, казалось, забеспокоился. Он бросил быстрый взгляд вверх, затем посмотрел на приоткрытую дверь, словно пытаясь решить, что делать дальше.

Звук повторился. На этот раз Энсадум готов был поклясться, что его источник переместился, будто на верхнем этаже и в самом деле двигали что-то тяжёлое и громоздкое.

Сверху послышались звуки возни, несколько голосов о чем-то приглушённо заспорили. Странно, до этого момента Энсадум и не догадывался, что в доме есть кто-то другой.

Быстро пробормотав извинения, слуга бросился в коридор. Энсадум слышал его шаги, думая, что, если подождать некоторое время, они наверняка раздадутся у него над головой.

Выбегая, слуга захватил фонарь. Единственным источником света в комнате остались свечи, половина из которых почти догорела. Что ж, его работа окончена, и он не собирался дожидаться, пока слуга вернётся. Разобрав насос и упаковав вещи в саквояж, Энсадум направился в коридор.

Здесь было ещё темнее. Идти пришлось на ощупь. Левой рукой он касался стены — единственного ориентира в окружающем мраке. Поэтому, когда внезапно стена кончилась и рука провалилась в пустоту, у Энсадума перехватило дыхание. Оказалось, это была всего лишь приоткрытая дверь, одна из тех, куда он заглядывал накануне. Теперь он жалел, что не догадался захватить с собой хотя бы огарок свечи.

Добравшись до лестницы, практик огляделся. На площадку этажом выше падал свет из приоткрытой двери, но его было недостаточно, чтобы осветить лестницу под ногами.

Он начал спускаться.

Уже на середине лестницы Энсадум вдруг обнаружил, что движется на ориентир — серые узкие окна, находящиеся по обе стороны двери. Сквозь мутные стекла внутрь попадало немного дневного света. Дверь оказалась не заперта. Покидая дом, Энсадум думал, что вполне способен вернуться к лодке и без посторонней помощи.

Он уже приготовился проделать весь обратный путь к реке в одиночестве, однако распахнув дверь, неожиданно обнаружил стоящий у крыльца экипаж. Его недавний провожатый стоял рядом. Сняв с ноги ботинок, он выковыривал небольшим ножиком застрявшие в подошве камни. Увидев Энсадума, он спрятал нож, натянул ботинок, а затем махнул рукой, приглашая забираться внутрь.

Энсадум чувствовал себя беглецом, понимая, что спешит покинуть это место как можно скорее. Он обернулся и посмотрел на дом позади. Свет горел лишь в окне верхнего этажа.

И все же, опуская ступню на подножку экипажа, он ощутил укол совести: уже не впервые он чувствовал себя вором, похитившим самое ценное — чью-то душу.

Склянки в его саквояже звякнули, когда он забирался внутрь. Странно, но в этот раз в их звоне ему слышался чей-то стон, словно десятки голосов одновременно выдохнули на единой скорбной ноте.

ВОДНЫЕ ПРОЦЕДУРЫ ​

Не проходило ни дня, чтобы из канала не выловили очередного утопленника. Большинство тел были бледными, распухшими и почти ни у кого из них не осталось зубов — следствие долгого употребления белой смолы. Торговцы кеком с перерезанными от уха до уха глотками, избитые до смерти бродяги, проститутки с выпущенными наружу кишками, так что вокруг их тел, когда они находились в воде, плавали ленты розового и серого, словно лоскуты материи у танцовщиц, дававших представление на празднике в честь его отца в прошлом году.

В прошлом? Или это было в позапрошлом?

Подумав немного, Спитамен решил, что это не имеет значения. Сидя на мостовой в тени дома, окна которого выходили на канал, он достал из кармана плитку смолы, отломил кусочек и принялся разминать в грязных ладонях. Людей вокруг становилось все больше: голосистые торговки с корзинами товара спешили на рынок; мальчики-посыльные торопились по десяткам поручений; брели вечно усталые рабочие с красными от недосыпания глазами; их обгоняли служащие, и у каждого в руках была папка или чемоданчик с бумагами: работа, взятая на дом. Возвращался помощник пекаря: он только что развёз свежий хлеб, и в пекарне уже дожидалась новая партия; проехала упряжка: угрюмый возница подгонял лошадей, хотя в повозке никого не было; некий человек с растрёпанными волосами бросился ей наперерез, и едва не угодил под колёса. Фонари погасили, однако в воздухе по-прежнему витал запах газа.

Перекатывая кислый шарик во рту, Спитамен скосил глаза в сторону канала, туда, где уже начала собираться толпа. В ней выделялись трое в красных солдатских мундирах. Пока они из последних сил старались не подпускать зевак слишком близко к краю, четвёртый их спутник — во всем черном, стоял у парапета и, заложив руки за спину, смотрел под ноги. Спитамен понял, что взгляд его устремлён вниз, к тому, что плавало в воде. Наверняка ему не стоило так откровенно глазеть, поскольку один из мундиров внезапно обернулся и, заметив его, сделал знак подойти:

— Эй, ты! Ступай сюда!

К несчастью для Спитамена, он уже успел ощутить действие смолы. Его мысли плыли неторопливо, словно облака в погожий день. Поэтому, когда над ним нависло тёмное от гнева лицо «мундира», он только и смог, что моргать и нелепо улыбаться.

— Ты оглох? Я к тебе обращаюсь!