Расплата (СИ) - Константа Яна. Страница 14

— Кристина, — раздался глухой шепот из-под маски, едва различимый. Впрочем, может, показалось?

А потом он вдруг резко схватил тонкую ткань на ее груди и, ожесточенно орудуя кинжалом, стал сдирать ее, пробираясь к дрожащему телу. От возмущения дар речи вернулся — Кристина закричала, забилась раненой птицей, а он все сдирал, сдирал с нее одежду, превращая ее в бесполезные лоскуты, летящие в пламя камина. Напрасны мольбы, напрасны слезы и крики — там, внизу, никому нет дела до утех с куртизанкой. Никто не слышит, никто не спешит ей на помощь. А палач сдирает остатки одежды, не оставляя ни единого шанса на побег. Закончил. Любуется своей работой, не обращая никакого внимания на жалкое сопротивление и визг своей жертвы. Она красива. Красива в своей наготе и прекрасна в своем страхе. Жмется, прикрыться хочет, не понимая, что все ее попытки тщетны и лишь раззадоривают окруживших ее самцов. Они наслаждаются ее страхом, упиваются, будто нектаром, и тела их каменеют от вида догола раздетой девчонки…

Их главный подошел вплотную, прикоснувшись своим телом к ее, провел рукой по ее лицу — жестко, властно, не давая отстраниться от злого касания. Ему хотелось ее целовать — жадно, дико, вот такую: беспомощную, разбитую и дрожащую от ужаса. Да только маска мешает. А еще он хотел заломить сейчас же эту гордячку и подчинить своим желаниям — самым разным, самым изощренным, но даже сейчас, скрученная и почти обездвиженная, она умудрялась противиться и кусаться, кричать как резанная и брыкаться, все норовя ударить своего мучителя. Кинжал в ладони незаметно сменился бутылью — ему надоело ее сопротивление. В истерике она не заметила, как беспощадные пальцы запрокинули ее голову, и пахнущая виноградом кисловатая жидкость стала обволакивать горло. Ей хотелось выплюнуть, но он не давал, все вливал, вливал, заставляя глотать, растворяться в новом, незнакомом для нее чувстве опьянения. Нет, он не о ней заботился; ему плевать, будет она чувствовать, что с ней делают или нет, ему просто надоел ее крик, ему просто хочется, чтобы ему не мешали, сопротивляясь… В последних порывах воспротивиться, Кристина умудрилась увернуться и плотно сжать губы — липкая холодная жидкость потекла по лицу, обжигающими струйками стекая на расслабившееся, полуобмякшее в мужских руках ее тело. Она достаточно пьяна; палач отбросил опустевшую бутыль в сторону.

Он стоял вплотную к ней, проводя ладонью по утратившему способность сопротивляться телу. У его жертвы теплая, нежная кожа…

— Кристина… Глупая гордячка, — чувство опьянения не помешало уловить знакомую интонацию в его голосе. — Ты сама виновата. Можно было решить полюбовно… Я никогда не отступаю.

Не отводя взгляда от затуманенных вином глаз Кристины, он изучал ее податливое, девственно чистое юное тело, бесстыже скользил по его изгибам, нахально проникал в запретные места. Сквозь пьяный туман она все еще умудрялась слабо сопротивляться его рукам, все еще дергалась, когда чужие, посторонние пальцы касались нежных мест, которые так хотелось сберечь для того самого, единственного мужчины, с которым суждено бок о бок прожить эту жизнь. Или уже не суждено? Беспомощные слезы катились по щекам девушки — она ничего не может сделать.

— Я никогда не отступаю, — довольно повторил ее палач. — Ты станешь моей. А потом я отдам тебя им.

А потом он резко отошел, и чужие крепкие руки подхватили ее и потащили куда-то. Несмотря на затуманенный разум, она чувствовала все: мертвую хватку мужских рук, теплое рассохшееся дерево стола, к которому ее прижали вдоволь облапанной грудью, безжалостные ладони на своих запястьях и ненавистное прикосновение палача к ее бедрам. Обжигающе горячие свои слезы и дикую боль, когда, не церемонясь, мужское тело овладело ею. Слышала тошнотворно громкое, сдавленное дыхание стоящих рядом вожделеющих мужчин с трясущимися от нетерпения телами, чувствовала запах крепкого мужского пота, смешавшийся с другим, до сегодняшнего дня незнакомым ей запахом похоти… Она чувствовала все, пока беспамятство не накрыло ее спасительным черным покровом безразличия.

Когда она пришла в себя, в темной комнате уже никого не было, огонь в камине потух и только легкой озноб окутывал ее, распластанную на липком каменном полу. Что с ней случилось, вспомнилось не сразу. Кристина не понимала, почему находится здесь, почему так холодно, почему без одежды. Попыталась привстать и застонала от пронзившей несчастное тело боли. Пошевелиться больно, низ живота горит огнем… Вот теперь она все вспомнила. Как пришла сюда — вспомнила, руки их жестокие — вспомнила, как сменялись ОНИ, смеясь — тоже вспомнила, вот только как отключилась, провалилась в спасительную черную бездну — не помнила. За что? Почему именно она? Почему?! Слезы боли и отвращения к себе, позволившей сотворить с собой такое, ко всему мужскому племени, к этой жизни непрерывным ручьем тихо потекли из уставших плакать и молить о пощаде глаз. Почему все так? Ну почему именно с ней? Кристина привстала, превозмогая боль; ладонь наткнулась на холодную липкую субстанцию на полу — она еще не знает, что она здесь повсюду: на полу, на ней самой… Голова кружится, она все еще пьяна, вот только почему же разум так чист беспощадно? Почему случившееся помнит так ясно? Что делать ей теперь? Надо найти платье, вернее то, что от него осталось. Ах да, они сожгли его в тогда еще пылающем камине. Кристина подползла к двери и дернула за ручку — открыто.

Там, внизу, веселый раздается смех, там жизнь течет… И мертвые, пустые души все так же хлещут свое пиво, заедая жирным подгоревшим поросенком. Хотелось одного. Умереть. Не видеть больше никогда эти довольные лоснящиеся морды, у которых из живого-то и осталось — желудок и то, что промеж ног болтается; не видеть больше оскалы похабные, не слышать мерзкие голоса…

Чуть жмурясь от ударившего по глазам света, она, шатаясь, прижимаясь голым телом к теплой деревянной стене, спускалась вниз. Людской гул стих, она знала — все внимание приковано сейчас лишь к ней одной. Плевать. На все плевать! Сейчас все закончится, не будет больше боли и стыда! После недолгого затишья посетители зашевелились, среди тихого шипения отчетливо послышалась непристойность в ее адрес. Плевать! Какой-то тип попытался преградить дорогу к выходу и, кажется, предложил «поразвлечься» с ним… Плевать! Обошла мерзавца и пошла дальше. Одна теперь цель, одна ей дорога. Там, за небольшой площадью есть роща, в роще — заводь. Когда-то, в далекие светлые времена ее детства, она без опаски гуляла с сестренкой в этих местах и в этой чертовой таверне когда-то подолгу стояла в очереди за свежей выпечкой… Когда это было? И было ли вообще?

Под гул людской молвы Кристина вышла из таверны. Уже давно стемнело, и прохладный ночной воздух приятно заполонил легкие. Ступая босыми ногами по остывшему камню, она почти бежала в сторону рощи — на этом свете ей больше места нет. Быстрее же, быстрее! Так не терпится поставить жирную точку во всем этом безумии, страшной кульминацией воплотившемся сегодня! Она бежала, чувствуя, как холодный ветер ласкает опороченное, бесстыже нагое ее тело, как капли еще не застывшей мужской похоти на ее коже зашевелились холодными ядовитыми змейками и побежали по ногам; как мокрые слипшиеся волосы, пропахшие насильниками, липнут к лицу, заставляя ненавидеть собственное тело все сильнее и сильнее… Кристина бежала. Бежала к спасительной заводи. Сейчас все закончится, еще чуть-чуть, всего несколько мучительных шагов…

Глядя в черную бездну, она вспоминала отцовскую улыбку и веселое щебетание Эммы… Долгие семейные прогулки по залитому солнцем городу… Веселое беззаботное детство и мамин смех…

Босая нога перешагнула каменное ограждение. Холодный ветер, возмутившись, влетел в рощу и потрепал раскиданные по плечам волосы. Холодно. Страшно. По позвоночнику дрожь пробежала… Надо только сделать шаг, последний шаг. Раз… два… три. Черная гладь шумно расступилась и через мгновенье сомкнулась, утащив в смертельных объятиях еще одну, очередную строптивую жертву чужой жестокости.