Роза песков (СИ) - Ром Полина. Страница 31

Чтобы не терпеть в собственном доме своенравного подростка, отец спихнул его в военную школу при академии, совершенно не беспокоясь о том, чему и как сына там обучат. И когда в восемнадцать лет юноша вернулся домой, скандалы между папенькой и сыном перешли на новый уровень.

Проблема была в том, что, не имея возможности полностью лишить своего отпрыска наследства, ридган Герм ополовинил его права на столичную недвижимость – это единственная вольность, которую дозволял закон. И половина столичного палаццо принадлежала Леону.

Этот солдафон, как пренебрежительно называл его отец, приказал заколотить вход в бальный зал, который располагался как раз на его половине. Мешал отцу устраивать балы и вести приличествую особе ридгана светскую жизнь.

Он не захотел завести себе любовницу. Категорически отказался от брака с прелестной вдовой Арлин Миранеллой, хотя отец давно облизывался на состояние вдовушки. И чтобы окончательно разбить нежное сердце отца и навредить его хрупкому здоровью, наглый мальчишка после беседы с управляющим, где он подробно выяснил финансовое состояние семьи, устроился работать офицером дворцовой стражи.

Подумать только! Какое падение нравов! Ридган, сын ридгана – работает! Отец испытывал не просто раздражение по этому поводу, а иногда думал, что лучше бы у него не было детей.

Ридган Фандин считал такой поступок сына несмываемым пятном на титуле. И крайне болезненно переживал, что некоторые светские наглецы не стесняются с ухмылкой напомнить ему об этом позоре.

Именно поэтому, слова управляющего легли ему в душу, как полновесное зерно в теплую, удобренную пашню.

Мысль о том, что эта позорная служба простым офицером будет прекращена, более того, наглый мальчишка надолго исчезнет с глаз, так согрела мысли ридгану Фандину, что он, ни секунды не медля, даже не вызвав личного секретаря, собственноручно написал записку и, позвонив в элегантный золоченый колокольчик, вызвал лакея.

-- Доставить в дворцовую кордегардию ридгану Леону.

Разговор отца и сына, как всегда, закончился ссорой. Но в коридоре молодого ридгана дожидался Корт, а после беседы с ним Леон все же написал требуемое отцом «Прошение об увольнении со службы по семейным обстоятельствам».

Швырнув отцу на стол листок, Леон язвительно спросил:

-- Надеюсь, теперь вы довольны? Так позаботьтесь о том, чтобы мне было на что доехать.

При этих словах папенька испытал некоторое неудобство – после смерти ридгана Герма продажа наследных земель шла такими темпами, что сейчас в собственности семьи были только майоратные владения, находящиеся в плачевном состоянии.

Однако желание сбыть подальше от столицы «позор семьи» было столь велико, что, стеная и проклиная все на свете, ридган Фандин отправился в собственную спальню, запустил элегантной тростью в горничную, выгоняя ее из комнаты, и вычурным ключом открыл маленькую потайную дверцу в стене.

Он не зря слыл среди придворных человеком с прекрасным вкусом – его коллекция драгоценностей относилась к числу лучших. Страдая так, будто каждое из колец и браслетов, которые он выбирал сейчас, отбирали у него годы жизни, любуясь напоследок игрой камней и тонкой работой, он отложил два перстня и браслет, утешая себя тем, что камни в них недостаточно чистые.

В течении трех дней безделушки были проданы. И ридган Леон, получив доверенность, наконец-то, покинул столицу к вящей радости отца.

Глава 22

Через день, с раннего утра караван тронулся в путь. Нариз вышла из гостиницы горбуном, но основу ее горба составляло уже не золото, а просто тряпки. Украшения были разделены на множество частей и спрятаны в нательных поясах Гуруза и ее, запаяны в кувшин с перцем, спрятаны в сундуке между тряпок и даже незаметно вшиты в ткань кибитки.

Нариз с любопытством наблюдала через небольшую щель, как собираются на площадке десятки телег и повозок. Как массивный, крупный военный на пятнистой лошади «дирижирует» этим коллективом. Как кибитки вытягиваются в линию, и потихоньку, одна за другой выезжают на дорогу.

Большое путешествие началось…

Поскольку из их гостиницы никто в этот караван не попал, то она, сменив одежду и нацепив сарх, смело откинула полог повозки и села наблюдать. Пока еще ей все было интересно – и виднеющиеся вдалеке поселения, и путники, которые шли и ехали навстречу. Она рассматривала людей, их лица и одежду. Но скоро мощеная дорога кончилась, и тонкая пыль, поднятая идущими впереди телегами, заставила ее закрыть полог.

Первые четыре ночевки были в достаточно благоустроенных местах. Это были постоялые дворы, где за несколько медяшек можно было купить молоко, свежие лепешки, зерно для коней и все остальное. Цены были, конечно, повыше, чем в городе, но с этим приходилось мириться.

Однако перед четвертой ночевкой караван-баши предупредил:

-- Позаботьтесь о еде. Серую пустошь будем пересекать не меньше трех дней. Вода там есть, но не очень хорошая, только для скота годится.

Смотреть на Серой пустоши было решительно не на что, и Нариз изнывала от скуки, да и Гуруз почти дремал сидя – лошади мерно и спокойно трусили за идущим впереди фургончиком. А вокруг расстилалась глинистая, потрескавшаяся земля, на которой редкими неопрятными клочками торчали какие-то низкорослые, корявые кустарники с облетевшей листвой.

Чтобы сэкономить дрова, люди, едущие в повозках, объединялись. Их соседями была крестьянская пара, немолодые и бездетные, которые получили в Арганазе наследство от дальней родни и перебирались туда насовсем. А в следующей за ними кибитке ехала дородная пожилая вдова, везущая двух девочек-подростков – после смерти мужа, она решила вернуться домой.

Девочкам было двенадцать и четырнадцать лет, а точнее – зим, как здесь меряли возраст. И Нариз поразило, что обе они перешептывались, хихикали и строили глазки Гурузу. «Не рановато ли они? Совсем ведь еще малышки», -- подумала Нариз.

Сам же Гуруз с красными от смущения ушами делал вид, что ничего не замечает, старательно чистя коней. Вдова грубовато прикрикнула на дочерей, и они, надувшись, полезли в повозку.

Нариз расстелила на земле небольшой войлок, достала из кибитки низенький столик, сняла котелок с огня, сыпанула заварки, нарезала вяленое мясо, немного сухофруктов и достала лепешки.

Гуруз сел так, чтобы кибитка с нахальными девчонками была у него за спиной. Костер прогорал, и, поколебавшись, девушка поставила на столик масляную лампу – ну, не есть же им в темноте.

Пользуясь тем, что соседи отошли к своим кибиткам и ужинают там, она тихонько спросила брата:

-- Гуруз, а ты считать умеешь?

-- Я воин, а не книжник, -- с возмущением фыркнул мальчишка.

Нариз вздохнула -- что-то вроде этого она и подозревала.

-- Совсем не умеешь?

-- Я умею складывать и отнимать – этого довольно! – гордо заявил братец.

-- Если бы отец не умел считать, вряд ли бы он стал айнуром, -- она решила не спорить с упрямым подростком.

-- Почему ты так думаешь? – Гуруз искренне заинтересовался.

Нариз засмеялась:

-- Отец продавал и покупал коней. Продавал и покупал овец. Он должен был точно знать, сколько что стоит и как это сосчитать.

Гуруз дернул плечом, но спорить не решился – сестра была права. А Нариз, подбросив братцу крошечное семечко сомнения, больше не возвращалась к этому разговору. Она-то точно знала, что капля камень точит.

На четвертый день почва вокруг стала меняться. Среди бесконечной серой равнины появились рыжеватые вкрапления, часто заросшие пожухлой травой. Стали попадаться невысокие, кривоватые деревца, пусть и торчащие редко друг от друга, но хоть как-то скрашивающие пейзаж.

К полудню выехали в более-менее заселенные места, и дальше почти точно повторился первый кусок путешествия – ночевки на постоялых дворах, высокие цены и скучная еда.