Распутье - Басаргин Иван Ульянович. Страница 65

– Все это добрые намерения и пустые слова, Эдуард Эдуардович. Кулак никогда не будет поддерживать большевиков, хоть по шерсти его гладь, хоть против, ибо большевики полностью исключают эксплуатацию человека человеком, хотят сделать каждого зажиточным. А если будут все зажиточны, то кто же будет работать на кулака? – с сомнением произнес Арсеньев.

– Но и ваши намерения тоже пусты. Без частной инициативы, без конкуренции, без желания быть сильнее и выше соседа – вы и с места не сдвинетесь. Что движет человеком? Это дисциплина, безработица, то, что я уже отмечал ранее. Вы хотите, чтобы не было безработицы, в ответ на это вы получите тысячи лодырей, бегунов, которым нечего терять: с одного завода выгнали, он ушел на другой. Но когда за его спиной будут стоять десятки, он будет работать во всю силу, чтобы не потерять место. Получится то, что никто ни за что не будет отвечать. А это страшно. Это породит безразличие и лень умов, – развивал свою теорию Анерт.

– Нет, при нашей власти частная инициатива не будет изжита, наоборот, она получит новое звучание, – вставил Силов.

– Например?

– Соревнования, поощрения передовых рабочих и крестьян.

– Как поощрять?

– Материально.

– Значит, та же песня, но уже с другого конца.

– Возможна и конкуренция одного завода с другим.

– Э, всё это пустые разговоры, – поднялся и Ванин. – Пошли к табору. А твой отец сдал ли излишки хлеба?

– Первым сдал.

– Обольшевичился. Вот уж не подумал бы, что Андрей Андреевич будет защитником большевиков, считал, что он, как барс, будет драться до последнего издыхания. А он тут же сдался, – потянулся до хруста в суставах Ванин. – Что бы там ни было, а наше дело – искать руды.

– Непросто он и сдался. Даже не сдался, а понял, что того барса могут обловить, убить; в добром случае – оставить в одиночестве. Он мужик, к тому же мудрый мужик, таких бы в России побольше, – ответил за Силова Анерт. – Одним полубольшевиком прибавилось. Это уже плюс большевику Федору Андреевичу: воспитал своего отца.

– Мой отец не был большевиком и не будет. Вы правы, он однажды сел и подсчитал, что будет с Россией, если вернется старая власть. Первое, что сядет снова на престол царь, который запустил все дела, как худая баба свой огород. Временное правительство мало что изменило, продолжало войну, вело к гибели народ и Россию. Большевики дали мир, пусть недолгий, но мир. Большевики, как все о том кричат, отдали германцам Украину и Польшу, предали своих братьев. Придёт час – вернут. Но ежли придут к власти монархисты, то они ради своей корысти отдадут Дальний Восток и Сибирь японцам или американцам, в том числе КВЖД, Кавказ – англичанам, Урал – французам, и от России останется пшик. И тогда сказал отец: «Надо, сын, отбросить все дрязги и драться за Россию. Приказывай, что делать, чем помогать?» Первым начал собирать дружину из родни, вооружать ее, готовить к предстоящим боям. Посчитали ли вы это?

– Как-то не задумывался, – пожал плечами Арсеньев.

– А вы задумайтесь, разложите все по полочкам, потом решите, что и как. Вы можете сказать, что эти страны далеко, мол, верно сделали большевики, что заключили мир с Германией. Вы, господин, Анерт, об этом говорили. Но они близко. Их миссии уже толкутся в нашей стране.

– Вы, Федор Андреевич, сказали, мол, решите, что и как. И все же хотелось бы нам знать, что будет с нами, офицерами? – спросил Арсеньев. – Есть слушок, что вы офицеров душите.

– Кто из офицеров с народом, того не тронут, а кто против, то, думаю, церемониться не будут, как не церемонились царь, Милюков, Керенский с инакомыслящими.

– О Николае II я бы не сказал, что он не церемонился. Он даже Ленина, зная, как опасен этот человек, не поставил к стенке. А ведь царю доносили о всех деяниях Ленина! – возразил Анерт.

– Тогда пошто же зовут Николая Кровавым? Всё вы знаете, повторять «аз», «буки» не буду. А Ленина он к стенке поставил бы, ежели бы схватил.

– Кто с народом – тот наш, кто против… М-да, – в раздумье заговорил Арсеньев. – Керенский казнил большевиков от имени народа. Не будет ли это похоже на балалайку, которую каждый может взять в руки и бренчать, что на ум взбредет? Конечно, сила у того, кто с народом, у кого армия. У большевиков, хоть они и победили, пока нет ни армии, ни народного большинства.

– Будет и армия, будет и народное большинство, когда народ поймет нашу правоту. Сейчас многим трудно разобраться в этой мешанине, но придет час – разберутся. Пойду, дам команду, чтобы ужин гоношили, а то у нас гость, а мы его баснями кормим, – промолвил, отходя, Силов.

– А зря, однако, мы перед Силовым ду́ши раскрываем… Всякое может случиться…

– Что может случиться? Силов – порядочный человек, да и большевики не такие уж дураки, что без разбора будут хватать нашего брата. Мы им нужны, мы ведь тоже народ, – возразил Арсеньев. – Но если они будут хватать инакомыслящих и ставить к стенке, то я первый же возьмусь за оружие, хотя я слуга России до последнего вздоха.

– Но всё же, хоть вы уже и ученый с мировым именем, надо быть осторожнее, – чего-то опасался Ванин.

– Я вас понял, Борис Игнатьевич: неважно, простой ли ты мужик или учёный, но ежели ты враг власти, то тебя надо либо подчинить себе, либо убрать с дороги. Но с таким человеком, как Анерт, который знает геологию Дальнего Востока, знает тысячи месторождений, рудных точек, с ним в любом случае придется считаться, если даже он будет против большевиков.

– Как это понимать? – усмехнулся Анерт.

– А так: можешь ты соглашаться или не соглашаться с большевиками, любить или ненавидеть их, но если ты работаешь на них, то бишь на Россию, не выступаешь с оружием в руках против них, то какой же ты враг?

– Нет, Владимир Клавдиевич, большевики не та порода, которая будет держать у себя под боком инакомыслящего. Они сами на своей шкуре испытали, сами знают, насколько опасен такой человек, и церемониться не будут. В этом уж поверьте мне. Меня редко подводит моя интуиция. Сколь ни велики были Чернышевский, Пушкин, Толстой, но поднимали голос против царя и были гонимы. А мы поднимем – нас просто-напросто расстреляют.

– Не осторожничайте, не пугайте меня тенью Ивана Грозного, времена не те, – стоял на своем Арсеньев.

– Иван Грозный многим покажется добряком, – с расстановкой проговорил Ванин.

– Если это так, то что же делать?

– По-хорошему, нам надо бы не словами сорить, а воевать. Но, к сожалению, мы не воины, мы словесно стоящие в оппозиции к большевикам. Опасны ли мы для большевиков? Думаю, что да. Ведь пока у них все это строится на песке, можно большую часть народа оторвать и повести за собой. И если бы мы все сплотились, то и оторвали бы, создали бы здесь вторую Америку. Но мы ученые, нам лень заниматься этой вознёй, да и некогда. Хотя надо бы, – устало махнул рукой Анерт.

– Может быть, и так, но у большевиков есть что-то народное, праведное, хотя многое претит мне, – раздумчиво произнес Арсеньев.

– Хватит, от таких разговоров больше устаёшь, чем от работы, – проговорил Ванин и первым пошёл к табору, где звучал смех, стучали топоры.

3

Гудело над Каменкой стальное било, звало народ на сход.

Захлопали калитки, посыпал народ на сходную поляну. Широко и размашисто шагал Степан Бережнов; не спеша, с достоинством – Пётр Лагутин, лениво – Мефодий Журавлёв, с ним Алексей Сонин. Эти двое вернулись из тайги, снова поставили дома́ в Каменке, чтобы не быть в стороне от событий. Горянку же пока закрыли, оставили её как запасную позицию. Сидят там старики и старушки, молятся богу, добро и дома стерегут.

По стальной полосе била железным прутком баба Катя. С ней рядом стояла нищенка. В руках суковатая палка, рваный армяк на плечах, разбитые лапти на ногах. Кого-то напоминает эта нищенка, но кого – забыли люди.

– Братья и сестры, – грудным голосом заговорила баба Катя. – Перед вами Груня Макова-Безродная. Напоминать не буду, что было и как, вы не должны бы такое забыть.