112 (СИ) - Хорунжая Татьяна. Страница 23

Снизу за пострадавшими снова подтянулся ратрак, привез подкрепление.

Врач осмотрел девушку с черепно-мозговой без сознания, и парня с жуткими открытыми переломами, который уже не кричал, но стонал от боли.

— Что случилось с ними? — спросил спасатель девушку в оранжевых штанах. Но та уже не могла адекватно ответить.

— Они были прицеплены друг другу и все упали! Они… они все сломались и умерли! Они все умрут! Все умрут! — ее речь стала совсем бессвязной, и она кричала что-то невнятное, мешая спасателям работать. Прибывший на ратраке коллега Андрея, почтенный Исаак Андреевич, аккуратно приобнял ее за плечи.

— Все когда-нибудь умрут, но не сейчас. Идемте, дорогая, идемте. Вам нужно сделать укол. — Он вколол ей успокоительное, и на склоне стало тише.

У остальных членов группы положение было не менее бедственным. У одного — все признаки отека легких. По предсмертной агонии было понятно: его уже не спасти. Несколько человек ждали помощи с обморожениями, температурой, гипоксией и шоком. У гида были обморожения обеих рук. Его перчатки обледенели, и он снял их для работы с карабинами. Зрение сильно посекло снегом, он почти ослеп. Он сидел на снегу и не шевелился.

Машина «Медицины катастроф» заползла на высоту почти 4 тысячи метров. Подтянулась и еще одна. Пострадавшим практически на бегу оказали посильную первую помощь, наложили шины, иммобилизовали и передали врачам. Дальше работали уже врачи, распределили кого куда: реанимация, терапия, ожоговое, травматология, хирургия.

Сторонние наблюдатели, которые выжидали времени для своего восхождения на Эльбрус, видя всю эту суету из спускающихся сверху спасателей, врачей и скорых, реагировали по-разному. Кто-то сочувствовал и пострадавшим, и спасателям, кто-то счел это дурным знаком и решил не совершать восхождения сегодня. Кто-то пытался найти виноватого.

— Эти гиды! Они виноваты! Это гады, а не гиды! — со злостью прокомментировал один из спортсменов.

— «Не суди, ты бы не смог», — обернулся один из спасателей и захлопнул дверь машины. — Андрей, ты идешь? — поинтересовался он по рации. — Мы отбыли.

— Да, сейчас догоню, — Андрей подошел к краю выступа и устало опустился на снег. Голоса стихли и он, наконец, остался один-на-один с горами. На секунду зажмурился от яркого солнца. Открыл глаза: вершины напротив, будто наломанные и разбросанные, как печенье, у ног великана. Лазурное небо на фоне чистого белого снега. Вот так и не скажешь, что всего несколько часов назад у великана было совсем другое настроение. Несколько человеческих жизней всего лишь стали жертвами, попавшими под горячую руку вздорного старикашки.

Эльбрус. Столько раз здесь ступал Андрей, и каждый раз его душу затрагивала его сила и величие. Седой великан оживает весной. Одевается в нарядный зеленый кафтан. А белую шапку — никогда не снимает, уважая традиции времен прадедов. Прохладный ветерок носит тонкие ароматы цветущих трав и кустарников. Розовые, фиолетовые цветы, белые рододендроны. И рядом — снег в тонких ложбинках. Что ж, старец, живем? Живем…

Ты ходишь у подножия, ощущая себя клопом у ног исполина, и хочется забраться сегодня вот до этого камня на 50 метрах ближе к солнцу, а завтра — вон до того выступа на 300 метрах … Зачем ты поднимаешься все выше и выше? Ты хочешь ощутить себя равным исполину по силе. И вот настает тот день, когда ты говоришь, что покорил вершину. Но ты уйдешь с планеты через несколько десятков лет, а он простоит еще много поколений таких клопов, как ты. «Покорить» вершину невозможно.

Как это — пережить всех? Всех… Это быть обреченным на вечное одиночество. Оттого и сердится старец, показывает характер, оттого так избирателен к людям. Пускает к себе только тех, кто его уважает.

Может, ты и хотел бы отпустить горы, но горы тебя не отпустят. Никогда.

Девушку с черепно-мозговой доставили в отделение к Борису. По дороге вливали кровь, плазму. Сделали снимки, рассмотрели.

— Ну что, тут все ясно, — прокомментировал врач отделения. — Удаление верхней челюсти. Фиксируем глазное яблоко, чтобы не поехало…

— Ты нормальный вообще? — засомневался Борис. — Ты видишь — это молодая девчонка, ей с этим лицом ещё жить да жить. Будем максимально сохранять челюсть.

— Но ведь это риски, Борис! Это сложно, практически невозможно! Просто какая-то уникальная операция.

— Значит, во-первых, будем рисковать, а во-вторых, позвони своим и скажи, что домой сегодня не придёшь.

Борис набрал номер жены.

— Боря, давление падает, — окликнул его ассистент.

— Ин, не ждите меня сегодня. Срочная операция, — хирург повесил трубку.

Инна молча слушала короткие гудки. Операция у него… срочная… Знаем-знаем… Она поняла, что больше не будет это терпеть. Хватит. Уложила мальчишек спать и, оставив их одних, оделась и поехала к Боре в больницу. Пора своими глазами убедиться, какие там у него срочные операции…

Инна зашла в отделение.

— Вы к кому? — выскочила к ней рыжая длинноногая девица. Впопыхах девица поправляла белый халатик.

Когда Инна увидела Риту, у нее помутнело в глазах: сразу видно, что это пожирательница мужчин. С ней невозможно не изменить. Ну как верить собственному мужу, когда кругом такие красотки? Как?.. Никогда раньше Инна не ощущала так остро собственную убогость. Куда ей до Риточки!

— Где Борис? — металлическим голосом спросила она Риточку.

— У Бориса Матвеича операция. Ждать не советую, это может быть на несколько часов.

Инна обошла назойливую девицу и пошла в операционную.

— Туда нельзя! — Рита бежала за ней, пытаясь остановить, но Инна шла как на танке. Она ничего не хотела ни видеть, ни слышать. Обида застилала ей глаза и уши.

Инна распахнула дверь и застыла: шла обычная операция. Несколько человек, закутанные с ног до головы в операционные костюмы и маски стояли вокруг человека, лежащего на столе, и помогали самому видному из врачей, самому большому и самому родному… Бориса Инна узнала сразу. Он поднял голову и, увидев Инну, строго прикрикнул:

— Почему посторонние в операционной?!

Рита вытолкала Инну за дверь.

Та вышла на улицу, плохо соображая, и пошла домой пешком.

«Может, я зря загоняюсь… Чему поверить? Боря и дети — это всё, что у меня есть, — она впала в отчаяние. — Я готова простить ему любую бабу, лишь бы он оставался рядом! — она размазала по лицу слезы. И вдруг мысль, будто ледяной водой облили: — А если он совсем уйдёт из семьи? Я никому не отдам его! Никаким Риточкам, никому!»

— Ты знала, что у нас в городе есть клуб для глухонемых? — написал Макс. Алёна кивнула. — Почему тогда ты ещё не в нём? Они там ходят на какие то мероприятия, общаются.

Алена пожала плечами.

— Я не хочу.

— Ты просто не знаешь, как там. А может тебе понравится? — уговаривал он. — Ты никуда не ходишь. Молодая девчонка должна общаться с подругами, а не сидеть дома как отшельница.

— Мне и так хорошо, — виновато улыбнулась Алена.

Макс не успокоился на этом. Он был уверен, что она просто по привычке боится, что её обидят, поэтому ни с кем не общается. Но из этого вакуума нужно выходить. Он без согласия записал её в клуб и привёз на встречу.

— Я буду с тобой. Никого не бойся.

Группа глухонемых пешком отправилась в музей. Алена жутко стеснялась. Нового человека в коллективе окружили, стали о чем то спрашивать жестами и быстро приняли как свою, а про Макса забыли. Постепенно Алена оттаяла, стала сама что-то рассказывать. Макс шёл позади, смотрел, как они жестикулирует и не понимал, что они обсуждают. Беседа была эмоциональной, иногда кто-то обгонял других и, широко размахивая руками, шёл, что-то рассказывая, впереди, чтобы его все видели. Они кричали на всю улицу. Среди глухонемых Макс начал понимать, как это — чувствовать себя белой вороной. Особенно ему не понравился один парень, который «орал» громче всех. Хуже всего оказалось то, что он, как и Алена, разбирался в живописи и, придя в музей, они подолгу обсуждали каждую увиденную картину. И зачем только он записал ее в этот утомительный клуб… В конце концов Макс устроился на кресле у входа в зал рядом с «вахтершей» и едва дождался окончания этой встречи.