Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас. Страница 19

Она правдива, не умеет лгать, и вместе с тем какое величие, какая справедливость, какая материнская доброта в этой правдивости. Она требует только одного, чтобы все жаждущее жить было искренне в своем сердце. Она будет покровительствовать всякому начинанию, если оно искренне, и нет, если оно неискренне. Во всем, чему она оказывала когда бы то ни было покровительство, вы чувствуете дыхание истины. Увы, не такова ли история всякой истины, даже самой величайшей, какая только когда-либо появлялась в этом мире? Тело у всякой из них несовершенно. Она – свет в потемках. К нам она принуждена являться воплощенной в голую логическую формулу, в виде некоторой лишь научной теоремы о вселенной. Такая теорема не может быть полной. Она неизбежно, в один прекрасный день, окажется неполной, ошибочной и, как таковая, должна будет погибнуть и исчезнуть. Тело всякой истины умирает, и, однако, в каждой истине, считаю я, существует душа, которая никогда не умирает, а, воплощаясь в новые, постоянно совершенствующиеся формы, живет вечно, как и сам человек. Таковы пути природы!

Подлинная суть истины никогда не умирает. Перед трибуналом природы главное значение имеет именно то, чтобы она была подлинной, была голосом, исходящим из ее великой глубины. Для природы не играет решающей роли то, что мы называем чистым или нечистым. Дело не в том, много ли, мало ли мякины, а в том, есть ли пшеница. Чистый? Я мог бы сказать многим людям: да, вы чисты. Вы достаточно чисты, но вы – мякина, неискренняя гипотеза, ходячая фраза, пустая формула. Вы никогда не прислушивались к биению великого сердца вселенной. Вы, собственно, ни чисты, ни нечисты. Вы – ничто, природе нечего делать с вами.

Религия Магомета, как мы сказали, представляет некоторую форму христианства. Действительно, если обратить внимание на ту дикую восхищенную пылкость, с какою она принималась к сердцу, веровали в нее! То я должен буду сказать, что это более высокая форма, чем жалкие сирийские секты, с их пустыми препирательствами относительно Homoiousion и Homoousion⁵⁴, наполнявшими голову ничего не стоящей трескотней, а сердце – пустотой и холодом!

Истина в учении Магомета перепутывается с чудовищными заблуждениями и ложью. Но не ложь, а истина, заключающаяся в нем, заставила людей верить в него. Он получил успех благодаря своей истине. Побочная, так сказать, ветвь христианства, но жизненная, в учении этом вы чувствуете биение сердца; это – не мертвенная окрошка одной только бесплодной логики! Сквозь всю эту мусорную кучу арабских идолов, схоластической теологии, традиций, тонкостей, общих слов и гипотез, греческих и еврейских, с их пустой логической процедурой, напоминающей вытягивание проволоки, дикий сын пустыни, серьезный, как сама смерть и жизнь, своим величественным, сверкающим взглядом проникал непосредственно в самую суть дела.

Идолопоклонство – ничто. Эти ваши деревянные идолы – «вы смазываете их маслом и натираете воском, и мухи липнут к ним», они – дерево, говорю я вам! Они ничего не могут сделать для вас. Они богохульное, бессильное притязание. Они внушат вам ужас и омерзение, раз вы узнаете, что такое они в действительности. Бог – един. Один только Бог имеет силу. Он сотворил нас. Он может погубить нас, он может даровать нам жизнь: «Аллах акбар» – «Бог велик». Поймите, что его воля – наилучшая воля для вас. Как бы ни казалась она прискорбной для вашей плоти и крови, вы в конце концов признаете ее самой лучшей, мудрой. Вы принуждены будете так поступать, как в этой жизни, так и в будущей. Вы не можете сделать иначе!

И затем, если дикие идолопоклонники уверовали в такое учение и приняли его со всем пылом своего горячего сердца, чтобы осуществлять в той форме, в какой оно дошло до них, – то я утверждаю, что оно стоило того, чтобы в него уверовать. В той или другой форме, утверждаю я, это до сих пор единственное учение, достойное того, чтобы в него верили все люди. Благодаря ему человек действительно становится первосвященником этого храма вселенной. Между ним и предписаниями Творца мира устанавливается гармония. Он работает, следуя высшим указаниям, а не противодействуя им понапрасну. Я не знаю по настоящее время лучшего (после христианского) определения долга, чем это. Всякая правда обусловливается именно такой совместной работой с действительной мировой тенденцией. Вы преуспеете благодаря такой работе (мировая тенденция преуспеть), вы хороши, вы на правильной дороге.

Homoiousion, Homoousion – пустое логическое препирательство. Тогда и раньше, и во всякое время можно препираться с собою сколько угодно и идти куда и как угодно. Существует нечто, и это нечто всякое подобное препирательство стремится выразить, если только оно может выражать что-нибудь. Если оно не успевает в этом, то не выражает ровно ничего. Дело не в том, правильно или неправильно сформулированы отвлеченные понятия, логические предложения, а в том, чтобы живые, реальные сыны Адама принимали все это к своему сердцу. Ислам поглотил все препиравшиеся из-за подобных пустяков секты. Я думаю, он имел право поступить таким образом. Он был сама действительность, непосредственно вылившаяся еще раз из великого сердца природы. Идолопоклонство арабов, сирийские формулы, все, не представлявшее в равной мере действительности, должно было погибнуть в пламени. Все это послужило, в разных смыслах, горючим материалом для того, что было огнем.

Во время свирепых войн и борьбы, наступивших после бегства Магомета из Мекки, он диктовал с перерывами свою священную книгу, так называемый Коран, или Чтение, «то, что предназначается для чтения». Этому произведению он и его ученики придавали громадное значение, вопрошая весь мир: разве оно не чудо? Мусульмане относятся к своему Корану с таким благоговением, какое немногие из христиан питают даже к Библии. Коран повсюду признается за образец, с которым должен сообразоваться всякий закон, всякое практическое дело. Это – книга, которой надлежит руководствоваться в размышлении и в жизни. Это – весть, возвещенная самим небом земле, чтобы она сообразовалась с нею и жила согласно ей. Книга, которая предназначается для того, чтобы ее читали. Мусульманские судьи решают дела по Корану. Всякий мусульманин обязан изучать его и искать в нем ответов на вопросы своей жизни. У них есть мечети, где Коран прочитывают ежедневно весь целиком; тридцать мулл попеременно принимают участие в этом чтении и прочитывают книгу от начала до конца в продолжение одного дня. Таким образом, голос этой книги в течение двенадцати столетий не перестает звучать ни на одну минуту в ушах и сердцах громадной массы людей. Говорят, что некоторые мусульманские ученые перечитывали ее по семьдесят тысяч раз!..

Всякий, кто интересуется «различиями в национальных вкусах», остановится на Коране как на весьма поучительном примере. Мы также можем читать его. Наш перевод, сделанный Сэлом, считается одним из самых точных. Но я должен сказать, никогда мне не приходилось читать такой утомительной книги. Скучная, беспорядочная путаница, непереваренная, необработанная. Бесконечные повторения, нескончаемые длинноты, запутанности; невыносимая бестолковщина, одним словом! Одно только побуждение долга может заставить европейца читать эту книгу. Мы читаем ее с таким же чувством, с каким перебираем в государственном архиве массу всякого неудобочитаемого хлама в надежде найти какие-нибудь данные, проливающие свет на замечательного человека. Правда, нам приходится считаться с особенным неудобством: арабы находят в нем больше порядка, чем мы.

Последователи Магомета получили не цельное произведение, а отдельные отрывки, как они были записаны при первом своем появлении, – многое, говорят они, на бараньих лопатках, брошенных без всякого разбора в ящик. Они опубликовали его, не позаботившись привести все это в хронологический или какой-либо иной порядок и стараясь лишь, по-видимому, да и то не всегда, поместить наиболее длинные главы в самом начале. Таким образом, настоящее начало следует искать в самом конце, так как ранее написанные отрывки были вместе с тем и наиболее короткими. Если бы читать Коран в исторической последовательности, то, быть может, он не был бы так плох. Многое, говорят также они, написано в оригинале рифмой, – нечто вроде дикой певучей мелодии, что составляет весьма важное обстоятельство, и перевод, быть может, много теряет в этом отношении. Однако, приняв во внимание даже все эти оговорки, мы с трудом поймем, каким образом люди могли считать когда бы то ни было этот Коран книгой. Книгой, написанной на небе и слишком возвышенной для земли; хорошо написанной книгой, или даже книгой вообще, а не просто беспорядочной рапсодией, написанной, насколько дело касается именно этой стороны, невозможно скверно, так скверно, как едва ли была написана когда-либо другая книга! Это относительно национальных различий и особенностей вкуса.