Бои младенцев (ЛП) - Эссиг Роберт. Страница 15

Но боль в ногах была такой, что она не могла стоять. Мэдисон пыталась и пыталась снова, колющая боль обостряла её бёдра и пронзала нижнюю часть живота, как ножи. Её ноги онемели, как будто кровообращение было полностью прервано ниже колен. Сначала было ощущение мурашек, а теперь ничего.

Подползая к следующей двери, Мэдисон потянулась и повернула ручку, осторожно толкнув её в другую комнату, освещённую несколькими маленькими ночниками. Вокруг были детские кроватки с шевелениями младенцев.

Когда Утёнок приблизился к крошечному домику у бассейна, он почувствовал что-то ужасное. Он и раньше улавливал этот запах, полагая, что это мёртвое животное у русла ручья на обрыве сразу за его забором. Он часто нюхал мёртвых животных. Прошло много времени с тех пор, как Утёнок был в домике у бассейна. Он много раз видел там Райана, но у него не было желания заниматься утилизацией отходов их смертельных схваток. У них был хороший метод, который придумал Райан, глубоко заморозив мёртвых младенцев перед тем, как сжечь их.

Утёнок всегда считал, что всё идёт хорошо. У него не было причин думать иначе, но когда он взялся за дверную ручку, и запах смерти усилился, его желудок сжался.

Утёнок открыл дверь, полностью ожидая, что морозильник сломался, а тела, которые там хранились, гниют и вызывают неприятный запах. То, что он обнаружил, было тем, к чему он никогда не мог себя подготовить.

В жизни бывают моменты, когда кажется, что всё рушится, как пианино, вытаскиваемое из многоэтажки, слишком тяжёлое для тросов. Утёнок должен был видеть надпись на стене. Он должен был подготовиться к этому, чтобы этого не произошло.

Райан стоял там с зажигалкой и поджаривал обрубок в том месте, где на ринге была оторвана рука Машины-убийцы. Крошечное тельце лежало, как плюшевая игрушка, потерявшая половину набивки. Запах сожжённой плоти на мгновение пересилил вонь смерти, когда человеческий дым закрутился вокруг гротескного домика у бассейна.

Утёнок открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у него в горле. В дополнение к безумной сцене перед ним был ужасный декор.

— Ты больной ублюдок, — это всё, что мог сказать Утёнок, как будто что-то действительно могло быть хуже, чем накачивать младенцев наркотиками и заставлять их драться насмерть.

Комната была освещена мерцанием рождественской гирлянды, вплетённой в психотическую картину из гниющих детских туш, прикрепленных к стенам, как какое-то гнусное художественное движение. Трупы находились на разных стадиях разложения, свет соединял каждого маленького гнилого младенца с другим. Некоторым из старших в их маленькие тела были вставлены огни, заставляющие их светиться. У одного младенца, на тот момент неотличимого от человека, были две красные лампочки там, где должны были быть его глаза, что придавало ему жуткий малиновый предсмертный взгляд.

Райан стоял там с широко раскрытыми глазами, мёртвый младенец обмяк на руках. Гноящаяся рана, которую он пытался прижечь, залила пол запёкшейся кровью. Его поймали, и он понятия не имел, как справиться с последствиями, которые, как он ясно знал, будут на его пути.

После нескольких глубоких вдохов Утёнок успокоился, прежде чем сделать то, что подсказывали ему инстинкты: задушить Райана и добавить его в жуткую коллекцию, а затем поджечь чёртов домик у бассейна. Вместо этого Утёнок сказал:

— Мы можем это исправить, — его голос был ровным, затем стал более оживлённым. — Но сначала нам нужно разобраться с Ченсом. Он ушёл за грань. Он ввёл себе убойную дозу «ангельской пыли». Не микродоза для боёв, а настоящая.

Словно подчёркивая это заявление, снаружи раздался громкий шум, который застал Утёнка и Райана врасплох, заставив их обоих пригнуться. Утёнок вышел из пропахшей смертью лачуги и увидел, как Ченс врывается в дом. Дверь в домик у бассейна была выломана и неуклюже висела на погнутых петлях.

— Чёрт! Дерьмо начинается. Он, наверное, ищет меня.

— Если… — голос Райана в домике был тихим, спокойным.

Утёнок повернулся.

— Если что?

— Ты собираешься убить меня? Если да, пожалуйста… — Райан посмотрел на стены домика, на свою коллекцию, сияющую ярким светом. — Пожалуйста, оставь меня здесь, чтобы я и дальше мог заниматься своим искусством. С моими любимыми.

Лицо Утёнка исказила гримаса отвращения. Он закрыл глаза, покачал головой и вышел из строения.

В комнате пахло младенцами. Мягкий запах. Деликатный запах. И его Мэдисон хорошо знала. Она сразу же вспомнила о своём сыне, выживание в тот момент было вытеснено из её разума, по крайней мере, на исключительно личном уровне. В этот момент Мэдисон была уверена, что Хантер там. Она просто должна была найти его.

Шок прошёл, оставив её в мире боли. Её колени чувствовали себя так, будто кто-то вылил на них расплавленную сталь. Ожог был сильным, и они, казалось, сдавались, заставляя каждое движение вспыхивать волнами мучительного огня. Даже мысль о том, чтобы встать, заставила Мэдисон содрогнуться.

Ползая по полу, корчась от боли, она добралась к первой кроватке, стараясь как можно больше сидеть, чтобы снять нагрузку с коленей. Мэдисон слышала выражение «разум важнее материи», и ей нравилось в это верить, но как раз сейчас её разум подвергался испытанию, и она проигрывала битву.

Она могла представить себя стоящей, просто игнорируя боль и страх. Она думала, что это и есть выживание — стоять и игнорировать боль, стиснув зубы и преодолевая любые препятствия ради жизни, особенно когда в дело вмешивался Хантер, но это был не тот случай. Мужчина сломал ей ноги. Никто не мог ходить на сломанных ногах.

Дело было не в том, что желание найти сына когда-либо действительно исчезало, а в том, что его выживание зависело от её собственного выживания.

Всё изменилось, когда она вошла в детскую.

Подползая к первой кроватке, Мэдисон заглянула между прутьев сбоку. Внутри она увидела что-то, что заставило её отпрянуть. Это был ребёнок, но не совсем такой, какого она ожидала. Его лицо было покрыто порезами, болячками и синяками, каких Мэдисон никогда прежде не видела. Не на ребёнке. Этого никогда не должно было случиться с младенцами.

Её охватил шок, когда она подумала, что это может быть Хантер, но она могла сказать, что это не он. У этого ребёнка были другие волосы (были страшные язвы там, где были выдернуты пучки волос) и другие глаза. Но что они здесь делали? Издевательство над младенцами? И зачем?

Она медленно пробиралась к следующей кроватке, и то, что она нашла, заставило её сломаться. Это было хуже, чем в отделении интенсивной терапии, видеть крошечных недоношенных детей, подключенных к трубкам и аппаратам. Это были чьи-то дети. Где-то там были матери с дырой в сердце из-за этих пропавших детей, и над ними ужасно издевались. В шрамах, царапинах и синяках. Лицо, смотревшее на Мэдисон через деревянную решётку соседней кроватки, было бугристое и покрыто такими сильными синяками, что ребёнок выглядел так, будто страдал какой-то болезнью, из-за которой его кожа приобрела цвет гниющего банана. Один глаз был опухшим, из другого истекали гнойные выделения. Выражение лица ребёнка, глубоко под потрёпанной облицовкой, было пустым, как будто оно слишком много повидало, слишком много пережило. Был контужен, как говорили. Тяжёлая травма до состояния кататонии.

Мэдисон плакала, глядя на этого ребёнка, на этого малыша, который не заслужил того, что с ним случилось. И зачем? Это был вопрос, который преследовал её больше всего на свете. Какого хрена?

Пока Мэдисон плакала, колени пульсировали, как будто её ноги были расчленены, а затем окунуты в соль, дверь в комнату открылась. Она подняла голову, опасаясь своего открытия, и к тому же на таком низком уровне, что ей казалось, что ничто не может коснуться её, не так, чтобы это не нанесло ей ещё больше увечий. То, что она увидела в той комнате, убило её душу. В этот момент всё, что эти уроды могли сделать, это мучить её тело, и хотя это было бы болезненно, её смерть принесёт сладкое освобождение от ужасов этого испорченного дома.