Обезьяна - Кинг Стивен. Страница 2

Вода ушла в то лето, когда погиб Джонни Мак-Кейб. Через год после их переезда к тете с дядей. Дядя Уилл взял еще тогда деньги в банке на артезианскую скважину, а старый колодец совсем исчез в зарослях малины. Высох.

Только вода неожиданно вернулась. Так же, как и обезъяна.

С обезъяной в руках он пробрался сюда в конце лета, когда воздух был наполнен густым и терпким ароматом ягод. Их никто не собирал специально, разве что тетя Ида станет иногда с краю да наберет немного в фартук. Перезревшая малина падала на землю, гнила, а в высокой траве под ногами цикады сводили с ума своим бесконечным «Циииии…».

Шея, лицо, руки исцарапаны колючками в кровь. Он даже не пытается отвернуться. Он ослеплен страхом — настолько, что едва не налетает на прогнившие доски, которыми накрыт колодец, и застывает в сантиметре от падения на слякотное дно с десятиметровой высоты. Память об этом и заставила резко окликнуть Пити.

Именно в тот день погиб Джонни Мак-Кейб, его лучший друг. У себя во дворе Джонни по деревянной лестнице поднимался в устроенный на дереве шалаш. Они часто играли там вдвоем. Воображая себя пиратами, следили за кораблями-лодками на озере, палили из пушек и, убрав паруса (то, что их заменяло), ходили на абордаж. Как сотни раз до этого, Джонни поднимался в шалаш и вдруг спикировал с десятиметровой высоты и свернул себе шею, и все из-за нее, из-за этой уродины, этой мерзкой мартышки. Сначала зазвонил телефон, а потом отвисла тетина челюсть, и губы ее сложились в шоковое: «Хол, поднимись на веранду, я хочу тебе что-то сказать», и у него мучительно мелькнуло: «Обезъяна! Что еще натворила она?»

В тот день в колодце, кроме духа сырости да мокрых булыжников, ничего не было. Хол смотрел на обезъяну, которая лежала в кустах малины, на эти расставленные лапы с тарелками, на эти вывернутые губы с жутко торчащими зубами, грязные проплешины и застывший блеск глаз.

— Ненавижу, — прохрипел он и, схватив ее, ощутил, как под рукой шевельнулась косматая шерсть. Мартышка ухмылялась прямо ему в лицо. — Давай! — вызывающе крикнул Хол и, заплакав, стал трясти ее, и тарелки мелко задрожали. Обезъяна испортила все. Все. — Ну давай, ударь в них! Ударь!

Она лишь усмехалась.

— Ну давай же, ударь в них! — в истерике кричал Хол. — Плешивая гадина, гадина, ну давай же, ударь в них! Ненавижу и плюю на тебя! ТРИЖДЫ ПЛЮЮ!

Обезумев от ужаса и горя, он швырнул игрушку в колодец. И видел, как она, словно некий обезъяний каскадер, выполняющий трюк, сделала сальто и тарелки последний раз сверкнули на солнце. И плюхнулась на самое дно, и это, верно, встряхнуло пружину, потому что тарелки вдруг и вправду зацокали. Их размеренный, тягучий медный звон, отражаясь и затухая в каменной глотке мертвого колодца, долетал до слуха: динь-динь-динь-динь…

Зажав рот руками, он свесился через край и на мгновение, может, лишь в собственном воображении, различил ее там, в грязи, прицельно вперившуюся глазами (словно, чтоб навсегда запомнить) в застывший кружочек его мальчишеского лица, щерящую зубы и хлопающую в тарелки забавную заводную обезъянку.

Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, к т о — т о в ы ш е л и з и г р ы? Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, э т о н е Д ж о н н и М а к — К е й б в ы п о л н я е т, ш и р о— к о р а с к р ы в г л а з а, п о с л е д н е е в с в о— е й ж и з н и с а л ь т о в п а д е н и и, п и к и р у я в в е с е л о м в о з д у х е л е т н и х к а н и к у л с к р е п к о з а ж а т о м в р у к е о б л о м к о м с т у п е н ь к и, ч т о б с к о р о т к и м ж у т к и м х р у с т о м в с т р е т и т ь с я с з е м л е й и в ы— п л е с н у т ь а л у ю к р о в ь и з н о с а, з а х л е— б н у в ш е г о с я р т а и п е р е п у г а н н ы х г л а з? Э т о Д ж о н н и, Х о л? И л и т ы?

Хол застонал. И лихорадочно принялся накрывать колодец досками. И даже не чувствовал, как впиваются в ладонь занозы. А из-под досок, уже приглушенный и оттого еще более страшный, вырывался звон: оттуда, из сырого каменного склепа, где, корчась в конвульсиях, она била в тарелки, долетали звуки, словно с того света.

Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, к т о с е г о д н я… и з и г р ы?

Продравшись обратно сквозь колючие джунгли, исцарапанный, весь в репьях, Хол вмертвую растянулся на траве. Под вечер дядя отыскал племянника в гараже, где тот ревел, сидя на старой покрышке, и, видимо, подумал, что мальчик рыдает из-за погибшего друга. Так оно и было; но еще Хол плакал от пережитого страха.

Обезъяну он сбросил после обеда. А позже, когда вечерняя заря смешалась с молоком тумана, какой-то слишком быстро для ограниченной видимости мчавший автомобиль переехал их сиамского кота и скрылся. На дороге валялись кишки, и Билла вырвало, а Хол только отвернул бледное застывшее лицо; рыдания тети Иды (в довершении новости о сыне Мак-Кейбов это вызвало у нее приступ настоящей истерики, и только часа через два дядя сумел ее успокоить) он слышал как бы издалека. Сердце ребенка наполнилось холодным ликованием. Сегодня не его черед — лишь бесхвостого тетушкиного любимца, а не его и не брата или дяди Уилла. (Билл или Уилл…) А ее больше нет, теперь она на дне колодца, и облезлый кот с клещами в ушах — не такая уж дорогая цена. И пусть теперь бьет, если захочет, в свои дьявольские тарелки. И пауки соткут ей саван.

Но… она вернулась.

Устало Хол снова, как тогда, накрыл колодец и опять услышал, как звенят ее тарелки: д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, к т о — т о в ы ш е л и з и г р ы. Х о л? Т е р р и? И л и Д е н н и с? А м о ж е т, П и т и, Х о л? О н в е д ь т в о й л ю б и м ч и к, д а? Т а к, м о ж е т о н? Д и н ь — д и н ь — д и н ь…

— Пити!

От неожиданности ребенок выронил обезъяну, и тут же Хол содрогнулся от мысли, что этого толчка достаточно для того, чтоб механизм заработал и забряцали тарелки.

— Ты меня так напугал, пап.

— Прости, я просто… не хочу, чтоб ты ею играл. Давай ее сюда.

Хол протянул руку, и Пити, несколько взволнованный, отдал игрушку.

Деннис буркнул матери:

— Папа потихоньку шизеет.

Хол с одобрительно скалящейся обезъяной в руке оказался в противоположном углу комнаты раньше, чем успел сообразить, и за рубашку грубо стащил Денниса со стула. Затрещали нитки. Комично перекошенное лицо сына…

— Что такое…

— А ну иди сюда, — рявкнул он и выволок Денниса в соседнюю комнату.

— Хол! — взвизгнула Терри. Напряженно замер Пит. Хлопнув дверью, Хол прижал к ней сына. Теперь Деннис испугался.

— Кажется, у тебя проблемы с чересчур длинным языком?

— Пусти! Ты порвал мне рубашку, ты…

Хол снова прижал его к двери:

— Так разговаривать учат в школе? Или под школой? Друзья-курильщики?

Деннис вспыхнул. А после, съежившись, выпалил:

— Я бы не ходил в такую задрипанную школу, если бы ты не бросил работу!

Хол еще раз прижал сына к двери:

— Я работу не бросал. Меня уволили, и ты это отлично знаешь, и мал еще совать свой нос в дела старших. Не рано ли ты возомнил себя взрослым? Или тебе плохо живется? Двенадцатилетний сопляк! Ты вроде бы не голодаешь. И не ходишь с голой задницей. Пока что я… тебя, щенка… кормлю. — Выделяя каждое слово, он притянул Денниса к себе — нос к носу — и снова прижал к двери. Наверное, не столько от боли, сколько со страху — отец и пальцем его не трогал с тех пор, как они переехали в Техас, — парень по-детски безутешно разревелся.

У Денниса лицо пкрылось пятнами, кривя губы, он выкрикнул:

— Только не забудь меня ударить! Обязательне не забудь.

— Успокойся, Деннис, не мели чепухи! Я тебя очень люблю, ты должен слушать и уважать меня.

Деннис хотел было вырваться, но Хол притянул сына и крепко обнял; сначала мальчик на миг сжался, а потом, уткнувшись лицом отцу в грудь, расплакался еще сильней. Хол уже и не помнил, чтоб его дети так горько плакали. Закрыв глаза, он почувствовал, что еле стоит.

Нетерпеливый стук в дверь.

— Хол, прекрати! Оставь ребенка в покое, слышишь?!