Притяжение (СИ) - "Ann Lee". Страница 59

Я не удерживаюсь от судорожного вскрика, и цепляюсь пальцами за обивку, чтобы затормозить себя хотя бы в ответном движении бёдрами.

А он, выпрямившись, нависает надо мной, и продолжает массирующими и сильными движениями истязать моё лоно.

Смотрит так пристально, и в глазах его я вижу усмешку. Как бы я не старалась себя сдерживать, он видит меня насквозь. Слышит моё сбитое дыхание, ощущает жаркий аромат тела. Все признаки того, что я хочу его.

— Хочешь, кончит, царица? — подтверждает мои догадки своим вопросом.

И мне гордо не отвернуться, и не отказаться, никак не уйти от этого, потому что я очень хочу. Именно так, с его пальцами во мне и с этим пристальным взглядом тёмных глаз на мне.

Я облизываю пересохшие губы, и выталкиваю из себя, вместе со стоном:

— Да!

И как только я это признаю, и расслабляюсь, направляю свои бёдра навстречу его пальцам, он замедляется, а потом и вовсе останавливается, и я, чувствуя, как он протягивает влажную полосу, по внутренней стороне моего бедра. Не до конца понимаю, почему он остановился. Мне кажется, что это продолжение игры. И я с надеждой жду, что он вернётся к начатому, к тому огню, что разжёг умелыми ласками.

Но Руслан, обхватив мою коленку, тянет ногу, к противоположной и соединяет их. Смотрит подозрительно спокойно, и меня это тревожит.

— Только этого не будет, царица, — говорит, обрамляя моё лицо, горячим дыханием, потому что склоняется к самым моим губам, и я ещё не до конца, поняв смысл его слов, тянусь к нему за поцелуем, а он кладёт мне на губы те самые пальцы, что только что, разжигали во мне огонь, и я чувствую аромат собственного возбуждения.

— Ты плохо себя ведёшь, и наказана! — заканчивает он, и отстраняется.

— Что? — я реально выпадаю в осадок.

— Мне пора, — вместо ответа говорит Руслан, смотрит на наручные часы, и видимо не собирается обращать внимание, на бугор на своей ширинке.

— Ты издеваешься? — я настолько потрясена его поведением, что меня не хватает даже на возмущение.

— Ну что ты, царица, всего лишь хочу преподать тебе урок, — снисходительно улыбается, — до вечера.

Руслан уходит, а я так и сижу, придавленная и растерянностью, и начинающей подниматься из глубин сознания злостью.

Видимо, гордость проснулась наконец-то!

Да как он смеет со мной так обращаться?

Я неосмотрительно поднимаюсь на ноги, и тут же сажусь. Лодыжка всё же болит. Я надеюсь там ничего серьёзного.

Через пару минут после ухода Руслана, стучат в дверь, и заходит Лев Борисович.

— Виктория Сергеевна, Руслан Заурович, поручил мне вызвать вашего водителя, что я уже сделал, и предупредить вас, что вы поедите в травм пункт, — говорит он.

Заботливый какой!

— Хорошо, Лев Борисович, — вымученно улыбаюсь охраннику, и понимаю, что помощь медика действительно не помешает.

В итоге дня, имею диагноз растяжение связок, охлаждающий компресс на ноге, и раздражение на Руслана.

41

— Руслан! О, Боже мой, Руслан!

— Мам!

— Руслан!

Голос царицы, её дочери, шум проезжающих машин, визг шин, отъезжающей. Всё это сливается в одну какофонию звуков. И как не старается Руслан вынырнуть из него не может. Этот диссонанс наоборот помогает утягивать его, в какую-то густую тьму. Он проваливается в неё не в силах вынырнуть оттуда, хотя краем сознания понимает, что лежит на асфальте, а над ним плачущая Вика, а ей нельзя, нельзя, нельзя…

Во второй раз его выводят в реальность, грубые похлопывания по щекам, и только потом в уши вползает шум. Сперва далёкий и непонятный, но постепенно, становиться различимы, и гул проезжающих машин, и тревожное мяуканье скорой, и тихий ропот людских голосов, и опять плачь. Он тихий, но почему-то именно он выводит Руслана в реальность.

Он жмурится, при первой попытке открыть глаза, потому что голову окольцовывает гудящая боль, но глаза всё равно открывает. Над ним яркое голубое небо, с редкими облаками. Он даже подвисает на секунду, и чувствует, что снова ускользает в небытие, и тогда переводит взгляд ниже, и тут же получает заряд боли. Но теперь хотя бы он держится в этой реальности.

Руки тяжёлые, словно пятитонные. Он со стоном отрывает одну от земли, и тянет к очагу боли на голове. Его пальцы увязают в тёплом и липком, и он отчётливо ощущает налившуюся шишку на затылке, именно там, где сосредоточена вся боль.

Вместе с этим оживают монотонные звуки.

В поле зрения появляется фигура. На фоне яркого неба, она кажется расплывчатой, но когда человек присаживается, Руслан узнаёт Антона.

— Ты как, Руслан? — голос его звучит глухо, словно в ушах тонна ватты, и звук никак не может просочиться.

Хлопает резко дверь, и тихий плачь, приближается.

— Виктория Сергеевна, — выпрямляется Антон, — останьтесь в машине.

Но видимо его просьба остаётся не выполненной, потому что Антон тихо материться, а над Русланом нависает заплаканное лицо Вики.

Узкое личико опухло от слёз, под глазами размазана тушь, губы искусаны. Непослушные пряди падают на лицо, и она остервенело откидывает их с лица, и смотрит, смотрит на него.

— Руслан, — шепчет хрипло, — Руслан.

Всё на что хватает Руслана, требовательно глянуть на Тоху.

Нельзя её расстраиваться, неужели не понимает он.

Антон, предпринимает очередную попытку оттащить Вику от него.

— Виктория Сергеевна, вернитесь в машину. Вон медики приехали…

Но Вика, словно не слышит его, беззвучно роняет слёзы на лицо Руслана, и хочет дотронуться до его лица, но её тонкие пальцы замирают в миллиметре от него, так и не касаются.

— Иди, — хрипит Руслан, и этот натужный сип отдаётся в голове острой болью. Он морщится, и переводит дыхание, прикрывает на мгновение глаза.

Вика рядом громко всхлипывает, и Руслан спешить открыть глаза, чтобы она себе ничего не придумала.

Но мгновение видимо затягивается, потому что когда он всё же их открывает, над ним нависает мужик в синей форме. Видимо медик. Плач Вики удаляется. Медик что-то говорит, спрашивает, светит в глаза Руслана, но тёмное небытие снова утягивает его и он с какой-то тихой радостью уплывает туда.

Он пару раз выплывал в сознание в скорой, и то, потому что его тормошили. Но ощущение собственного тела, той гудящей боли в голове, не способствовало тому, чтобы держаться за эту реальность. В той темноте, в которую он погружался, была своя прелесть. И прелесть эта была в бесчувствии, в апатии, в полном отсутствие всех раздражителей. Будь то боль, мысли, воспоминания.

Руслан тонул в бесконечной тьме, обласканный волнами безмолвия, и пустоты. Он погружался всё ниже и ниже, туда, откуда он уже явно не захочет выныривать.

Зачем?

Здесь так спокойно. Здесь нет ничего, и поэтому, ничего и не нужно. Ничего не тревожит, не заставляет цепляться за жизнь. Нет, он отсюда не уйдёт не за что…

Он не знал, когда это произошло, но что-то его встревожило, заставило разойтись тёмным волнам покоя.

Зазудело.

Загудело.

Понеслось тревожным тремором, горячими импульсами, разгоняя такую комфортную тьму.

Он метался в своём уютном мирке, который таял с каждым мгновением, и не мог понять, что происходит?

Где этот назойливый источник волнения, который тревожит его?

Сквозь тонны тяжёлой тишины, стал пробиваться невнятный звук. Тихое, но назойливое жужжание. Оно и тревожило его, находило какой-то странный отклик, заставляло метаться.

Руслан устремился от него подальше, желая вернуться в свою такую уютную тьму, но этот звук, на грани писка, тихого, но всё равно, весомого доставал его. Нигде не мог он скрыться от него. Как не нырял глубже и глубже. Как не закрывался слоями темноты. Тот находил его и тревожил. Раздражал.

И Руслан вдруг осознал, что знает этот звук. Тихий нежный голос. Наполненный слезами, и тревогой. Он что-то говорил и говорил, разобрать Руслан не мог, а вот представить пухлые розовые губы мог. А вслед за ними в сознании появились яркие голубые глаза. И картинка начал складываться в узкое личико, со вздёрнутым носиком, в обрамлении непослушных тёмных кудряшек.