Тяжелая корона (ЛП) - Ларк Софи. Страница 42

Я проглатываю сэндвич меньше чем за минуту. Это клубный сэндвич, поджаренный, разрезанный пополам и наколотый зубочистками, чтобы не распадался. Я не удивлена тем, насколько это вкусно, Грета не производит на меня впечатления человека, который что-то делает наполовину.

Я также допиваю все молоко, затем переключаю свое внимание на горячую воду. Я грязная, и мне очень нужно помыться.

— Должна ли я помочь тебе снять остальное платье? — Грета говорит. — Я не думаю, что его можно спасти…

Мое свадебное платье уже было разрезано вокруг раны. Не говоря уже о разорванных и запятнанных кровью местах. И все же мне больно смотреть, как Грета разрезает оставшуюся ткань своими большими острыми ножницами. Когда она закончила, я осталась только в лифчике без бретелек и трусиках.

Грета, похоже, не смущена этим, и я тоже. Я использую мыло и мочалку, чтобы вымыться как можно лучше, а затем чищу зубы и сплевываю в раковину. Она работает достаточно хорошо, я полагаю, именно так люди поступали в былые времена. И вот я в подземелье, совсем как средневековая крестьянка, которая разозлила короля.

Когда я заканчиваю со всем, Грета предлагает мне чистую пижаму, но мы обе понимаем, что я не смогу ее надеть, поскольку мои руки и ноги прикованы к стене длинными цепями.

— Это не имеет значения, — говорю я ей.

Грета хмурится, явно недовольная всей этой ситуацией.

— Я принесу тебе другое одеяло, — говорит она.

Пошарив вокруг, я обнаружила маленький туалет в углу, так что мне, по крайней мере, не придется обременять Грету чем-то похуже. Рядом с ним есть раковина, но вода на вкус ржавая, и она только холодная.

У меня есть к ней последняя просьба.

— Не могла бы ты оставить свет включенным, пожалуйста? — Я говорю.

— Конечно, — говорит Грета, хмурясь еще больше. — Я также принесу тебе несколько книг почитать.

Это почти слишком для меня. Я снова опускаю взгляд на руки, крепко сжатые на коленях.

— Спасибо тебе, — шепчу я.

19. Себастьян

Я нашел Данте в его гостиничном номере в «Дрейк».

Он предпочел остаться там вместо того, чтобы вернуться в наш семейный дом. Еще один признак того, что он вообще не хочет здесь находиться.

Я слышу, как его тяжелое тело перемещается по комнате, но когда я стучу, проходит много времени, прежде чем он открывает. Может быть, потому, что ему приходится прихрамывать на негнущуюся ногу.

Он был ранен в бедро одним из людей Енина, кто знает, кем. Пуля попала в дюйме от бедренной артерии. Если бы пистолет bratok был направлен на миллиметр левее, Данте истек бы кровью за считанные секунды.

Хуже всего повреждение его руки. Он был ранен в правую ладонь. Доктор сказал, что его мизинец и безымянный палец, возможно, никогда не восстановят свою функцию.

Все это добавляется к списку причиненного мной ущерба.

Данте не брился со дня свадьбы. Его щетина выглядит густой, а иссиня-черные волосы растрепаны, вместо того, чтобы быть зачесанными назад со лба, как обычно. Из-за глубоких морщин на его лице кажется, что он постарел на десять лет.

Я не утруждаю себя приветствием с обычными вопросами вроде, как дела? Я знаю, как у него дела, также, как и у меня. Чертовски ужасно.

Когда я захожу в гостиничный номер, я вижу, что он уже застелил кровать с военной точностью. Его чемодан упакован и застегнут на молнию поверх покрывала. Сам Данте одет в свежую одежду, включая обувь.

— Что ты делаешь? — я спрашиваю.

— Я ухожу, — говорит Данте.

— Что значит ты уходишь?

— Именно то, что я сказал.

Он стоит рядом со своим чемоданом, скрестив руки на широкой груди. Его челюсти плотно сжаты.

— А как же похороны папы?

— Их не должно быть, — прямо говорит он. — Это было бы открытым приглашением русским прийти и закончить то, что они начали.

— А как насчет нас? — я требую. — Разве мы не собираемся закончить это?

— Нет, — говорит Данте. — Я не собираюсь.

— Как ты можешь так говорить? Тебя не волнует, что они сделали с папой?

В глазах Данте вспыхивает темный огонь. Впервые за очень долгое время он теряет самообладание. Одним движением он хватает меня за горло и швыряет в стену. Он не такой высокий, как я, но все равно достаточно крупный, и самый сильный мужчина, которого я когда-либо встречал. Это похоже на нападение быка. Он выбивает из меня воздух силой удара, сотрясая мой мозг в черепе, когда я ударяюсь затылком о стену.

— Не говори со мной о нашем отце, — шипит он прямо мне в лицо. — Ты не должен этого делать, когда я с самого начала говорил тебе, что это была плохая идея.

Может быть, он видит, как я морщусь от чувства вины, потому что почти сразу отпускает меня и снова отходит.

— Я знаю, что это моя вина! — я говорю. — Но ты должен помочь мне, Данте. Мы не можем позволить Енину выйти сухим из воды. Он подписал клятву на крови. Он должен заплатить за нарушение соглашения.

— Он заплатит, когда никто больше не будет иметь с ним дела, — говорит Данте. — Не итальянцы, не ирландцы, не поляки, не азиаты, не МС-клубы, никто, блять, Себ. Вот что значит нарушить клятву крови. Ты изгнан, твоя честь потеряна. Он не будет защищен Братвой в России или кем-либо еще. Он может попытаться построить свой бизнес, но он зачахнет и умрет без поддержки, без кого-либо, с кем можно было бы торговать. И в конце концов, без защиты, кто-нибудь уберет его. Он принял свое решение в гневе, и он заплатит за это.

— Этого недостаточно!

— И что будет? — Данте требует. — Ты хочешь убить его и его людей? Скольких еще людей мы потеряем, пытаясь это сделать?

— Я не знаю. Но ты сумасшедший, если думаешь, что они просто оставят остальных из нас в покое. Они хотели убить каждого из нас. Мы выжили только потому, что ты был там, а они этого не ожидали.

Данте качает головой.

— Мне не следовало приходить, — говорит он. — Я обещал Симоне, что покончу с этим. Я пообещал ей, что больше никогда не вернусь домой весь в крови. Теперь посмотри на меня, — он поднимает забинтованную руку с двумя бесполезными пальцами. — Я не начну новый цикл насилия.

— Это уже началось!

— Мне все равно, — его голос тверд и окончателен. — У меня двое детей, Себ. Я надеюсь сделать больше. Я пропустил девять лет с Симоной. Я хочу прожить каждую оставшуюся мне секунду рядом с ней. Если бы на этой свадьбе что-то пошло по-другому… Симоне позвонили бы вместо ее мужа, летящего домой на самолете. Я не сделаю этого ни с ней, ни с Генри и Сереной. Моя дочь еще даже не знает меня, Себ. Я не хочу, чтобы она росла с одной лишь фотографией отца.

— А как насчет остальных из нас? — я спрашиваю его.

Данте смотрит на меня своими черными глазами, так похожими на глаза нашего отца.

— Я люблю тебя, Себастьян, — говорит он. — Я всегда буду любить. Но Симона и мои дети теперь моя семья. Я должен поставить их на первое место.

Я не могу поверить, что он действительно уйдет. Не сейчас, когда он нужен нам больше всего.

Но он уже поднимает чемодан, делая это так легко, как если бы он был пуст.

— Будь осторожен, Себ, — говорит он. — Это не похоже на ограбление хранилища или даже на твою свадьбу. Меня не будет там, чтобы спасти положение. На этот раз я не вернусь.

Я смотрю на него, не веря.

Он начинает идти к двери гостиничного номера. Я смотрю, как его широкая спина удаляется от меня.

Затем, как раз в тот момент, когда он поворачивает ручку, я кричу: — Подожди!

Он делает паузу, оглядываясь через плечо, не отпуская дверь.

— Я тоже люблю тебя, брат, — говорю я.