Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага - Амаду Жоржи. Страница 8

Лулу Сантос, рассказывая, приходил в ярость: и этот Либорио прикидывается униженным и преследуемым – а-а! – с каким бы удовольствием Лулу презрел уважение к судье и судебному заседанию и бросил бы свои костыли в этого каналью! Тереза даже не может себе представить, какое удовольствие она доставила адвокату, плюнув в морду этому рогоносцу, этому сукину сыну. Рогоносцу, привыкшему к публичным скандалам, привыкшему бить женщину и только женщину, ведь встретиться лицом к лицу со многими смельчаками мужчинами он боится. Исподтишка, да, он готов сделать гадость, пустить в ход свои связи с полицией, делая их жизнь невыносимой. Настоящий сукин сын!

Еще худший случай рассказывает Лулу позже, случай, который будет разбираться совсем скоро, на следующей неделе. Печальный сюжет, еще один проигранный процесс, это ясно.

– Я расскажу вам, на что еще способен этот сукин сын. – Он произнес эти слова по слогам, ведь с его уст очень часто они срывались, но с любовью и нежностью, однако Либорио был су-ки-ным сы-ном, именно так!

В одной небольшой усадьбе с манговыми деревьями, деревьями кажаейрос, жакейрас, кажазейрас и про­чими живет и работает Жоана дас Фольяс, или Жоана Франса, преклонных лет негритянка, вдова одного португальца. Португалец Мануэл Франса, старый знакомый Лулу Сантоса, начал в Аракажу культивировать салат-латук, большие помидоры, капусту, лук и другие южные овощи наряду с фруктовыми деревьями, а также тыквой, сладким картофелем, и всё это на своем клочке земли, но земли прекрасной. Очень удачная, плодородная земля для не слишком большого, но процветающего хозяйства. С раннего утра на обработке земли трудились он и черная дас Фольяс; вначале они сожительствовали, потом, когда их единственный сын заявил о себе, постучав под сердцем, они повенчались в церкви и зарегистрировались в мэрии. Сын вырос, отец заболел; не дождавшись смерти отца, сын, прихватив с собой сбережения родителей, исчез из дома. Честный португа [19] не перенес этого; Жоана унаследовала землю и кое-какие деньги: им был должен кум Антонио Миньото, но главным её наследством была она сама – сильная негритянка, старомодная, жадная до работы, всё время думающая о сыне. И она наняла помощника для работы на огороде и для продажи овощей клиентам.

– Подождите, Лулу, я сейчас, – просит старая Адриана, – только принесу мунгунсу.

– Надо же! – восклицает Тереза. – Ну и тип этот Либорио, хуже не бывает.

– Дослушай до конца и поймешь, какой плохой я.

Из порта подул ветер, Лулу Сантос говорит о португальце Мануэле Франса, его жене Жоане дас Фольяс и их блудном сыне, а Тереза думает о Жануарио Жеребе: и где это он бродит? Пообещал появиться, показать ей баркас, погулять по песчаной отмели, откуда виден открытый океан и тянутся во все стороны песчаные дюны. Почему же, жестокий, не приходит?

На глубоких тарелках – мунгунса, кукуруза с кокосом, посыпанная корицей и гвоздикой. Адвокат на какое-то мгновение забывает свою блестящую обвинительную речь против Либорио Невеса. А-а, если бы это был трибунал!

– Божественная, божественная мунгунса, Адриана. Если бы он был в суде…

Господа судьи, шесть месяцев назад безутешная вдова, и не только вдова, но мать, осиротевшая после потери сына где-то на юге страны, получила от последнего вначале письмо, а потом телеграмму, что касается мужа, то она знает, что он нашел покой в самом высшем кругу рая, известие четкое и утешительное, поступившее от доктора Мигелиньо, своего человека по ту сторону жизни, который посещает Кружок Душевного Покоя и Гармонии, где используются поразительные методы лечения. Так что с мужем всё в порядке. А вот с сыном… Какое-то время он находился в Рио и, совершив глупость, попал в затруднительное положение: задолжал деньги; находясь под постоянной угрозой угодить в тюрьму, если в ближайшее время не вернет несколько тысяч рейсов, он написал матери, и, надо сказать, очень жестоко, что она должна прислать ему денег, иначе он сведет счеты с жизнью, выстрелив себе в грудь. Конечно, жалкий шантажист не выстрелил бы в себя, но каково было бедной матери, безграмотной, страдающей за единственного и обожаемого сына, она просто с ума сходила: где она могла найти восемь тысяч, о которых он её просил? Сосед, что оказал ей услугу и прочел сначала письмо, а потом и телеграмму, посоветовал ей обратиться к Либорио, дал его адрес, и вдова попала в лапы биржевого спекулянта, который дал ей в долг эти восемь тысяч, за которые она должна была вернуть шесть месяцев спустя пятнадцать, – обратите внимание, господа судьи и господа присяжные, на невиданно высокие проценты! Либорио собственноручно подготовил бумагу: если Жоана к указанному сроку не возвратит положенную сумму, она теряет землю, цена которой по меньшей мере сто тысяч, а может, и больше. Господа судьи!

Вдова по просьбе Либорио подписала, вернее, за неё подписал Жоэл Рейс, слуга Либорио, она ведь не умеет ни читать, ни писать даже собственное имя. Двое подручных этого порочного человека были свидетелями. Жоана взяла взаймы спокойно: кум Антонио Миньото – человек слова, он должен ей вернуть десять тысяч через четыре месяца. Пять оставшихся она хотела сэкономить за шесть месяцев, так она сохранит постоянных покупателей со времен, когда хозяином был муж.

Всё так, как рассчитывала Жоана, и произошло: кум заплатил долг в назначенный срок, сама она сэкономила пять тысяч за шесть месяцев и отправилась к Либорио вернуть долг. И знаете, что он ей сказал? Подумайте только, Тереза, подумайте, господа присяжные заседатели!

– Что же?

– Что она ему должна восемьдесят тысяч вместо восьми.

– Но почему же?

– Да потому, что документ составлял он сам и написал сумму не словом, а цифрами. Но, как только Жоана вышла, он подставил еще один ноль той же ручкой, теми же чернилами и почти в тот же час. Ну, скажите, ну, скажите вы мне, где бедной старухе взять восемьдесят тысяч крузейро? Где, господа судьи? Либорио требует от правосудия, чтобы усадьба Жоаны пошла с молотка, нет сомнения, что именно он купит её за четыре винтена.

Ну, Тереза уже подумала, что станется с этой женщиной, которая проработала всю свою жизнь на этой земле и вдруг будет выброшена с неё и пойдет по миру с протянутой рукой? Да? Я буду биться, буду кричать, взывать к справедливости, что еще? Если бы суд был народным, всё было бы по-другому. Но здесь судья гражданский, и, хотя он хороший человек и хорошо знает, кто такой Либорио, и уверен, что тот подделал документ, что он может сделать, чтобы вдова выиграла? Начать процесс по поводу подделки документа? Но как, как это сделать, когда на бумаге стоят подписи свидетелей, да и никто не может доказать, что ноль был подставлен позже!

Он перевел дух, от возмущения лицо его раскраснелось, он даже похорошел.

– Все знают, что это еще одна подлость Либорио, но ничего поделать не могут, он завладеет землей Мануэла Франса, черная Жоана будет жить, прося подаяния, а её презренный сын – вот уж сукин сын, никак иначе не назовешь – пустит-таки себе пулю в грудь, что же ему останется делать.

Воцарилось молчание, точно уже кто-то умер, никто не произносил ни слова. Тереза смотрела куда-то в пространство, но она не думала сейчас ни о Жануарио Жеребе, или Жану, как его называл тот, кто любит, ни о песчаном пляже. Она думала о Жоане дас Фольяс, доне Жоане Франса, которая, согнувшись в три погибели, трудилась на своей земле вначале вместе со своим мужем португальцем, потом одна, сажая, собирая урожай своими собственными руками, и о ее сыне, что в Рио, где он прокутил деньги и стал их требовать с матери, угрожая застрелиться. Если у Жоаны отберут землю и Либорио выиграет процесс, что она будет де­лать, чем будет жить, на что питаться, на чём экономить, чтобы посылать деньги сыну?

Старая Адриана собирает пустые тарелки и идет на кухню.

– А скажи мне, Лулу… – возвращается к разговору Тереза.

– Что?

– Если бы дона Жоана умела читать и ставить свое имя, был бы такой документ действителен?