Зимняя бухта - Валь Матс. Страница 22

Какая-то женщина положила ладонь мне на руку. Она была очень похожа на Элисабет, только с двойным подбородком. В другой руке женщина держала стакан.

— Я обязательно должна обнять тебя, — объявила она и прижала меня к себе.

— Ему должны самое малое медаль, — настаивал старик.

— Меня зовут Майкен, я тетя Элисабет, — представилась женщина. Я почувствовал, как по спине у меня расплывается мокрое пятно.

— Майкен, ты его облила вином, — заметила Элисабет.

Майкен, в облаке духов и алкоголя, наградила меня медвежьими объятиями, причем ее объемистый бюст уперся мне в грудь, и неохотно отпустила меня.

Подошла с салфеткой мама Элисабет, в очень короткой юбке, маленьком бюстгальтере и громадных, как у Франка, очках.

— Здравствуй, Йон-Йон, как здорово, что ты пришел.

— Спасибо, — сказал я, пока она промокала мне спину. Майкен забрала у нее салфетку и вытерла мне плечи и грудь.

— Майкен, — слегка раздраженно сказала Элисабет, — на груди у него вина нет.

— Как знать? — ответила Майкен и поцеловала меня в щеку. — Подумать только: встреча с героем!

Патриция вылезла из бассейна, подбежала и обхватила меня мокрыми ручонками, обняла изо всех сил. Нас окружили ее приятели. Франк снял очки и постучал дужками по бокалу.

— Дорогие друзья, дорогие дети. Сегодня мы собрались, чтобы отпраздновать десятый день рождения Патриции. Все мы любим ее. Какое счастье, что есть молодые люди, которые, когда приходит время действовать, действуют не раздумывая. Сейчас все наше внимание направлено на тебя, Йон-Йон. Прошу четырехкратного «ура!» в честь героя!

Вся орава прокричала «ура!», а двое ребят — целых пять раз.

— А теперь, — продолжил Франк, — прошу четырехкратного ура в честь именинницы, Патриции, она же Паддан.

— Йе-е-е-йе-е-е, Паддан! — заорали мелкие.

«Ура» еще не отзвучало, как я почувствовал у себя на спине руку Майкен. Она опять вытерла меня салфеткой.

— Франк! Франк! — кричал старичок у стены, — ему должны были дать медаль!

Франк улыбнулся старичку, я открыл кока-колу, налил немного в стакан, который протянула мне Майкен.

Элисабет продолжала знакомить меня с гостями. Двух коротышек с круглыми животами она застала посреди разговора, они едва успели поздороваться со мной. На них были такие же шорты до колена, как и на Франке; на одном очки, которые можно превратить в солнечные: солнцезащитные стекльттпки были подняты и торчали над носом.

— Это Йон-Йон, — сказала Элисабет, и я протянул руку. Коротышка изо всех сил сжал мне ладонь.

— Приятно познакомиться с молодым человеком, у которого есть внутренний стержень.

Рядом со мной возникла рассеянно улыбавшаяся Майкен.

— Может, еще кока-колы? Или лучше вина? — спросила она. В одной руке она держала бокал, в другой неоткрытую банку колы.

— Спасибо, все нормально, — я показал свой наполовину полный стакан.

— Может быть, ты не пьешь вино?

— Когда хожу на тренировки — нет.

— Ну и ну! Нужные тренировки?

Она споткнулась на этом «ну-ну-ну», но потом выправилась и вновь произнесла «ну-ну-нужные».

— Я боксер.

— О-о-о! Обожаю бокс! Я, правда, по-настоящему ни одного поединка не смотрела. Но смотрела кино с Робертом, как там его… де Ниро. Ты смотрел?..

— Нет.

— Да ну, смотрел, конечно. Он просто чума! И там играют из «Сельской чести» [19]… интермеццо…

Она обернулась к толстячку с поднятыми солнцезащитными стеклышками.

— Роланд, как называется это, с де Ниро и «Сельской честью»?

Элисабет выдула дым в сторону бассейна. Бассейн у них немаленький. Я еще никогда не видел, чтобы садовый бассейн был таким большим, но с другой стороны, я вообще садовых бассейнов не видел.

— Наверное, на тренировках ужасно тяжело? — сказала Майкен, становясь между мной и Элисабет. Я согласился — тяжело.

— Надо же. — Майкен смотрела на меня, округлив глаза.

— Что «надо же»?

— Да так, в общем и целом. Я сама-то человек неспортивный. Когда-то неплохо метала мяч, но это все мои спортивные достижения.

Элисабет взяла меня под руку и потянула к бассейну:

— Хочешь посмотреть сад?

— Конечно. С удовольствием.

— Она немного назойливая, — пробормотала Элисабет. Мы обошли бассейн. Потом постояли, глядя на Мэларен. Я обернулся на дом.

— Какая у вас большая вилла.

— Да, но мы скоро переедем.

— Да? Почему?

— Он для нас слишком большой. Да и у папиной фирмы дела идут неважно.

Элисабет положила руку мне на пояс и как будто развернула — так, чтобы я смотрел на Мэларен.

— Мне будет не хватать этого вида. Будет не хватать завтраков на веранде и позднего купанья в бассейне, когда над тобой темное августовское небо с миллионом звезд. Любишь плавать?

— Ага, — ответил я. — А где у вас туалет?

— Прямо, потом направо, в прихожей.

— Я скоро, — пообещал я и направился к дому.

В гостиной меня охватило странное чувство. Я был тут в третий раз, и гостиная как будто изменилась, или, может, я сам изменился — неясно.

В туалете было занято. Я вернулся в гостиную, сел на диван и стал ждать.

С верхнего этажа спускалась Патриция. Она надела платье в горошек, а в руках несла мячик — тот самый, с которым играла в день, когда я сто лет назад ее спас. Остановившись передо мной, девочка протянула мне мяч.

— Вот, это тебе. На память.

Я взял мяч, не зная, что мне с ним делать. Мяч был мокрый. Да, они же играли с ним в бассейне.

— Спасибо.

— Хочешь посмотреть мои игрушки?

— Давай.

Патриция снова побежала наверх, я отправился следом. Мы оказались в коридоре второго этажа. На этот раз он выглядел по-другому. Через мансардные окошки лился солнечный свет. Двери комнат были открыты. Патриция остановилась у своей двери и сообщила:

— Я живу здесь.

Я со стуком бросил мячик об пол. От мяча осталось темное пятнышко. Я хотел было еще раз бросить мяч, но он ускакал от меня по коридору и перекатился через порог дальней комнаты — комнаты со старыми газетами и старым ресторанным счетом.

— Я только схожу за мячом, — сказал я.

Мяч закатился под кровать. Я лег на пол. Мяч укатился к самой стене.

Я достал его и, извиваясь, полез из-под кровати. И в последний момент заметил картины.

Я снова нагнулся и посмотрел под кровать.

— Нашел? — крикнула Патриция.

— Вот он, — крикнул я в ответ, а сам вновь сунулся под кровать.

К ней снизу были прикреплены две картины. Не очень большие, но обе подписаны. Одна — Улле Ульсон, вторая — Грюневальд.

— Нашел? — снова крикнула Патриция.

Я поднялся и счистил с себя пыль.

— Конечно.

Девочка по-прежнему стояла в дверях своей комнаты. Я вошел, и она показала мне целую ферму, расположившуюся на кровати.

— Леопарда зовут Килрой, — рассказывала она. — Все остальные — его детки. Всех зовут как меня — Патриция. Но я хочу дать Килрою другое имя. У него теперь два имени. Его будут звать Йон-Йон Килрой, в твою честь. Окрестишь его?

— Как?

— Стукни его три раза по голове теннисным мячиком, выжми воду и скажи: теперь тебя зовут Йон-Йон Килрой. И все!

— Мячик почти высох.

Патриция взяла мячик и умчалась в ванную. Вернулась с мокрым мячом, поднесла ко мне мягкого зверя. Я выжал на голову леопарду несколько капель из мяча.

— Окрещаю тебя Йон-Йоном Килроем, — провозгласил я, а потом сказал: — Мне надо в туалет.

Зашел, заперся. Большая встроенная ванна, вдоль стены выстроились горшки с папоротниками и еще какими-то зелеными растениями. На стене, над громадным зеркалом, два динамика, но сам проигрыватель где-то в другом месте.

Я думал о картинах под кроватью. Франк заявил, что они украдены. Страховая компания заплатит, а он потом продаст эти картины, может быть — за границей. Похоже, с деньгами у него туго.

Я спустился к остальным.

Все, кто был в саду, уже вошли в дом и собрались перед телевизором: рыжий парнишка собирался показывать, что он там наснимал. Он включил телевизор, но на экране начался не видеофильм, а репортаж Си-эн-эн. Съемки из Сараево. Посреди улицы разорвалась граната, люди кричали, бежали. Какая-то женщина осталась лежать. Рядом с ней на уличных булыжниках ширилась лужа крови. Потом пошли кадры из больницы. На кровати лежал мальчик моего возраста.