Зимняя бухта - Валь Матс. Страница 25

О сестры мои и братья, скажите же мне, что такое любовь.

— Тц-тц-тц, — зевает Клод, — не верю я тебе, парень, по-моему, врешь ты все. Просто врешь. Но вранье тебе не поможет, в этом городе — точно. Правда рано или поздно выплывет наружу, и тогда ты увидишь… тц-тц-тц… тогда пощады не жди.

Клод бросает на стол передо мной карточку. Красная карточка с белыми звездочками.

— Покажи ее внизу, и тебя выпустят.

Он открывает дверь и выходит.

Папина сигара потухла.

— Мы можем уйти отсюда? — спрашиваю я.

— Конечно. — Папа поднимается. Затягивает галстук потуже, сует окурок в пепельницу. Мы выходим в какой-то кабинет. Там человек пятьдесят полицейских в гражданском, с закатанными рукавами; у всех на груди карточки с именем и должностью, а при бедре револьверы, и мне от этого чуть не делается дурно.

Лифт не работает, мы спускаемся по двум лестничным пролетам на первый этаж. Входная дверь забрана решеткой, и папе приходится предъявить удостоверение, а мне — карточку, чтобы нас выпустил чернокожий великан с тремя белыми уголками на рукаве синей рубашки.

Наконец мы на улице.

— Давай выпьем кофе, — предлагает папа; мы пересекаем улицу и входим в маленькое кафе с красными пластмассовыми стульями и вентилятором на потолке. Парень за стойкой как две капли воды похож на Навозника, на руках у него резиновые перчатки.

— Два кофе, — произносит папа.

Мы выбираем столик подальше, в углу. Папа садится у стены, чтобы видеть входную дверь. Мужчина в резиновых перчатках приносит кофе, ставит чашки на стол.

— Плохи твои дела, — начинает папа. — Надеюсь, ты это понимаешь.

— Где Элисабет? — спрашиваю я.

— Элисабет? — удивляется папа.

— Да. Где Элисабет?

— Кто это?

— Девушка, которая была со мной в планетарии.

Папа подается ко мне:

— Ты нам о чем-то не рассказал?

— У нее черные солнечные очки, она все время держит их в руке. Волосы длинные.

Отец вопросительно смотрит на меня, вынимает из внутреннего кармана кожаный футляр и достает оттуда сигару с сосиску величиной. Перочинным ножом отрезает кончик сигары, закуривает и выдыхает дым к вентилятору на потолке.

— Что ж, нас ждет расследование.

— Где Элисабет? — Я встаю. Отец хватает меня за руку:

— Ты куда собрался?

— Назад, в полицейский участок.

— Если ты туда вернешься, не факт, что тебя снова выпустят.

— Где она? — кричу я. Мужчина в перчатках перестал протирать стойку и смотрит в нашу сторону.

Я сажусь.

— Элисабет — девушка, которая была со мной в планетарии.

Отец качает головой.

— Никаких девушек в планетарии не было.

Голова у меня идет кругом. Папа перегибается через стол:

— Зачем ты сюда приехал?

— Хотел увидеть тебя.

— Меня. Зачем?

— Затем, что ты мой отец.

— А это тебе для чего?

Папа достает из внутреннего кармана кухонный нож и бросает на стол.

Я проснулся оттого, что меня трясла мама.

— Йон-Йон, проснись!

— А?

— Проснись. Ты разговаривал во сне. — Мама стояла рядом в одном халате. Я чувствовал запах ее волос. — Ты кричал.

— Сон приснился, — объяснил я.

— Попробуй снова заснуть.

Она вышла из комнаты, закрыла дверь.

Янос сидел в кресле.

— Займемся одной сценой из «Гамлета». Подумаем, как построен этот эпизод и как его можно представить зрителям. Поразмышляем над звуком и светом, над декорациями, попробуем сыграть сцену, по-разному расставляя акценты. Другая группа таким же образом поработает с «Эдипом». Через несколько недель мы покажем друг другу, как мы изучили пьесы, с какими трудностями столкнулись и как с ними справились.

— Вам предстоит работать с эпизодом, где труппа актеров играет в замке спектакль, который, по мысли Гамлета, заставит королеву (его мать) и короля (его дядю) раскрыть себя. Гамлет уверен, что дядя убил его отца, чтобы жениться на его матери. Еще он считает, что королеве известно о преступлении короля. Это сильно заряженная сцена, в которой внутренний мир Гамлета обретает телесное воплощение: его представляют бродячие актеры.

Я поднял руку.

Янос кивнул мне, щурясь поверх очков.

— Зачем нам вся эта древняя пурга?

— Древняя пурга? — Янос сдвинул очки на лоб.

— Да, всякое старье. Одна пьеса — про Средние века, вторая вообще про Античность. И обе пьесы — про королей! И мы не короли, и зрители наши с королями не знаются, да и сами не царской крови. А мы все из старья не вылезаем. Мне кажется, это неправильно. Мне кажется, нам нужны пьесы про то, как теперь.

— А как теперь? — поинтересовался Янос.

— Ну не знаю, но есть же люди, которые пишут про современное. Не все театры играют спектакли про замшелых королей. И потом, есть же кино. Почему не начать с кино?

— Никакого кино в наших планах нет, — ответил Янос. — А что касается старья… все новое содержит в себе старое. Просто это старое выглядит по-другому.

— Я считаю, это неправильно, — упорствовал я. — Особенно когда работают с молодежью. Зачем оглядываться назад? Надо смотреть вперед.

Янос снял очки, сунул их в карман рубашки.

— Еще можно сказать: хочешь понять, куда идти, — не смотри на карту, смотри на деревья…

— Нам бы лучше что-то посовременнее, — сказал я. Янос объявил перерыв.

— Не надо нам столько старья! — крикнул я ему вслед. Но он сделал вид, что не слышит, и вышел из аудитории.

Во время перерыва Улла, Стаффан и Элисабет сидели на газоне напротив меня. Стаффан скатал неудачную папиросу, которая то и дело гасла.

— Ты не прав, — сказала Улла. — Опираться на старую театральную традицию необходимо.

— Надо докопаться до самых корней театра. — Стаффан пытался раскурить свое самодельное чудище.

— Сравнивать кино и театр — безумие, — продолжала Улла.

— Кино, — рассуждал Стаффан, — это просто камера и деньги. Я снимался в телесериале. «Другая девушка». Смотрел?

Я помотал головой. Самокрутка Стаффана снова погасла.

— Там все на монтаже держится. Вроде как смотришь на актера, а его там вообще нет. Потом все склеивают в монтажной — вот тебе и кино. Ничего общего с театральной игрой. Просто трахаешься с камерой, вот и все.

Его папироса погасла в четвертый раз. Элисабет предложила ему «Кэмел», но он такое не курит.

Улла свернула самокрутку, раскурила и передала Стаффану. Эта горела лучше. Стаффан глубоко затянулся, явно поражаясь тому, что папироса не гаснет, и зашелся кашлем. Улла гулко постучала его по спине. Элисабет бросила на меня сердитый взгляд. Конец перемене.

Мы покинули лужайку в числе последних, и в дверях я столкнулся с двумя парнями в бейсболках.

— Во что играли? В дочки-матери? — спросил тот, что покрупнее, — он надел бейсболку козырьком назад, сегодня на нем черная футболка с надписью Shit happens.

— В игру, которая называется «Плюнь крутому в кепку», — огрызнулся я. Элисабет потащила меня прочь. Кепка проорал мне в спину:

— Самый резкий, что ли?

Я обернулся и показал ему средний палец. Кепка растянул рот в дурацкой улыбке. Из-под верхней губы у него торчал пакетик табака.

— Ну идем же, — просила Элисабет.

— Куришь ты много, вот что, — ответил я — до меня долетело ее дыхание.

Когда мы зашли в театральную, в кресле сидела Лиса. Она была разута и ковыряла царапины на лодыжке. Мы уселись на пол.

Лиса обхватила колено руками и уставилась в потолок.

— Принц Гамлет беседует со своим умершим отцом. Отец, он же Король, умер за четыре месяца до описанных в пьесе событий. Сразу после его смерти королева Гертруда, мать Гамлета, выходит замуж за брата умершего короля. Призрак отца рассказывает Гамлету, что смерть старого короля была насильственной. Когда он после обеда спал в саду, его порочный брат Клавдий влил ему в ухо яд. Так Клавдий стал королем и женился на матери Гамлета Гертруде…

Я смотрел на Элисабет. Она откинулась назад, сцепила руки за спиной. Грудь выпячена; под тканью блузки проступили соски. Я ощутил ее запах и придвинулся ближе. Вдохнул поглубже, пытаясь уловить ноздрями как можно больше Элисабет.