Русская басня - Степанов Николай Леонидович. Страница 34
ЗЕРКАЛО
Венецианского искусства труд чудесный,
Стояло Зеркало в палате золотой,
И прямо против точки той,
Где солнце из-за волн спешит на свод небесный.
Уж первый луч его взливался на буграх
И нежным горизонт румянцем багрянился,
Пастух, что мучим быв любовью, пробудился,
Бродил глухой стезей с овечками в полях.
Уже настал тот час, что солнце выходило
Из туч
И, луч
В пространство устремив воздушное, открыло
Во тьме лежавший свет.
За ним вослед
Такой же солнца круг и в Зеркале явился,
И золотом кристалл горящим воспалился.
Сиянье Зеркало в кичливость привело,
И вот какую речь оно произнесло:
«Вселенной взоры днесь я с солнцем разделяю
И всё то презираю,
На что я ни гляжу:
Сиянья равного ни в чем не нахожу».
Но туча мрачная закрыла солнце с краю;
Весь блеск пропал;
Кристалл
Сумрачен стал.
Лучами милости вельможа осиянный
Мечтает, что пред ним преклонится весь мир;
Но только станет ветр дыхать непостоянный —
Льстецы бегут, один останется кумир.
ИЗГНАНИЕ АПОЛЛОНА
На Феба некогда прогневался Зевес
И отлучил его с небес
На землю в заточенье.
Что делать? Сильному противиться нельзя;
Так Аполлон тотчас исполнил изреченье:
В простого пастуха себя преобразя,
В мгновение с небес свое направил странство
Туда, где пенится Пенеев быстрый ток.
Смиренно платье, посошок
И несколько цветов — вот всё его убранство.
Адмету, доброму Фессалии царю,
Сей кроткий юноша услуги представляет.
И скоро царскими стадами управляет.
Находит в пастырях худые нравы, прю,
Сердец ожесточенье,
О стаде нераченье,—
Какое общество поборнику искусств!
Несчастлив Аполлон. Но сладостной свирелью
Старается еще открыть пути веселью,
Поет — и се уже владыка грубых чувств:
Влагает в пастырей незнаемую душу,
Учтивость, дружество, приятный разговор,
Желанье нравиться; к нему дриады с гор
И нимфы ручейков сбегаются на сушу.
Небесны боги сами,
Один по одному,
С верхов Олимпа вниз сходилися к нему,
И сельские поля сравнялись с небесами.
Зевес изгнанника на небо возвратил.
Искусства исправляют нравы.
Тот первый варваров в людей преобратил,
Который выдумал для разума забавы.
И.И. Хемницер
МЕДВЕДЬ-ПЛЯСУН
Плясать Медведя научили
И долго на цепи водили;
Однако как-то он ушел
И в родину назад пришел.
Медведи земляка лишь только что узнали,
Всем пó лесу об нем, что тут он, промычали;
И лес лишь тем наполнен был,
Что всяк друг другу говорил:
«Ведь Мишка к нам опять явился!»
Откуда кто пустился,
И к Мишке без души медведи все бегут;
Друг перед другом Мишку тут
Встречают,
Поздравляют,
Целуют, обнимают;
Не знают с радости, что с Мишкою начать,
Чем угостить и как принять.
Где! разве торжество такое,
Какое
Ни рассказать,
Ни описать!
И Мишку все кругом обстали;
Потом просить все Мишку стали,
Чтоб похожденье он свое им рассказал.
Тут всё, что только Мишка знал,
Рассказывать им стал
И между прочим показал,
Как на цепи, бывало, он плясал.
Медведи плясуна искусство все хвалили,
Которы зрителями были,
И каждый силы все свои употреблял,
Чтоб так же проплясать, как и плясун плясал.
Однако все они, хоть сколько ни старались,
И сколько все ни умудрялись,
И сколько ни кривлялись,—
Не только чтоб плясать,
Насилу так, как он, могли на лапы встать;
Иной так со всех ног тут ó землю хватился,
Когда плясать было пустился;
А Мишка, видя то,
И вдвое тут потщился
И зрителей своих поставил всех в ничто.
Тогда на Мишку напустили,
И ненависть и злость искусство всё затмили;
На Мишку окрик все: «Прочь! прочь отсель сейчас!
Скотина эдака умняй быть хочет нас!»
И всё на Мишку нападали,
Нигде проходу не давали,
И столько Мишку стали гнать,
Что Мишка принужден бежать.
КОНЬ И ОСЕЛ
Конь, всадником гордясь
И выступкой храбрясь,
Чресчур резвился
И как-то оступился.
На ту беду Осел случился
И говорит Коню: «Ну, если бы со мной
Грех сделался такой?
Я, ходя целый день, ни разу не споткнуся;
Да полно, я и берегуся».
«Тебе ли говорить? —
Конь отвечал Ослу.— И ты туда ж несешься!
Твоею выступкой ходить —
И вóвек не споткнешься».