Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович. Страница 106

Альпийские горы видели мы еще в Аугсбурге; но въехали в них 6/17 сентября на станции Фиесле. Завтракали мы уже в Тироле, в городке Рейте. Из ворот сего города поднимались мы целый час на высочайшую гору, и лишь только на нее взъехали, как представилась нам другая гора, не менее первой, на которую мы также час ехали, имея в глазах пропасти бездонные. Потом станции были сноснее, но от местечка Лермоса до Нассерейта была станция ужасная. Горы и пропасти столь ужасны, что волосы дыбом становятся. Надлежит, однако ж, отдать правительству ту справедливость, что дороги сделаны и содержатся так хорошо, как я нигде не находил; аспекты страшные, но нет ни малейшей опасности. Все опаснейшие места завалены каменьями, и дорога такова, что две кареты свободно разъехаться могут. В Парвисе остановились мы ночевать, побоявшись в темноте ехать. 7/18 сентября с светом вдруг с ночлега выехали. Не доезжая до Инспрука, подъехали мы к горе высоты безмерной и, приметя, что почталион наш, загнув кверху голову, нечто нам показывает, велели ему остановиться и, вышед из кареты, увидели из верхушки горы густой дым с пламенем. Почталион сказывал нам, что дым и огонь видят они не больше восьми дней в году. Сия гора, называемая Martins-Wand, есть та самая, на которую император Максимилиан I, ловя дикую козу, сгоряча забрел и одинехонек плутал по ней двое суток. Возвращение его оттуда почитается здесь чудом. Он сам рассказывал, что, когда, уже не видя следа к спасению, пришел он в отчаяние, должен будучи умереть с голоду, вдруг явился ему пастух и свел его с горы. Сего пастуха никак отыскать не могли. Попы называли его ангелом. Император велел сделать дорожку на самую верхушку горы, и на самом том месте, на котором явился ему пастух или ангел, водружен превеликий крест, которого снизу за высотою видеть нельзя. После сего приключения император большую часть жизни своей проводил в инспрукском капуцинском монастыре в монашеской келье. Почти в полдень приехали мы в Инспрук, в котором имеет свое пребывание эрцгерцогиня Елисавета, сестра нынешнего императора. [1] Я, имея правилом нигде ко двору не представляться, не считал удостоен быть ее лицезрением. Отобедав, ходил я в капуцинский монастырь, где водили меня в кельи Максимилиановы. Увидев марширующий по улице полк, спросил я, куда он идет. Хозяин трактира, где я жил, был моим проводником. Он отвечал мне, что сегодня будет на чистом поле экзамен полковой нормальной школе. Сорок восемь солдатских детей обучаются на государевом коште как военной экзерциции, так и прочим знаниям, касающимся до ремесла военного. Намерение сего установления то, чтоб сделать из них хороших унтер-офицеров. Один девичий монастырь истреблен; кельи превращены для мальчиков в казармы, а сад монастырский в место для их экзерциции. Эрцгерцогиня со всем своим двором присутствовала на экзамене. По календарю ей лет сорок, а по виду и по живости характера нельзя дать и тридцати. Она очень походит на сестру свою, королеву французскую. Полк отдал ей честь, и начался экзамен. Я хотя прятался в народ, но меня тотчас приметили; а скорее всех эрцгерцогиня, узнав от полиции о моем приезде. Весь двор ко мне обратился, и от всех показано было ко мне отличное внимание и учтивость. Нечувствительно выманили меня из народной толпы, и я приметил, что каждый листочек экзамена приказывала эрцгерцогиня тотчас доводить до меня. Она шептала что-то с гофмаршалом, который, подошед ко мне, спросил меня: буду ли я представляться? Я отвечал, что завтра еду и что сие счастие предоставляю себе на возвратном пути моем. Я видел, что ответ мой был тотчас перенесен эрцгерцогине, которая без всяких церемоний тотчас сама ко мне подошла. «Хотя вы мне и не представлены, — сказала она, — но я слышу, что вы едете в Италию; прошу вас сказать мой поклон брату моему, великому герцогу тосканскому, и сестре моей, королеве неаполитанской». Я отвечал ей, что почитаю за великое себе счастие исполнить ее повеление. После сего разговаривала она со мною долго о разных материях и весьма милостиво пожелала мне счастливого пути. Лишь только она от меня отошла, как все дамы меня окружили и уговаривали сильно остаться на несколько времени в Инспруке. Я был неумолим. Наконец, в девятом часу ввечеру, экзамен кончился. Эрцгерцогиня пошла во дворец пешком; вся публика ее провожала, и я счел за пристойное от нее не отставать. Город был освещен, но ночь претемная. К удивлению моему, увидел я, что ее высочество, увернувшись в темноте от публики, подозвала моего проводника и с ним разговаривает. Проводник мой, возвратясь со мною, дал отчет в своей беседе. «Она изволила меня спрашивать о вас,— сказал он, — одни ли вы едете; а узнав, что с женою, хотела знать, для чего жена ваша не пришла посмотреть экзамен?» Проводник мой отвечал, что он этого не знает. Потом спрашивала она, правда ли то, что я завтра еду. «Правда», — отвечал мой проводник. «Так скажи же ему от меня, что я желаю ему от всего сердца счастливого пути». Эрцгерцогиня, сколько видно, имеет очень доброе сердце. Все ею довольны, и она отменно здесь любима. Хозяин мой сказывал мне, что она около полугода огорчена своим братом, который, проведав об ее интриге с одним майором, удалил его из Инспрука. В продолжение экзамена застигла нас ночь претемная, и я в первый раз в жизни увидел зрелище, для глаз несколько страшное. Поле, на котором школьники экзерцировали и ужинали в присутствии двора и многочисленной публики, освещено было вместо факелов пламенем горы, о которой я упомянул выше. Эрцгерцогиня шутя говорила мне, что я вижу теперь маленький Везувий; что сей пламень произошел не из внутренности горы, но от электризации; что к пресечению пожара наряжено для выравнивания рвов большое число работников и что она не воображает дальнейших следствий от сего происшествия. 8/19-го безмерное желание скорее проехать горы, дурной трактир и нетерпение скорее доехать во Флоренцию ради ваших писем решили нас выехать поутру из Инспрука. Между тем как послали на почту за лошадьми, успел я обежать церкви: францисканскую, соборную и Freres servites, дворцовый сад и торжественные ворота. Францисканская церковь знаменита великолепным монументом Максимилиана I и двадцатью восемью бронзовыми статуями погребенных тут государей. Все статуи выше человеческого роста. Инспрук весь окружен горами. Выехав из ворот, взъезжали мы целый час на Штейнахскую гору, по причине высоты которой припрягли нам лишнюю пару, но около вечера предстала нам гора Бреннерская, которой гораздо ниже ходят облака. Выше ее, сказывают, уже нет. Мы побольше часа взбирались на один из ее холмов. Между тем, настигла нас такая темная ночь, что мы сидели как в мешке. Почталион хотя вез нас очень храбро по сделанной прекрасной дороге, но в темноте быть между пропастьми на горах, каковы Альпийские, было нам не очень весело. Приехав на почту, мы ночевали. 9/20-го, отдохнув тут и позавтракав, проехали мы город Бриксен, не останавливаясь, и при лунном сиянии в полночь приехали благополучно в Боцен. Сим окончиваю журнал, который продолжать буду порядочно.

Флоренция, 5/16 октября 1784.

Последний мой журнал кончился приездом нашим в Боцен. Сей город окружен горами, и положение его нимало не приятно, потому что он лежит в яме. В нем император сделал теперь большое подкрепление коммерции, и во время ярмарки мы видели превеликое стечение разных наций. Жителей в нем половина немцев, а другая итальянцев. Народ говорит больше по-итальянски. Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства. Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. Словом, мы, увидя сие преддверие Италии, оробели. 10/21 сентября был я на ярмарке. Под домами сделаны лавки, по которым все купцы и народ бродят и каждый что-нибудь или продает, или покупает. Был я в ратуше, которую нашел противу чаяния весьма великолепною. После обеда ходил я к живописцу Генрицию смотреть его работу, а от него в итальянскую комедию. Театр адский. Он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали, и я после первой сцены выбежал из него как бешеный. Вечер проводили мы в чтении. 11/22-го утром ходил я по церквам, из которых во многих есть прекрасные картины; ввечеру был я на площади и смотрел марионеток. Дурное житье в Боцене решило нас выехать из него. 12/23-го мы уговорились с банкиром, чтоб он пришедшие из Нирснберга сундуки наши отправил водою в Триент, из которого мы в Верону захотели ехать и сами водою. Итак, поутру, взяв почту, отправились из скаредного Боцена в Триент, который еще более привел нас в уныние. В самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость все чувства наши размучили. Мы в ту же минуту из него ускакали б, если б договор мой с лоцманом не принудил меня дожидаться судна. Мы весь вечер горевали, что заехали к скотам. 13/24-го поутру ходил я по церквам смотреть прекрасных картин; в соборной видел и слышал я орган первый в свете. Он подражает совершенно многим инструментам и птичьему пению. Я был и восхищении, смотря на двери, расписанный превосходным искусством Романиния, и слушав сей прекрасный и для меня новый инструмент. После обеда был я в епископском дворце. Замок старинный, но внутри убран великолепно и наполнен картинами великих мастеров. Сам епископ был в деревне, и мы имели всю свободу осмотреть его дворец. Ввечеру был у нас с визитом банкир наш Трентини. 14/25-го поутру водил я жену мою слушать органы и смотреть дворец. Сей осмотр кончился тем, что показали нам погреб его преосвященства, в котором несколько сот страшных бочек стоят с винами издревле. Меня потчевали из некоторых, и я от двух рюмок чуть не с ног долой. Казалось бы, что в духовном состоянии таким изобилием винных бочек больше стыдиться, нежели хвастать надлежало; но здесь кажут погреб на хвастовство. Оттуда ходили мы по церквам смотреть картины. После обеда Тронтини повез нас в свой загородный дом, где вся его семья угощала нас сколько могли. Трентини показы нам всевозможные учтивства; но скучен тем, что при всяком слове хохочет, даже до того, что когда я спросил его: все ли он в добром здоровье, он умер со смеху и насилу мог выговорить: per servilla. [1] Глупый обычай непрестанно хохотать и, говоря, изо всей силы кричать свойствен итальянцам. Трое итальянцев в комнате нашумят гораздо больше двадцати немцев. 15/26-го поутру банкир наш, думая, что граф Валькенштейн, здешний от императора начальник, живет за городом, повел нас к нему смотреть картин; но сверх чаяния граф был в городе: он встретил нас очень учтиво и сам водил нас в свою галерею. После обеда был дождь, и гулять было нельзя. Мы в скуке просидели в нашем мерзком трактире. Под вечер ходили мы в верхний этаж смотреть mademoiselle Liebsern, саксонку лет тридцати; она лицом изрядна, но родилась без обоих рук и с коротенькими ножками. Ноги служат ей вместо рук. Она при нас чинила ногами перья, писала, нюхала табак, надевала и снимала серьги, пряла и в иголку вздевала нитку. 16/27-го с светом вдруг выехали мы водою из Триента; обедали в карете. К ночи пристали мы в венециянский городок Воларни, с тем чтоб, тут ночевав, завтра рано приплыть в Верону, от которой осталась одна только станция; но как скоро вошли в трактир, то план наш ту же минуту и разрушился: неизреченная мерзость, вонь, сырость выгнали нас тотчас. Я думаю, что не одна сотня скорпионов была в постеле, на которой нам спать доставалось. О! bestia Italianа! Я послал эстафет в Верону, чтоб нам отворили ворота, ибо иначе были б мы принуждены у ворот ночевать, и, сам схватя почтовых лошадей, тотчас поехал навскачь в Верону и стал в трактир очень хороший. Дороговизна в Вероне ужасная; за все про все червонный. Я договорился с хозяином, потому что в Италии без договора за рюмку воды заплатишь червонный. Надобно отдать справедливость Немецкой земле, что в ней житье вполы дешевле и вдвое лучше. Из Воларны до Вероны гор больше нет. Целые десять дней быв в горах, мы очень обрадовались, выехав на ровное место. Нам казалось, что нас из тюрьмы выпустили. 17/28-го поутру проспав долго, насилу успел я съездить к банкиру моему, Сольдини. После обеда были мы в женском Георгиевском монастыре смотреть картины. Надобно приметить, что в Италии великие мастера большею частию работали для церквей. Потом были мы в саду графа Юстия. Сей сад сделан по большой каменной горе вниз уступами. На горе сделаны беседки, из коих виден весь город. Я туда вскарабкаться поленился, но жена всходила. Весь сад состоит из нескольких кипарисных аллей. Деревья превысокие. Из сада были в кабинете графа Бевилакви. Есть картины и антики прекрасные. Смотрели потом древний славный амфитеатр, в котором свободно помещались 22 000 человек. Были мы на плацдарме, где поставлена статуя Венециянской республики; на плаце de Signori, где ратуша, на которой стоят статуи древних знаменитых веронезцев. Видели porto del Pallio, трое римских торжественных ворот. Ввечеру был у нас банкир Сольдини. 18/29-го весь день осматривали мы здешние драгоценные картины и антики. Были в домах графа Турки, маркиза Жерардини, у брата покойного Чинверония, славного живописца. Оттуда ездили в оперный дом, смотрели всю Маффееву коллекцию вделанных в стену древних монументов, надписей и статуй, также и залу Филармонической академии; заехали в церковь госпитальную и потом домой обедать. После обеда ездили мы к графу Ротарию, племяннику бывшего в Петербурге живописца. Племянник набитый скот. Все достоинство состоит в том, что он имеет хороший дом, в котором две комнаты убраны картинами и эскизами покойного его дяди. От него ездили мы в соборную церковь, а оттуда за город на campus Martius. Поле прекрасное! Тут бывает два раза в году ярмарка. Лавки, ныне запертые, построены очень хорошо. Отсюда были мы на Piazzo del crucifixo смотреть мячные игры. Народу было превеликое множество. Знатные и порядочные люди помещены особливо. Огорожено большое место, на котором человек десяток, одетых в льняное белое платье, бросают ракетами большие мячи. Удачный coup [1] всегда сопровождался криком и рукоплесканием. Отсюда были мы в саду графа Газолы. Садишка ничего не значащий. Мы удивились, что об нем делают столько шума. Вообще сказать, сады на севере несравненно лучше. Здесь оставляют все натуре, которая иногда требует помощи и от искусства; а у нас на севере искусством и радением награждают недостатки натуры и подражают красоте ее. Отсюда ездили мы на кладбище рода Скалигеров, правившего Вероною сряду несколько сот лет. Гробницы великолепные, а особливо три монумента, с которых выгравированы эстампы. Потом ездили мы на Piazzo della Bra. Сие место по вечерам обыкновенно наполнено каретами, которые проезжают туда и сюда так, как у нас на Немецких Станах. Весь сей день наслаждались мы зрением прекрасных картин и оскорблялись на каждом почти шагу встречающимися нищими. На лицах их написано страдание и изнеможенно крайней нищеты; а особливо старики почти наги, высохшие от голоду и мучимые обыкновенно какою-нибудь отвратительною болезнию. Не знаю, как будет далее, но Верона весьма способна возбуждать сострадание. Не понимаю, за что хвалят венециянское правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой ели в Вероне и какой все знатнейшие люди едят. Причиною тему алчность правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что печь хлебы не смыслят. Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венециянское наказывается очень строго. Верона город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу, и окна отворены. Забыл я сказать, что тотчас после обеда водил я Семку смотреть древний амфитеатр. От солнечного ли зноя или для такого дорогого гостя, как Семка, весь амфитеатр усыпан был ящерицами. 19/30-го выехали мы перед обедом из Вероны. Пока люди наши убирались, мы успели сбегать в Георгиевский монастырь, насладиться в последний раз зрением картин Павла Веронеза. Ужинали в Мантуе и ночь всю ехали, потому что в Италии в трактирах по местечкам ночевать мерзко. 20 сентября (1 октября) поутру приехали в Модену. Утро все проспали. После обеда смотрел я Моденскую картинную галерою. Не описываю тебе, матушка, картин поодиночке, потому что тебя это мало интересует, но уверен, что если б ты видела то, что мы здесь видим, то бы сама сделалась охотницею. Ночью разбудил нас вихорь, каких у нас, кажется, не бывает. Стекла у окон были перебиты, и мы думали, что дома повалятся. 27 сентября (2 октября) поутру возил я жену в галерею. Кроме того, что я вчера видел, показали мне манускрипты XV и XVI столетий. Библия, молитвенник и Дант меня удивили. На полях каждого листа миниатюры прекрасные, и колорит такой яркий, как будто бы сегодня писаны были. Отобедав, выехали мы из Модены и под вечер приехали и Болонью. За ужином под окнами дали нам такой концерт, что мы заслушались. Я заплатил за него четверть рубля, которая принята была с великою благодарностию. 22 сентября (3 октября) поутру был я в славном Болонском институте. Описание его требовало б целой книги: столько тут вещей любопытных; особливо анатомическая камера заслуживает внимание. Я с лишком три часа употребил, чтоб осмотреть сие прекрасное заведение. Отсюда ездили мы и соборную церковь, в Мендикати, в St.-Leonardo, u Palais Zampieri, где имели счастие видеть первую Гвидову картину Петра апостола. Многие знатоки почитают сию картину первою в свете, потому что в ней все части искусства соединены совершенно. Были мы в Palais Buonfiglioli, в Palais Magrari и везде находили сокровища неизреченные. После обеда был у нас банкир наш с визитом, потом были мы в Palais Capraro. Все сии дома принадлежат болонским сенаторам. Уборы в них великолепные, но старинные; везде картин множество. Они сохраняются в фамилиях по завещаниям, ибо великих мастеров картины владельцы оставляют своим наследникам по духовным, кои утверждены судебным порядком и в коих именно изъяснено запрещение не выпускать сих картин из фамилии. Сей день был канун праздника св. Петрония. Мы были у вечерни в церкви сего святого, которая есть одна из величайших в Италии. Музыка была огромная. Два кардинала присутствовали при богослужении. Из церкви были мы в Опере Buffo; отсюда домой, за ужином прежний концерт под окнами явился. 23 сентября (4 октября) поутру ездил я один осматривать церкви; был в шести церквах и в Palais Grassi; потом ездил с женою в Palais Zambeccari смотреть Piazzo Muggiore, и видели procession des Cardinaux. [1] Были у обедни у праздника, а оттуда в Palais Ranuzzi, у коего фасад, лестница и декорации привели нас в восхищение. Вечером были дома и слушали под окнами концерт. 24 сентября (5 октябри) поутру ездили мы смотреть высокую кривую башню d'Asinelli, Palazzo publico и были в девяти церквах. Видели Palazzo Tanari, Monti, Favi. Везде есть чего смотреть. Завезя жену домой, ездил я в университет. После обеда смотрели мы Palais Boni et Zaniboli и гуляли за городом. Приехав домой, мы так устали, что спали как мертвые. 26 сентября (7 октября) поутру ходил я в некоторые церкви и к лучшим болонским живописцам. После обеда выехали мы из Болоньи. Сей город вообще можно назвать хорошим, но люди мерзки. Редкий день, чтоб не было истории. Весьма опасно здесь ссориться, ибо мстительнее и вероломнее болонезцев, я думаю, в свете нет. Мщение их не состоит в дуэлях, не в убийстве самом мерзостнейшем. Обыкновенно убийца становится за дверью с ножом и сзади злодейски умерщвляет. Самый смирный человек не безопасен от несчастия. Часто случается, что ошибкою вместо одного умерщвляют другого. Болонья подвержена также землетрясениям. Четыре года назад город потерпел много. Наилучший климат имеют свои неудобства и опасности. Мы ехали всю ночь и терпели большие беспокойства. Флорентийские Альпы проезжали мы в такой темноте, что зажигали факелы, которые от преужасного вихря и дождя гасли. К сему подоспело другое несчастие: я в Болонье объелся фруктов, и ночью, когда от ненастья и стужи мы замучились, пришла на меня такая колика, какая с человеком редко на роду случается. Словом, я думал, что сею ночью сподоблюся принять мученический венец; однако, богу благодарение, к свету колика поутихла. 27 сентября (8 октября) поутру воссияло солнце и сделалось прекраснейшее лето, которое и до сего часа продолжается, так что у нас все окна отворены и мы по саду гуляем. В 11-м часу до обеда приехали мы во Флоренцию, где и теперь мы поживаем. Сим окончиваю мой журнал, которого продолжение ты получишь в свое время.