Пой. История Тома Фрая - Коста Габриэль. Страница 38

– Прекрасная идея! – Том написал огромный восклицательный знак и начал улыбаться. Его голова повернулась к телевизору, и Дилану в лицо тут же прилетел еще один листок. – Только мы досмотрим еще одну серию. Мне интересно, останется ли Миндси со своим мужем и будет ли в итоге делать пластику. А еще тот белобрысый придурок опять разрисовал отцовскую машину. У этих богатеев свои причуды! Не помнишь его имя? – Том смотрел на Дилана с таким наивным ожиданием.

– Да мне почем знать. Я запомнил, что он блондин, большего мне и не нужно. – Дилан сгреб все бумажки и положил на стол. Он понимал, почему использование доски или телефона намного удобнее. Экоактивисты спустят с них три шкуры, если прознают о бесполезной трате бумаги. – Я пойду сделаю нам бутерброды. – Том одобрительно покачал головой.

Открыв холодильник, Дилан понял, что в магазин им тоже неплохо бы зайти. Они старались чередовать кухни, когда заказывали еду, но в итоге от доброго стакана молока и парочки бутербродов отказаться не могли. Лапша надоела, пицца разонравилась, супы были в разы хуже домашних, от бургеров и картошки рано или поздно начнет расти живот. Дилан выглянул из кухни на громкий стук из комнаты. Это Том в порыве ярости на какую-то очередную подставную выходку главной героини телешоу бросил пульт и промахнулся, уронив на пол. Том виновато огляделся по сторонам, заметив Дилана, широко улыбнулся и спрятался под одеялом. Закатив глаза, тот вернулся к готовке. Сверхтонкий кусочек мясной вырезки упал на хлеб, сверху салат, помидор и щепотка соли. Бутерброды смахивали на диетические, но именно такой вариант устраивал обоих. Выстроив целую пирамиду, Дилан заглянул в холодильник, достал пачку персикового сока, два стакана, потом посмотрел себе за спину, на комнату с синтезатором и гитарой. Сколько времени может занять обшивка комнаты? Неделю? Две? Успеют ли он подготовиться к прослушиванию? Обойдется ли без лишнего внимания? Без внимания Тома… Дилан встряхнул головой, натянул свою лучшую улыбку и вернулся в комнату.

– Том умер от голода, – гласила надпись на листке, лежащем ровно на том месте, где пятнадцать минут назад сидел Дилан.

– Тогда я все съем сам, – самодовольно бросил он, но наглая рука Тома быстро потянулась к еде, забирая с тарелки сразу два бутерброда. – Вот и не выделывайся! Не забудь про салат. – Дилан покосился на Тома, который лишь делал вид, что заинтересован шоу. – Слушай, я тут задумался об одной вещи. А почему ты не знаешь языка глухонемых? Если, скажем, под рукой не окажется доски или какой бумажки?

Том вздохнул, быстро написал пару фраз и показал Дилану:

– А много, по-твоему, людей знают этот язык? – Прочитав это, Дилан поджал губы. Конечно же, он не знал языка глухонемых. Том протянул еще один лист. – Вот видишь. Зачем мне знать то, чего не знает большинство? А музыку… Музыку слушает много людей. Хотя твое замечание логично.

– Уделал ты меня, уделал, не ухмыляйся. – Дилан ткнул его в плечо и выключил телевизор. Том попытался состроить недовольное выражение лица, но быстро сдался. – Ты все равно потерял нить повествования.

«Кто же за нее держался?»

– Я понимаю, что существует много песен про любовь и семью, добро и зло, океан и ветер… А как же обыденные вещи? – Дилан посмотрел на кухню. – Сегодня с утра ты просил передать тебе вилку. Что бы ты спел? Есть песня, в которой поется: «дай мне вилку» или «передай сельдерей»? Так много нелепых ситуаций, на все песен не наберешься. Насколько тебе сложно подобрать нужную строчку? И сколько песен ты на самом деле знаешь?

«В том-то и дело, Дилан. Вся проблема моей жизни состоит в подборе той самой строки, которая будет понятна людям. Мама, Джек и Ричард понимали меня, даже когда я выбирал не самую лучшую песню, вот в чем их главный секрет. В словах песен всегда содержится больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Музыка обнажает твою душу, и не каждый способен уловить её суть. Конечно же, нет подходящей песни, чтобы кто-то передал мне салат или подогрел пасту. А если я забывал полотенце на полке, приходилось петь детские песни про прием ванны. И все же. Там, где дар, там и проклятие, Дилан. А дети… Дети не всегда понимают тех, кто отличается от них. Может, будет лучше, если я уже никогда не запою. К чему петь, если никто тебя не понимает? Мама умерла, Джек за несколько сотен километров, а Ричард в золотой клетке. Все, как ты и сказал… Тогда к чему все это?»

– Странно, но люди придумали множество песен про еду, – это то немногое, что Том решил написать на листке. – Как-то справлялся.

– Хорошо, с этим, вроде, понятно, а остальное? – Дилан зевнул и положил руку на спинку дивана. Разговор, казалось, уводил Тома от неприятной темы. К сожалению, только казалось. – Ты помнишь все песни наизусть?

– Нет, это тоже довольно странно. Не знаю, почему и как это точно работает. – Менее энергично, но Том протягивал листы Дилану. Такое поведение все же лучше, чем бездумное разглядывания стены. – Песни, которые я слушал в детстве, никогда не выпадают из головы. Новые надо прослушать несколько раз, но при неиспользовании остаются только фрагменты. – Дилан читал, и вопросы зрели один за другим.

– А почему ты просто не поешь то, о чем думаешь? – Дилан пропел эти слова. – Или все завязано именно на процессе запоминания других песен? Если я напишу тебе песню, ты запомнишь ее? Каковы критерии?

– Я могу лишь повторять то, что слышал. Я человек-кавер. Моя судьба – повторять за другими. – Том, улыбаясь, протянул листок Дилану.

«Однако суть музыки совсем другая. Каждый человек вкладывает в строчки песен только ему одному понятные переживания. Слова отзываются в глубине души по-разному, по-особому. Да, может, я с точностью воспроизвожу ноты, у меня идеальные интонации, и все же каждый раз даже одна и та же песня звучит иначе. Непостоянство музыки иногда ошеломляет. То, что с легкостью может убить тебя, в других обстоятельствах возвращает к жизни. В мелодии, под которую танцуют миллионы, кто-то слышит лишь тоску и сожаление. Иногда, когда нам плохо, мы включаем грустные песни, чтобы усилить, пропустить через себя каждое слово, образ и чувство. Быть музыкантом – не для меня. В век социальных сетей, когда людям с талантом уже не надо обивать пороги агентов и лейблов, я все равно не хочу становиться певцом. Мысль о невозможности создать что-то свое совсем меня не волнует. А вот театр… Мюзиклы. Есть ли хоть один, который я не знаю наизусть? Нет».

– Никто еще не писал для меня песен, Дилан. Откуда мне знать? Но есть кое-что странное, повторюсь. Чем знаменитее песня, тем легче она запоминается. – Том продолжал улыбаться и протягивать бумажки. – Это довольно непросто. Вся жизнь похожа на подбор нужной пластинки.

– Прекрасно, что ты решил связать свою жизнь с музыкой. – Дилан усмехнулся. – Знаешь, не все люди занимаются тем, к чему имеют призвание. Как часто совпадают желание и талант? Моя сестра, Линдси, отличный спортсмен, а готовится к поступлению на юридический. Хочет быть адвокатом и возиться в бумажках.

– Кого-то мне это напоминает. – Том неровно вывел фразу на листке, но Дилану отчего-то ее не показал. Конфликт, случившийся из-за ухода с ужина, все еще отдавался неприятным уколом вины в грудь. Мысли, против желания Тома, вновь понесли его домой. Туда, где уже растут не ее цветы, туда, где уже никого нет.

Прошло чуть больше недели, как они сбалансировали свою жизнь в квартире, а ни Джек, ни Ричард почти не выходили на связь. И под «почти» Том понимал только Джека. Он прислал сообщение в их общий чат на «Фейсбуке» о том, что все хорошо и связаться с Ричардом не получится еще какое-то время. Логика подсказывала, что первая весточка от друга прилетит лишь с началом учебы, когда метаться будет поздно. Мистер Альварес не без основания надеялся, что студенческая жизнь и новые друзья утянут сына, как подводные течения, и он остепенится. И, по всей видимости, он прекрасно справлялся с задачей по ограничению Ричарда. Джек же написал, что наконец-то нашел работу в супермаркете и готовится к осени, берет дополнительные смены и продолжает учиться. Правда, на этом их общение закончилось. С того самого момента друг не появлялся в Сети. О маме Том пока запретил себе думать: любое воспоминание о ней вгоняло в прострацию и тянуло в пучину отчаяния. Сейчас у него не осталось никого. Никого, кроме Дилана. Том повернулся к нему и улыбнулся, стараясь скрыть настоящие эмоции.