Режиссер Советского Союза - Тенгриханов Александр. Страница 42

Ложусь в кровать и прислушиваюсь. Судя по всему, супруга усиленно делает вид, что давно уснула. Только меня не обманешь, слышу по дыханию, что не спит и ждала моего прихода. При этом я честно звал ее с собой, на что получил отказ. Дело житейское. Но завтра, скорее всего, будет очередная порция упреков.

– Значит, призывал продавать картины иностранцам? – подполковник Иванов мерил шагами кабинет, поглядывая на корпящего над докладной Антипова.

– Он выразился немного иначе, тащ полковник, – ответил капитан. – Предложил художникам создать артель и зарабатывать для страны валюту.

Маленькие глазки начальника опасно сузились и вперились в подчиненного. Последний явно растерялся и не знал, как реагировать на поведение босса.

– Дима, ты хочешь стать майором? – задал риторический вопрос Иванов. – Наш объект посетил самое настоящее гнездо богемы с антисоветским уклоном. Там он предложил ранее задерживаемому за незаконную торговлю Рабину создать целый канал по переправке предметов искусства за рубеж. Еще и поддерживал этих смоговцев, за которых так любят заступаться на Западе. Сам думай, что написать в отчете. Но это очень перспективное дело. Поверь моему опыту.

Глава 20

Чего-то у меня с самого утра нет настроения. Дома вроде все хорошо, а что-то гложет. Отвел близняшек в школу и сразу погрузился в самокопание. Уже на подходе к киностудии у меня сложился пазл из совершенных ошибок.

На ловца и зверь бежит. Пузик с Самсоном сидели в нашем кабинете и гоняли чаи. Дело в принципе нужное, так как на улице холодновато. Здороваюсь, раздеваюсь, переобуваюсь из теплых ботинок в туфли и смотрю на соратников. Хорошие они ребята, но немного инфантильные. Хотя Оксана, когда надо, показывает характер и уже давно не та провинциальная простушка.

– Серег, покажи мне свой альбом.

– Ну, ты понимаешь… – начал мяться друг.

Но мне сегодня не до его тонкой душевной организации. Беру альбом и начинаю листать. Кто бы сомневался? Из двадцати рисунков штук пятнадцать посвящены одной рыжей особе, настороженно смотрящей в мою сторону. Нарисовано хорошо, кто спорит. Вот только одно меня смущает, что я сейчас буду доносить до друга.

– Ты знаешь, что наши плакаты запущены в печать? Думаю, их ждет успех и дополнительный тираж. Календари расходятся, как пирожки в базарный день, с агиткой должно быть ненамного хуже. Более того, нашу работу оценил западный покупатель и пришлось срочно делать новый заказ у финских полиграфистов.

– Я знаю, все говорят. Мне ребята многие звонили, ну с кем учился. Оценили и говорят, что отлично получилось! – восторженно воскликнул Самсон, но слегка увял под моим строгим взглядом.

– Сергей, как думаешь, сколько времени потребуется ребятам, вроде тех, кто тебе звонил, чтобы сплагиатить нашу идею?

– Наши парни такого делать не будут, – уверенно заявил Самсон.

– А кто помешает это сделать сотням других художников со всего СССР? Что я просил тебя набросать еще месяц назад?

Не дав ответить, продолжаю наезд:

– Ты должен был нарисовать черновики новых плакатов на несколько тем. В том числе рассчитанных на женскую аудиторию и одновременно высмеивающих наших дам. Где они? Неужели ты не понимаешь, что нельзя терять темп? Если мы взялись развивать это направление, то должны опережать конкурентов на десять корпусов. У меня вот есть идея будущего календаря уже на 1968 и даже 1969 год.

– Почему ты так грубо разговариваешь с Сережей? – вдруг влез в разговор рыжий адвокат.

– Молчи! – тыкаю пальцем в Пузик, пресекая всякую оппозицию на корню.

– Ты тоже! – перевожу злой взгляд на Самсона. – Мы потеряли месяц. Значит, теперь кто-то будет наверстывать упущенное в течение недели, позабыв о сне и личной жизни. Не разочаруй меня, братан. Теперь с тобой.

Смотрю на пылающие негодованием глаза Оксаны. Понятно, что в этом случае ошибку допустил я. Но почему не переложить часть вины на другого?

– Мы сидим с тобой на золотой жиле. Ее нужно разрабатывать здесь и сейчас. А ты не проявляешь никакой инициативы, пользуясь тем, что я полностью погрузился в фильм.

Васильковые глаза Пузик реально полезли на лоб, никогда такого не видел. Она ожидала от меня чего угодно, но не такого.

– Чем я сейчас занимаюсь? – задаю наводящий вопрос.

– Снимаешь кино.

– Правильно. Более того, ты мне сама говорила, что многие дамы отозвались об идее фильма в восторженных тонах. И что сейчас делаешь ты?

– Пишу третий рассказ о похождениях Ивана Терешко и еще кое-что для белорусских читателей, – недоуменно отвечает рыжая.

– Оксана, у нас с тобой на руках готовый сценарий. Сюжет и сам фильм обещают стать очень популярными, – чую, что мои слова не нашли понимания. – Так какого лешего ты не начала писать рассказ, а лучше роман по мотивам фильма?

Сериал мы начнем снимать в лучшем случае через год. Историй для твоего Терешко нароем в старых детективных романах, про того же Ната Пинкертона. Только переделаем их под послевоенную Белоруссию. Все равно девяносто девять процентов зрителей этого не поймет.

– Это подлог и цинизм, который ты уже перестал скрывать, – белорусский комсомол негодует. – И почему опять я виновата?

Эх, тяжело с ними. Не сказать, что лентяи, наоборот. Вот только люди привыкли жить в ином ритме и парадигме.

– Я дал вам обоим направление, куда можно развиваться, – отвечаю максимально спокойно. – Но кто-то же решил, что так будет всегда. Но дядя Леша не должен двигать вас в нужную сторону до самой пенсии. Где инициатива? Вы ведь оба люди искусства, а не какие-то халтурщики. Наши плакаты, если их будет ждать успех в следующем году, это собственная мастерская для Самсона. Роман, который у нас фактически готов, так как процентов семьдесят уже есть в сценарии, сделает подающую надежды Оксану Пузик полноценной писательницей. А может, через «Брак по расчету» ты станешь членом Союза писателей Белоруссии, если не сразу заслуженным литератором республики. Чего здесь непонятного? Потому меня удивляет и раздражает ваша инфантильность.

– Ты все меришь материальными ценностями, – завопила Пузик. – Это уже начинает принимать нездоровые формы.

Бац! Бью со всей силы по столу. Самсон аж подпрыгнул от неожиданности. А я начинаю самым натуральным образом шипеть на этих балбесов:

– При чем здесь деньги? Они нужны, но это не главное. Заслуженный писатель и художник республики – это свобода! Вы сможете творить, не оглядываясь на разного рода мелких тварей. Для них главное – запретить любое творчество, выбивающееся из их узколобого понимания искусства. Таких паразитов хватает. Они сами ни хрена не умеют, но всегда готовы подрезать крылья талантливому человеку. Творить – не значит заниматься дурью или пошлятиной. Это возможность продвигать свое творчество, без оглядки на всякие комиссии. Потому что за заслуженной писательницей БССР будет стоять вся республика, начиная с ее главы и заканчивая сотнями тысяч обычных читателей. То же самое касается художника, который смог своим творчеством повлиять на нездоровую ситуацию в обществе. И всего этого надо добиваться здесь и сейчас, перестав витать в облаках.

Делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Я вообще затеял этот разговор, чтобы обезопасить близких людей в будущем. Может, завтра я растворюсь и на мое место вернется прежний Леха. Только за несколько месяцев мне удалось затронуть целые пласты советского искусства и втянуть друзей в эти расклады. Ведь уведут у обоих перспективные темы, если меня не будет. Потому и злюсь.

– Вы не хотите понять, что судьба дала нам шанс. Его нельзя упускать. Самсон, – обращаюсь к другу, – общий тираж наших плакатов с календарями уже более полумиллиона, и это не предел. Я уж молчу про Европу. В январе у нас должна быть готова новая серия, которую ты должен был начать рисовать месяц назад. Будет это выставка или мы сразу запустим их в печать, не знаю. Но все должно быть нарисовано и согласовано с Минкультом. А может, мы переведем нашу агитку и через Франческо, устроим выставку в Италии или Франции. Там есть ощутимый интерес к советскому искусству. То же самое касается Оксаны. У нас собран отличный материал для романа, по мотивам которого на экраны выйдет фильм. Так его надо уже завтра нести в «Молодую гвардию» или «Роман-газету». Моя вина очевидна, излишне увлекся съемками. Только вы должны думать на пару шагов вперед, не надеясь на меня. Где ваши собственные работы? Успокоились?