Режиссер Советского Союза - Тенгриханов Александр. Страница 47

– Алексей, вас невозможно найти. Где вы были, я звонила на прошлой неделе?

– Ездил в Минск по согласованию с тамошним комсомолом, – отвечаю немного удивленно, будто я поверил, что Марине не сообщили, где я был.

– Екатерина Алексеевна ждет вас. Лучше всего приезжайте прямо сейчас.

М-да. Вот нельзя позвонить с утра и согласовать график человека. Хотя большим начальникам плевать на работу простых смертных. Делать нечего – одеваюсь и направляюсь в сторону метро, предварительно предупредив коллег.

Глава 22

– Садись и не перебивай.

Сегодня Фурцева опять была в образе строгого начальника, а не доброй тетушки. После приветствия и пары слов она начала сверлить меня взглядом. Мне в принципе все равно. Сижу и рассматриваю новые занавески в ее кабинете. Со мной разного рода психологические уловки не пройдут. Я здесь сам могу читать лекции на эту тему.

– Внешторговцы обещали в феврале доставить новую камеру и оборудование для монтажа, – министр сделала глоток чая, снова строго на меня посмотрела и продолжила: – На большее пока не рассчитывай. Оборудование по звуку дорогое и его закупать не будут. Нужен твой новый проект, уже с него пойдут другие закупки.

Крохоборы хреновы. Зачем мелочиться из-за пары тысяч долларов или марок? Но на безрыбье и рак рыба.

– Камера должна использоваться исключительно оператором Акмурзиным. Это моя принципиальная позиция. Что касается монтажа, то пусть Бритиков сам решает. Но в очередь я становиться не собираюсь, и для моих проектов оборудование должно предоставляться по первому запросу.

– Не много ли на себя берешь?

– Кто-то из советских деятелей культуры зарабатывает для страны валюту на регулярной основе? – отвечаю вопросом на вопрос. – А я планирую делать это дальше. Но следующей вопрос по оборудованию и использованию моих денег буду обговаривать напрямую с Внешторгом или с тем, кто принимает решение. Мне деньги нужны не для личных благ, а на дело. Откажутся – переживу.

– Не слишком ли много на себя берешь? – снова усмехнулась министр.

Раз советская номенклатура ведет себя подобным образом, фактически обворовав человека, то и я не собираюсь церемониться. Они же не просто так вцепились в валюту, да и Фурцева наверняка тему продумала.

– У меня есть несколько интересных идей, в том числе для полиграфической продукции. Думаю, что при правильном подходе государство может на этом заработать. Я не тяну одеяло в свою сторону, а пытаюсь договориться. И хочу, чтобы люди держали свое слово. Все эти лозунги, что стране необходима валюта и прочее, не моя проблема. Если вам необходимы доллары, то начинайте их зарабатывать, оставив словоблудие в сторонке. Не умеете – освободите уютные кабинеты другим товарищам, кто сможет выполнять поставленную задачу. Оборудование мне нужно для съемки качественного кино, а не какой-то блажи. Работать буду только на таких условиях. С нашим итальянцем или с кем-то другим, это вопрос вторичный. Только обманывать себя я более не позволю.

Лицо Фурцевой не изменилось, но судя по глазам, она была жутко зла. Пришел, понимаешь, какой-то щегол и начинает ей условия выдвигать. А ведь он должен по первому приказу бежать и выполнять поставленную задачу, радостно ожидая какой-нибудь премии и медальки. Я же привык работать в ином формате и менять его не собираюсь. Наконец министр нарушила молчание:

– Тяжело с тобой, Алексей. Понимаешь, что завтра ты можешь начать крутить гайки на каком-нибудь заводе? И никакие хорошие отношения с белорусскими товарищами тебя не спасут?

– На завод я не пойду. У нас вроде нет принудительного труда. Я могу писать и рисовать, чем спокойно займусь. Не будете печатать – значит, подумаю о другой профессии. Только бегать как собачонка, подбирая объедки, я не стану.

На этот раз молчание длилось еще больше.

– Хорошо, – вдруг улыбнулась Фурцева. – Предлагай свои варианты, а я донесу их до Внешторга. Далее сам будешь с ними договариваться. И показывай, чего принес.

Я еще не успел переварить, что фактически одержал победу. Передаю министру новые эскизы Самсона, а сам чувствую, что не готов сосредоточиться. Понимаю – этот раунд выигран. Другой вопрос, что общая победа останется за моими противниками, здесь у меня нет никаких иллюзий. Но пока надо продвигать новые плакаты.

– Неплохо, – резюмирует Екатерина Алексеевна, улыбнувшись. – Выдерживаете свой стиль и добавили много остросоциального. Только вот про женщин не перебор?

Мы с Серегой затронули некоторые вещи насчет дамочек, озабоченных финансовой составляющей. Зоя хорошо так меня завела, что я подкинул Самсону идею про подобных алчных девушек. На плакатах все было более целомудренно, но мотив понятен. Также мы хорошо прошлись по несунам, назвав их откровенными ворами и предателями. Странное вообще явление, которое уже цвело в Союзе махровым цветом. Воровали же не только гайки, но и стройматериалы с продовольствием. В общем, махинаторы резвились на славу. Власти делали вид, что это почти нормально, критикуя ворье в «Крокодиле». Я считаю, что несунов надо сажать и перестать делать попытки их перевоспитывать. Но гуманная советская власть считает иначе. А этих воришек фактически не наказывают, разбирая дела в товарищеских судах. Просто какой-то сюр.

Фурцевой плакаты явно понравились, она еще несколько раз их пересмотрела. И вообще, она как-то сразу подобрела. Это навело меня на мысль, что победы над системой не было. Просто если бы я дал слабину, то пахал на некоторых товарищей бесплатно.

– Что во второй папке? – спрашивает министр, все еще разглядывая плакаты.

– Мои мысли по некоторым вещам нашей культуры. Про всяких неформалов, запрещаемых писателей и художников.

– Зачем тебе это? – от былого благодушия Екатерины Алексеевны не осталось и следа.

– Мне кажется, что государство совершает огромную ошибку. Народ все равно читает запрещенную литературу, в квартирах устраиваются выставки и даже концерты. Какой смысл загонять все это в подполье? Ведь на этом можно заработать неплохие деньги, грамотно возглавив сам процесс.

– Алексей, ты меня иногда пугаешь своей меркантильностью. Не знаю, откуда это взялось у подмосковного мальчишки, но для советского человека такой подход ненормален. Ты пытаешься все перевести в финансовую плоскость. Но продолжай про неформалов, как ты их обозвал.

Собираюсь с мыслями. Уж очень специфический вопрос я поднял. Но мне действительно хочется помочь своей стране избежать детских ошибок, на которых ее ловила иностранная разведка. Когда я читал про ситуацию с некоторыми товарищами, которым запрещали работать или выдавливали за рубеж, то диву давался. Складывалось впечатление, что всем процессом руководил какой-то вредитель, предатель и идиот в одном лице.

– Начну с художников. По их собственным словам, картины покупают иностранцы и в разных городах Европы устраиваются выставки. Как можно допустить подобное? Пусть это авангардисты или прочие кубисты, но картины имеют хороший спрос. При этом государство бьется за каждый цент, – я чуть не сказал «давится». – А сотни тысяч или миллионы в валюте уходят непонятно куда. Если сейчас советская школа авангардизма в моде и имеет большой спрос в Европе, то его нужно продавать. Тот же Зверев очень интересно пишет, хотя я не любитель подобного стиля. Таких непризнанных талантов в стране немало. У этой ситуации есть и обратная сторона. Заодно проверим – это действительно оценка творчества наших людей западным зрителем или специально провоцируемая ситуация. Мол, проклятые коммунисты гнобят очередного «гения». И гений сразу поймет, что он из себя представляет в плане творчества. Мне кажется, что больше половины этих товарищей бездари и даром никому не нужны. Но из-за жесткой реакции властей и запретов из них искусственно лепят героев.

Выдыхаю и откидываюсь на спинку стула. Делаю глоток уже остывшего чая и смотрю на Фурцеву. Та сидит с непроницаемым лицом. Ведь я сейчас хорошенько критикую и ее епархию. Но надо продолжать.