Плохиш для хорошей девочки (СИ) - Селезнёва Алиса. Страница 34

Агата сконфузилась. О своих детских проказах она рассказывать не любила, но Никифоров вцепился в неё хуже любого клеща.

– Ладно. Мне было тогда года два или три. И я очень часто пела песню про мышку-шумелку.

– Это что за песня такая?

Агата выдавила полустон-полувздох.

– Шумелка-мышь. Деревья гнулись.

На секунду Данил задумался, а потом расхохотался на всю учебную аудиторию.

– Подожди-ка... Я, кажется, что-то такое видел «ВКонтакте».

– Мугу. – Агата снова вытянула губы трубочкой. – Мне порой кажется, что там половину с меня списали. Правда, мама любит говорить, что это не только из-за песни. Будто бы в детстве я надувалась как мышь на крупу каждый раз, когда мне в чём-то отказывали, потому и стала Шумелкой.

От хохота Данил едва стоял на ногах.

– А мне нравится Шумелка, – в конце концов произнёс он. – Пожалуй, я буду звать тебя также. – На такое заявление Агата, естественно, прищурилась и надула щёки. – Точно! Ты – вылитая Шумелка. А ещё жёлтый дутыш.

Жёлтый цвет был у Агаты любимым. Она обожала всё, что хоть как-то было с ним связано. Особенно цветы. Тюльпаны, нарциссы, лилии, золотой шар… Последний вообще приводил её в какой-то неописуемый детский восторг, от которого у неё дрожали колени. Золотой шар Агата предпочитала даже дорогущим голландским розам, и, узнав об этом, Данил поклялся оборвать следующим летом все жёлтые цветы, которые вырастут на даче его крёстной.

– Я решила бросить танцы!

Поднявшись на цыпочки, Агата впервые озвучила эту мысль вслух. Та не давала ей покоя вот уже две недели, но всё равно оставалась просто мыслью. Сегодня Агата позволила ей обрести голос.

– Уверена?

Данил посерьёзнел, как по взмаху волшебной палочки. В его глазах не было ни осуждения, ни разочарования. Наверное, он уже давно ждал от неё чего-то подобного.

– Уверена.

– А что скажет твоя мама?

– О, мама скажет много чего, а сделает ещё больше. Может и под замок посадить, но я всё равно больше на танцы не пойду. Если понадобится, даже голодовку устрою.

Данил обхватил её лицо руками и приблизил к себе.

– В крайнем случае я всегда смогу залезть к тебе в окно с пиццей и тортом.

Агата засмеялась. Уж в чём-чём, а в этом обещании она не сомневалась ни капли.

Проснулась Агата в четыре утра от криков и возни в комнате матери. Кричала явно Анна Георгиевна, но не ругалась, а как будто стонала и плакала. Это показалась Агате странным. Она никогда не видела мать плачущей, даже в тот вечер, когда та стала брошенкой, а оттого решила, что крики и стоны – последствия не слишком-то приятного сна, и через пять минут снова благополучно задремала. Но ненадолго. Спустя какое-то время всхлипы и плач повторились. Позже к ним добавился голос Али, а потом  громко хлопнула входная дверь.

Отбросив подушку в сторону, Агата нехотя встала и побрела к матери. Анны Георгиевны и Вадима в комнате не было. Только Аля, которая в пёстрой ночнушке и наброшенном сверху халате, судорожно сдирала с кровати бледно-голубую простынь. Приглядевшись, Агата заметила на ней алое пятно, по форме напоминающее динозавра величиной с мужскую ладонь.

– Что-то случилось? – Аля промолчала. Агата обвела глазами комнату. Шкаф был открыт настежь, а верхний ящик комода задвинут только наполовину. Как будто мать и Вадим убегали из дома в спешке. – Ну, скажи уже: что-то случилось?

– Твоей маме стало плохо. Похоже, опять что-то с желудком. Вадим повёз её в больницу.

– А кровь откуда?

– Обычные женские дела.

«Обычные женские дела» начались у Агаты в двенадцать, примерно через месяц после ухода отца. К тому времени она хорошо знала слово «менструация». Реклама прокладок и тампонов отрабатывала свои деньги на сто процентов, и Агата с интересом смотрела на синие чернила и даже пару раз сама повторила показанные по телевизору опыты на «Always» матери. Это казалось ей волнующим и далёким. В глубине души она надеялась, что менструация настигнет всех её знакомых девочек, но в её жизни не наступит никогда.

В те дни Анне Георгиевне было особенно некогда, а Аля очень точно выцепила нужный момент и рассказала воспитаннице о болях внизу живота и крови на белье буквально за неделю до наступления «важного события». Агата выслушала няню храбро и не задала ни одного вопроса. Она знала, что к её одноклассницам в школу приходил детский гинеколог и даже читал целую лекцию об изменениях в организме девочки во время пубертатного периода, а после выдал каждой слушательнице индивидуальный женский набор. Что-то подобное дала ей и Аля и дважды показала, как и куда это нужно крепить, но, когда из неё спустя семь дней потоком хлынула кровь, Агата всё равно испугалась. На мгновение перед ней пронеслась вся жизнь, и она решила, что умирает.

Первый год кровотечения были особенно обильными, цикл устанавливался долго, и Агата часто просыпалась с такими же красными динозаврами на простыне, какой и остался на постели Анны Георгиевны. Именно поэтому она почти не удивилась и решила, что мать попросту сплоховала и протекла, и никаким образом не связала красное пятно со всхлипами, стонами и поспешным отъездом в больницу. «Желудок, так желудок, – мысленно согласилась Агата, – через пару часов вернётся…»

Но Анна Георгиевна почему-то не вернулась ни через два часа, ни через четыре, а вечером Вадим сказал, что её положили в больницу.

Глава 27

К матери Агату не пустили. В городе началась сезонная эпидемия ГРИППа и ОРВИ, и во всех больницах объявили строгий карантин. Вадим каждое утро возил Анне Георгиевне суп и горячее, но передавал их сугубо через медсестёр. С домашними Наумова старшая общалась только по телефону, голос при этом у неё был слабый и болезненный.

Язва не подтвердилась, и положили Анну Георгиевну почему-то в гинекологию. Аля сказала, что у неё воспалились придатки. В этот раз Агата ей не поверила, но допытываться не стала, решив лично выяснить всё у матери, когда та вернётся из больницы. В какой-то степени «воспаление придатков» Анны Георгиевны сыграло Агате на руку. В затылок никто не дышал, жизни не учил, и она осмелилась поговорить с Ольгой Викторовной самостоятельно.

В назначенный день Данил вызвался сопровождать её до клуба и не остался на улице, как она его не уговаривала. В кабинет тренера они вошли вместе. Рука об руку. Плечо к плечу.

Ольга Викторовна сидела за столом и что-то писала. Когда Агата поздоровалась и трижды покашляла в кулак, она не оторвалась от своей работы и только пододвинула кипу бумаг поближе к клавиатуре.

– Пришла сказать, что хочешь тренироваться?

Агата шаркнула ногой по полу и сглотнула. Данил несильно сжал её пальцы и чуть заметно дёрнул правым плечом.

– Нет, пришла сказать, что не вернусь в танцы. Я ухожу. Ухожу насовсем.

Ольга Викторовна подняла голову, сняла очки и потёрла переносицу. Ей было слегка за сорок. Темноволосая, высокая, с глубоко посаженными глазами и острыми чертами лица, за которые воспитанники прозвали её орлицей. Сочувствовать она не умела и была ещё более жёсткой, чем Анна Георгиевна.

– Мать знает?

– Знает, – соврала Агата. Она надеялась провернуть дело с уходом из клуба шито-крыто, а потом просто поставить родных перед фактом. – Я не хочу. Точнее, мы не хотим, чтобы на следующих соревнованиях или тренировках я получила новую травму.

Ольга Викторовна пожевала губу.

– Ты думаешь, ты первая, кто упал? Не первая. Больше скажу: не последняя. Это не гимнастика и не фигурная катание. Травм в танцах не так много, как там, но они всё равно бывают. И это нужно просто принять.

Агата посмотрела по сторонам. Шкаф, жалюзи, витрины… Почему-то ей вспомнились Екатеринбург и последние секунды джайва, во время которых она лежала распластанная по полу. Боль тогда была адская. Как будто в неё воткнули тысячу раскалённых игл. Музыка смолкла, и все уставились на неё. Даже танцевать перестали. Никита сидел рядом на корточках. Кажется, он умолял её подняться. А может, и нет. Она уже не помнила. Помнила только боль, а ещё испуганное лицо Данила. Местным врачам он её тогда не доверил и в медпункт тоже заносил на руках.