100 грамм смерти (СИ) - Слуницкая Мария. Страница 26
— Ты погибнешь там, и твоя жена останется одна…
Пик давил на рану, которая и без того саднила и кровоточила.
— О ней позаботитесь вы. Если со мной что-нибудь случится, — поспешно добавил я.
С тех пор мой друг наседает на меня, а вот Эм, напротив, продолжает молчать. Не требует. Не манипулирует. Не рыдает. Что ещё хуже.
Глава 18. Снова подвал
И снова я спускаюсь в подвал. Меня тянет сюда магнитом, имя которому — вина. Сразу зажигаю факел и подхожу к камере.
— Что случилось?! — сердце болезненно сжимается при виде Фолка.
В полумраке разглядываю его лицо — распухшее, в синяках, губа разбита, глаз заплыл…
— Дин приходил…
— Это он с тобой сотворил?..
— Нет, но Арви и Свану только намекни…
Я вздыхаю. Эти двое теперь лишь отдалённо напоминают себя прежних и больше смахивают на мрачные тени. Потери сначала сломили парней, а затем собрали заново, но как-то косо и криво, ужесточив их сердца и выбросив на помойку логику и здравый смысл.
— Фолк, мне так жаль… — роюсь в карманах в поисках хоть какой-то мало-мальски чистой тряпки.
Наконец, нахожу небольшой лоскут и, смочив его водой из маленькой пластиковой бутылки, которую принесла с собой, просовываю руку между прутьев камеры и аккуратно касаюсь его разбитой губы. Фолк чуть морщится, но ничего не говорит.
— Да ладно, на мне как на собаке… — равнодушно кидает он, отстраняясь.
— Это Дин из-за Магнуса? — протягиваю бутылку Фолку.
— Ага… И из-за дневника… — Фолк жадно глотает воду. — Требует, чтобы я пересказал ему содержание записей.
— Ох… Значит, лучше отдать ему дневник, пока он не запытал тебя до смерти…
— Нет! — утирая рот рукавом, протестует тот. — Иначе у него будут все карты на руках.
— Зато может он тебя отпустит?..
— Не отпустит и ты это знаешь…
— А если ты поговоришь с ним о Магнусе? — умоляю я. — Вы ведь явно о чём-то спорили той ночью…
— Я уже сказал, это не важно! — Фолк непреклонен.
— Ну объясни ему… Расскажи о своём отце, о жизни с дикими, о своей матери…
— А это здесь вообще ни при чём.
— А что тогда при чём?! — я беспомощно мну пальцы. Холодные. Негнущиеся. Деревянные.
Злость накатывает волной цунами, обдаёт с ног до головы бессилием и отчаяньем. Фолк не хочет, чтобы Дин узнал правду. Не хочет даже попытаться себя спасти.
— Тогда я сама расскажу ему!
— Ёпта, думаешь, ему есть до этого дело?! Его отец умер. И только это имеет для него значение.
— Я уверена, если ты хорошенько попросишь, он… он простит тебя! — выпаливаю, не подумав.
Фолк так быстро вскидывает голову, что я отшатываюсь. В глазах его полыхает буря — гнев вперемешку с яростью. В тусклом свете факела он выглядит страшно.
— Уходи, Кара! Возвращайся к Дину. Нарожайте детишек и живите долго и счастливо!
Долго и счастливо.
С Дином.
Не об этом ли я когда-то мечтала? Изо всех сил стараюсь представить нас с ним на крыльце уютного маленького домика где-то на краю вселенной, но картинка расплывается и выходит смазанной, будто кто-то её залил водой. Краски потекли и смешались, а наши улыбки съёжились и поникли.
Мы с Фолком долго сверлим друг друга взглядом, словно ведём монолог без слов. К чему слова? От них одни несчастья. Сколько дров можно наломать, если сказать не то и не тому, а иногда и рухнуть под их тяжестью, если вообще промолчать.
Наконец слова созревают и лопаются на языке, совсем как перезревшие на солнце ягоды:
— Я не могу! — опять эти три слова.
— Почему же? — он смотрит с прищуром. — Теперь ты точно знаешь, что Дин тебя не предавал.
Да, Фолк прав, теперь я знаю. Но стоит мне подумать о Дине, как я сразу вижу его глаза — скованные льдами и подёрнутые тьмой, а рядом падальщики — искушают всякими мерзостями. Смогу ли я быть с ним, когда он расправится с Фолком? Смогу ли продолжать его любить, если он воплотит план Магнуса в жизнь?
— Потому что это не тот Дин, которого я любила.
Мой шёпот будто разбивается о стены подвала, и слова осыпаются вниз вместе с обшарпанной штукатуркой. Не тот. Не тот. Не тот. Вот бы взять их и прилепить обратно. Но сказанного не воротишь.
— Мне жаль, Карамелька… Люди меняются. Такова жизнь — вечно подбрасывает сюрпризы. Что Дин учудил на этот раз? Решил принести кого-то в жертву?
«Тебя! — хочется крикнуть мне. — И весь Эйдолон заодно!»
Вместо этого, я рассказываю про падальщиков и предстоящую сделку с ними.
— Мне это не нравится… — заявляет Фолк, выслушав мою историю. — Дин не понимает, с кем связался. Падальщики если не сдадут вас Регентству, то сами используют по полной!
— На днях мы идём к ним в Лагерь.
— Чёрт! Отговори его… Они не люди, а звери в человеческом обличье. Привыкли жить по-звериному. А ещё они помешаны на женщинах… Пускать их в Бухту Темноты никто бы не решился, так что раз в несколько месяцев падальщикам собирают девушек. Своеобразная живая дань. Назад ни одна не вернулась… Так что добром это сотрудничество не кончится.
От рассказа Фолка душа уходит в пятки. Ведь у нас здесь беззащитные женщины и дети… Как знать, что они могут сотворить с нами?
— Откуда ты всё это знаешь?
— Мать рассказывала…
— Твоя мать?.. Но откуда она знала?
— Она была единственной, кому удалось вырваться. Мой отец набрёл на неё случайно. Кажется, падальщики знатно повеселились в ту ночь… Как ты понимаешь, такое веселье хуже смерти.
— О, эйдос…
— Они звери, Кара. Беспощадные и самые губительные, потому что ум у них человеческий.
К горлу подкатывает тошнота.
— Что же случилось с твоей матерью?
— Несколько месяцев они её насиловали и избивали… Жители Диких земель обычно обходят лагерь падальщиков стороной, но тогда дорогу размыло и им пришлось проходить совсем рядом. Отец услышал стоны, спас её и выходил. На ней места живого не было. Так она и осталась с ним. А потом появился Магнус.
— И она ушла с ним на Либерти.
— И она бросила моего отца. Да. Но мы здесь не мою семью обсуждаем, а сделку Дина с этими… Отговори его.
— У меня не получится… — снова мну пальцы в попытке их согреть. — Он почти записал меня в предатели и даже обещал посадить с тобой по соседству.
— Это за что? — брови Фолка сходятся у переносицы.
— Я за тебя просила…
— Говорил же — не лезь! — он недовольно качает головой.
— А что ты прикажешь мне делать? Ждать, пока тебя казнят, что ли?
— Лучшее, что ты можешь сделать — не высовываться. Тем более из-за меня. Со мной-то кончено, так что не подставляйся хотя бы ты!
— Как у тебя всё складно получается! — опять начинаю злиться. — Если я додумываю за других, то ты за других решаешь! Но за меня решать не надо. Не лезь. Не высовывайся. Не думай. — Передразниваю я его. — Не тебе меня учить жизни, учёная уже. И я сама как-нибудь решу, что мне делать. И ждать, пока тебя пристрелят, я не собираюсь!
— А у тебя выхода нет.
— Выход есть всегда. На худой конец стащу ключи и дело с концом! — слова вылетают и повисают в воздухе невидимой секирой.
— Зачем? Опять ты о долгах? — его улыбка кривая, как камень, что лежит у меня в кармане.
— Да не в этом дело! Просто я не хочу, чтобы ты умер. Не хочу, чтобы Дин превратился в убийцу. И если для этого придётся тебя выпустить, значит так и сделаю.
— Что ж ты Дину потом скажешь?
— Он поймёт меня.
— Нет, он убьёт тебя.
Оттого, как просто Фолк произносит эту фразу, меня пробирает озноб. А ещё становится невыносимо горько, ведь он скорее всего прав. Дин никогда не простит меня. Ему везде мерещатся заговоры.
А что это, если не заговор? — спрашиваю себя.
— С ним я разберусь… — неуверенно обещаю я.
— Нет уж. Можешь открыть камеру, но я никуда не уйду. Они снова запрут меня или пристрелят побыстрее.
Это какой-то абсурд. Нелепость. Бессмыслица.
— Но почему?! Почему ты готов так просто сдаться?!