100 грамм смерти (СИ) - Слуницкая Мария. Страница 25

— Приглашая сюда этих? — спрашивает Марна, успокаивая Нела, который уже ревёт в голос.

— Слушайте, я не дурак. И не имея на руках гарантий, никогда бы не стал рисковать.

— Ты, может, и не стал бы. Да кто тебя спросит? — ворчит Биргер.

— Дин, расскажи нам, в чём твой идеальный план? — спрашиваю я и встречаюсь с ледяным айсбергом в его глазах.

— О, ты скоро всё узнаешь! — он смотрит на меня не мигая. — Через пару дней нам предстоит ответный визит в их Лагерь. Ты, Бублик и Тина, будете меня сопровождать.

От перспективы отправиться в логово падальщиков мне становится дурно. Неужели Дин и правда намерен отправиться туда? Неужели он и правда хочет подвергнуть нас всех опасности? И чем дольше я смотрю на Дина, тем отчётливее понимаю, что да, у него имеются грандиозные планы и падальщикам в них отведено далеко не последнее место.

Поднявшись в свою комнату, я решаю последовать совету Фолка и спрятать дневник понадёжнее — таскать его всюду собой слишком опасно. Моя комнатушка выглядит до того убого, что сердце сжимается от боли. Единственное украшение облезлых стен — жуткие надписи, процарапанные прямо в бетоне и напоминающие, что здесь в прошлом творились ужасные вещи. Старая ржавая кровать застелена ветхим штопанным бельём, в углу стоит тумба — одной дверцы нет, вторую перекосило. Спрятать дневник особенно и негде — при желании сразу найдут.

Ещё раз окидываю комнату внимательным взглядом, на сей раз не обращая внимания на убогость обстановки. Подхожу к тумбе, шарю рукой внутри — может, здесь имеется потайное отделение? Но всё тщетно.

Сажусь на пол и вдруг замечаю, что одна из половиц чуть меньшего размера чем нужно. Поддеваю её ржавым гвоздём, что валяется рядом, и она с лёгкостью отходит от пола. Внутри — ниша, куда при желании можно спрятать и три дневника. А ещё здесь уже что-то лежит. С гулко бьющимся сердцем вынимаю слипшиеся от времени и сырости листы и стараюсь аккуратно отделить их друг от друга. Часть бумаги просто рвётся, но кое-где слова остаются целыми — благо, что написаны они печатными буквами. Подумать только, ведь эти слова старше закона о Внешности…

Нас уводят по одному… Улыбчивая медсестра каждого берёт за руку, ласково гладит по щеке, обещая, что всё будет хорошо. — разбираю я. — Но никто ещё не вернулся.

Дальше ничего не разобрать — страницы слиплись и разорвались, когда я попыталась их разъединить. Следующее, что удалось прочесть, написано корявыми буквами, будто автор очень спешил:

Сегодня умерла Хелен. Кажется, ей вскрыли голову и вынули мозг. В целях эксперимента. Так они сказали. Они всегда болтают о высших целях, а страдать за них должны почему-то мы. Следующей буду я…

Эйдос мой… Зажимаю рот ладонью. Что же это за место? Я вдруг представила девушку, что жила здесь много лет назад, спала на этой кровати, прятала в тумбе свои немногочисленные вещи. Кем она была? Как долго считала своим домом это место? И что с ней стало? Судя по записям — ничего хорошего.

Больше разобрать текст не выходит — слишком ветхая бумага — она просто рассыпается в труху.

Дрожащими руками и с тяжёлым сердцем прячу находку обратно, сверху кладу дневник и снова прикрываю дощечкой.

***

Тем же вечером я стучусь в кабинет Дина.

— Я хотела с тобой поговорить.

Дин восседает за ветхим столом с обломанным краем и что-то внимательно изучает. Совсем как Магнус когда-то. Впечатление портит лишь обстановка вокруг. Обшарпанные стены. Запечатанные гнилыми досками окна. Мусор по углам. Уныние в воздухе.

— Слушаю. — Отвечает он, даже не подняв глаз.

— Фолк.

— Если ты не пришла умолять казнить его раньше, то остальное меня не интересует.

— Нет, я пришла напомнить, что мы вроде как решили провести суд?

— Мы? Кара, здесь я принимаю решения! — он поднимает голову. — И я решил провести казнь.

Наконец-то вижу его глаза. Теперь море в них кипит — угодишь в такое, сваришься заживо.

— Но… ведь надо разобраться, что там случилось!

— Никаких «но», ясно? Регентские ублюдки уничтожили мой Дом. Наш Дом. И мне некогда размусоливать эту историю. Фолк убил моего отца. Око за око.

— Но он спас тебе жизнь. — снова напоминаю я. — Там, на Либерти.

— Значит, он дурак.

— Что с тобой стало, Дин? — спрашиваю совсем тихо. — Ты ведь никогда не был таким как…

— Таким как мой отец? — он изгибает бровь. — Привыкай!

На самом деле я считаю, что Дин превзошёл Магнуса. Возвысился над ним или точнее — пал ещё ниже. Но я предпринимаю последнюю попытку.

— Давай попробуем выяснить, что именно произошло в тот вечер?

— Ну, конечно, выясним, — обещает Дин, — перед казнью. А теперь извини… — он снова опускает взгляд в разложенные на столе бумаги. — Я пытаюсь разобраться в записях отца, которые он хранил здесь. На встрече с Оке мне надо что-то им показать.

— Ну уж нет! — делаю шаг к столу и наклоняюсь вперёд. — Я не верю, что парень, который даже пауков зазря не убивал, теперь так просто убьёт человека!

— А не ты ли говорила, что меняется абсолютно всё? Так вот, того сентиментального дурака больше нет, понятно?! В этой жизни по-другому нельзя. И я скажу тебе больше! Я уничтожу не только Олимп, а весь город! Легче всё сломать и построить заново, чем переделывать…

— Ты ведь несерьёзно, да? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.

— О, моя дорогая… — отвечает Дин, подражая Магнусу. — Я сама серьёзность. Думаешь, зачем мне Оке — эта падаль? Я изменю мир, попомни мои слова. А теперь… если не хочешь загреметь в соседнюю камеру со своим Фолком, оставь меня в покое.

Мне до ломоты в пальцах хочется влепить ему затрещину. Но я сдерживаю порыв. Не время. И не место. Бросив напоследок взгляд на комнату, замечаю, как жалко на самом деле Дин выглядит в этой полуразрушенной комнате с горой своих диких амбиций.

Аккуратно притворяю за собой дверь и глубоко вздыхаю. Дин сошёл с ума. Мир сошёл с ума. И что нас ждёт дальше, одному эйдосу известно. И в этом сумасшествии я вижу только один единственно верный путь. Надо снова навестить Фолка.

Из дневника Эйрика Халле. Промыслел

Эм что-то чувствует. Она всегда умела заглядывать мне в душу и выискивать среди прочего мусора то, что я так отчаянно пытаюсь спрятать. Так случилось и после моего первого ареста — стоило выбраться из тюрьмы и встретиться с ней у ворот, она пристально посмотрела мне в глаза, а затем спросила:

— Ты снова хочешь отправиться на Площадь?

Отвечать было необязательно.

Вот и сейчас Эм украдкой всматривается в моё лицо, когда думает, что я не вижу, и будто пытается прочесть по морщинкам мои мысли и намерения. Но вопрос, так терзающий её сердце, задать не решается.

В отличие от Эм мой близкий друг и соратник Пик никогда не молчит.

— Не нужно, Эйрик! — упрашивал он. — Ты должен заботиться о своей семье.

Наш очередной спор состоялся, когда мы бродили по окрестностям, выискивая что-нибудь полезное. Я зову наши вылазки промыслом. Вот так-то. Бывший журналист и бывший врач вынуждены жить в заброшенном здании и бродить в поисках съестного, чтобы не умереть с голоду. Что происходит с этим миром?

— А я что по-твоему делаю, Пик? Это наш город. Наш дом. Почему мы должны скитаться здесь только лишь потому что не согласны с политикой Регентства?

— Мы ничего не можем сделать, — в его словах столько уверенности, что меня пробирает дрожь. — Нам нужно учиться жить здесь. Мы сделали свой выбор.

— Ни черта мы не должны! — разозлился тогда я. — Как ты не понимаешь, они на этом не остановятся. Это бездонный колодец и падать можно до бесконечности. Сейчас Регентство делит нас на классы, запрещает говорить правду, а потом и вовсе превратит в рабов. Так обычно и бывает. Но самое страшное время наступит, когда у людей отнимут память и они забудут, что когда-то были свободными, ибо это будет означать безоговорочную победу Регентства!

Я и не заметил, как повысил голос. Как-то раз нам попались дикие кролики и теперь мы каждый раз надеемся, что нам снова повезёт. Но сегодня, похоже, вся дичь разбежалась.