Военнопленные - Бондарец Владимир Иосифович. Страница 34

18 мая 1943 года в Перлахе за срыв власовского митинга, направленного на вербовку военнопленных в РОА, гитлеровцы арестовали зачинщиков — это и были организаторы БСВ, — привезли их в Моосбург и бросили в 1-й барак — следственный изолятор.

Следствие ничего не дало. Все показания арестованных, скрывавших БСВ, сводились к одному — законной ненависти к изменникам, чем и объяснялся бунт в Перлахе. Версия казалась правдоподобной; о существовании нашей подпольной организации гестапо пока не узнало, и многие члены и руководители БСВ остались нераскрытыми.

После следствия советских офицеров, среди которых были и организаторы БСВ, увезли в штрафную команду в Дорнах на строительство канала. По слухам, это было самое гиблое место изо всех команд, приписанных к Моосбургу.

— Скучаешь? — На мою подстилку сел капитан Платонов и сразу же заговорил дальше, не дав ответить: — Скучать вредно. Это вроде как моль в голове заводится: зудит, зудит, и на душе пакостно. Одним словом, от скуки даже молоко киснет. Так я говорю?

Он посмотрел на меня озорными карими глазами. Под черными казацкими усами, закрученными в тугие кольца, весело блеснули в улыбке зубы.

— Так, так, Сергей, — глядя на него, я улыбнулся тоже.

— Разговаривать не разучился?

— Наверное, нет.

— Вот и хорошо, — обрадовался Платонов. — Нарисуй мне Ленина, вот такого — маленького, — он показал на пальцах, — в профиль. Сделаешь, а, друг?

Через некоторое время из умывальника, служившего одновременно и уборной, завоняло жженой резиной. Потом вокруг Платонова собралось несколько пленных и, тесно сдвинувшись, чем-то занимались, по временам оглядываясь вокруг.

Немного погодя подошел Платонов.

— Вот гляди, — он оттянул в сторону разрез рубашки и горделиво выставил вперед левую половину груди. На смуглой коже против сердца синела контурная линия — профиль Ильича.

— Мы с Лениным теперь неразлучны. Во!

Платонов улыбнулся широко и радостно, хотя и знал, что рискует жизнью. И я понял, что он коммунист. А сколько было таких среди нас!

В карцере судили предателя. То, что он натворил, не лезло в рамки понимания простых привычных дел. Незадолго до его суда мне рассказывал майор:

— Любопытную штуку я здесь узнал. В Аугсбурге при машиностроительном заводе работала большая команда наших военнопленных. Люди, конечно, разные. Нашлись и такие, что не пожелали ждать сложа руки конца войны. Они сколотились в небольшую группу и занялись полезной работой: переводили газетки, соответственно их толковали… Словом, труд не большой, но полезный, нужный. Один из этих товарищей, по фамилии Сурмин, обыграл в карты некоего Белова. Тому стало жалко проигранной махорки, он заявил, что игра якобы была нечестной, и потребовал вернуть проигрыш. Сурмин его вздул.

— И правильно сделал!

— Белов был другого мнения. Он выследил Сурмина, пролез в подпольную группу и в один прекрасней день донес, но уже не на одного Сурмина, а на всех. Людей похватали прямо с работы, и больше их уже не видели. Предполагают, что их казнили в аугсбургской тюрьме.

— А этот гад — Белов? Неужели не прикончили его, собаку?

— Не успели. Его схватили вместе с остальными, и в лагерь он больше не вернулся. Все думали, что он погиб, как и остальные, а потом уже от конвоя узнали о его предательстве. Только в это время он был в другой команде и чувствовал себя вполне спокойно. Позже каким-то образом стало известно о нем и в той команде. Пытались прибить его, но неудачно: на шум прибежали солдаты, и по указке Белова двоих жестоко избили. На другой день он бежал.

— Как бежал?

— А вот сам посуди: жить дальше среди своих невозможно — рано или поздно задавят. К просьбам о переводе немцы оказались глухи. К тому же события этого года заставили призадуматься, что же делать дальше? Он и бежал.

— Удачно?

— Поймали. Здесь он. Только сиди спокойно. Не дергайся! Вон, видишь, рыжий, худой, в карты играет. Ну, а Донцова ты знаешь? Он и рассказал мне то, что ты сейчас узнал.

— Так чего же тянуть, Михаил Иванович? Снова, гад, уйдет, снова кого-то продаст.

— Погоди, не прыгай. Теперь уже никуда не уйдет. Донцову я тоже сразу не поверил. Всякое ведь бывает, а тут уж слишком страшное преступление. Не верилось, чтобы вот так просто, из-за мелочной мести, он погубил стольких людей. Просил товарищей проверить. Теперь уже сомневаться не приходится. Читай.

Петров протянул мне клочок бумаги.

— Убить его мало, собаку!

— Судить будем. Ты согласен быть членом суда?

— Разве об этом надо спрашивать?

— Надо! — жестко обрубил майор. — Если об этом дойдет до немцев — будет пеньковый галстук. Понял?

Часом позже предателя судили.

На середину карцера вышел майор.

— Товарищи! Среди нас есть предатель…

— Кто он?

— Смерть гадине!

— Сме-ерть!

Кричали гневно, требовательно. Белов сразу обмяк, мертвенно побледнел, и оттого рыжие волосы, казалось, вспыхнули на нем красноватым пламенем.

— Я назову подлеца, но никто не должен его тронуть. Никаких самосудов! Мы будем судить его со всею строгостью советской законности. Вот он, Белов!

К Белову рванулись несколько человек, но их остановил железный окрик майора:

— Стойте! Надо избрать состав суда.

Тройку избрали быстро. Председатель — Вечтомов, я и капитан Платонов — члены суда. Синие глаза Вечтомова горели ненавистью. Чуть охрипшим от волнения голосом он вызвал:

— Белов! Выйди на середину.

Даже в красноватом электрическом свете лицо предателя было бледным до синевы. Путаными, неверными шагами он вышел на середину и встал на небольшое цементное возвышение, предназначенное для железной печки. Вокруг разместились пленные.

— Фамилия?

— Белов.

— Имя?

— Петр Степанович.

— Год рождения?

— 1922-й.

— Звание?

— Младший лейтенант.

— Бывший младший лейтенант, — с расстановкой поправил Вечтомов. — Когда попал в плен?

— В июле сорок второго года на Волховском фронте. — Голос Белова дрожал, прерывался, ему от страха не хватало воздуха.

— Подсудимый Белов, — повысил голос Вечтомов, — обвиняется в предательстве шестнадцати человек настоящих советских людей, не пожалевших своих жизней ради борьбы с фашизмом. — После короткой паузы он добавил: — Вот, собственно, и все обвинительное заключение. А о своем гнусном злодействе расскажет сам Белов. Ну? Говори все.

Лицо предателя скорчилось в плаксивую гримасу. В тени бровей загнанно бегали налитые ужасом глаза, длинные тонкие пальцы нервно теребили полу измятой куртки.

— Братцы! Я не виноват, я никого не предавал, это неправда! Клянусь вам жизнью матери…

— Значит, виновным себя не признаешь?

Белов отчаянно замотал головой.

— Нет! Я не виновен! Это ложь!

— Свидетель Донцов, выйдите на середину! Расскажите все, что вам известно о преступлении Белова.

— Когда все это произошло, я был с Беловым в одной команде. Увидя меня в следственном бараке, этот иуда плакал, просил никому не говорить и за молчанье предлагал даже свою пайку хлеба.

Спокойный коренастый Донцов рассказал присутствующим все, что я раньше услышал от майора. Он говорил, наливаясь тяжелой злобой, зажигая слушателей жаждой справедливой мести.

— Эта сволочь вступила на путь предательства советских людей, руководствуясь мелочным побуждением личной мести. Шестнадцать человек погибли. Никогда они не вернутся на родную землю. Их дети остались сиротами. Какая кара может искупить это ужасное преступление? Даже смерть этого мерзавца не искупит его вины!

Донцов взволнованно закончил. В полумраке карцера снова взметнулись возмущенные голоса. Белова жгли десятки раскаленных злобой глаз, руки непроизвольно тянулись к нему, но рядом с предателем стоял майор.