Распутин - Амальрик Андрей Алексеевич. Страница 61

Обсудили несколько вариантов — Хвостов входил в детали и «даже высказывал желание лично принять участие в деле». «Нельзя ли как-нибудь, когда Распутин поедет пьянствовать, его пришибить?» — предложил он самый простой план. Решили послать за Распутиным автомобиль под видом приглашения к знакомой даме, в глухом переулке автомобиль замедлял бы ход, в него вскакивали люди Комиссарова, оглушали Распутина, затягивали ему на шее петлю и бросали в Неву. Белецкий, однако, указал на слабые места плана: трудно будет удалить филеров охранного отделения и найти даму, к которой бы Распутин поехал, не позвонив предварительно по телефону и не вызвав подозрения домашних. Вместо «дамы» завербовал Белецкий журналиста М. А. Снарского, знакомого Распутина, который должен был пригласить его на вечеринку — но или сам Снарский не хотел быть замешан в убийстве, или заговорщики ему полностью не доверяли, но решили не убить, а хорошенько избить Распутина для острастки. Декабрьским вечером 1915 года в переулке были расставлены филеры Комиссарова — все надежные костоломы, — Хвостов, Белецкий и Комиссаров осмотрели место, но Снарский струсил и не пригласил в этот вечер Распутина.

Белецкого и Комиссарова пугала болтливость Хвостова, который заранее раструбил, что Распутина избили — эти слухи попали и в воспоминания Родзянки, — и многих посвящал в свои планы. Замысел убийства одобрила подруга Родзянко З. Н. Юсупова, и от нее Хвостов узнал о полной поддержке великокняжеской среды. Он говорил об этом с дворцовым комендантом Воейковым, и тот намекал Белецкому не тянуть с убийством. С той же целью посылал к нему Хвостов правых депутатов Думы Маркова 2-го и Замысловского, а к Комиссарову члена Государственного Совета А. Ширинского-Шихматова. Все это только усиливало желание Белецкого и Комиссарова как-нибудь уклониться.

Чувствуя уклончивость Белецкого, Хвостов рвал и метал, грозился сам пристрелить Распутина и наконец вступил в непосредственные переговоры с Комиссаровым, предлагая ему за убийство 100 000 рублей, после чего тот должен будет бежать за границу. Чтобы успокоить Хвостова, Белецкий и Комиссаров предложили добавить Распутину в вино яд, который Комиссаров достанет в Саратове у своего бывшего агента, помощника провизора. Хвостов ухватился за это и даже предложил послать ящик отравленного вина якобы от банкира Д. Л. Рубинштейна, чтобы свалить убийство на евреев, но Белецкий снова предостерег, что Распутин может позвонить Рубинштейну поблагодарить его — и обман раскроется.

По возвращении Комиссарова из Саратова, в январе 1916 года, Белецкий застал его в кабинете министра «сидящим на диване с Хвостовым и объясняющим, как профессор, свойства каждого яда, степень его действия и следы разрушения, оставляемого в организме…» В довершение всего Комиссаров рассказал А. Н. Хвостову, что он перед тем как идти к нему сделал на конспиративной квартире в присутствии филера-лакея опыт действия одного из привезенных им ядов на приблудившемся в кухне коте, и живо описал Хвостову, как этот кот крутился, а потом через несколько минут сдох. Этот рассказ доставил А. Н. Хвостову, видимо, особое удовольствие, он несколько раз переспросил Комиссарова, а затем… расспрашивал и упомянутого лакея.

Белецкому, однако, Комиссаров сказал, что во флаконах у него были вовсе не яды, а пирамидон с сахаром, и что историю с котом он выдумал, чтобы успокоить Хвостова, и так же велел говорить филеру. Хвостов, однако, позднее утверждал, что Комиссаров «отравил всех кошек на квартире Григория», а Распутин при виде их воскликнул: «Это князь Андронников перетравил кошек!» «Молва шла, что я всыпал яд в молоко кошкам, — показывал Андронников, который „в душе“ против убийства Распутина „ничего не имел“, — но я там даже не бывал! Это испортило мои отношения с Распутиным. Вырубова, очевидно, в это поверила, потому что после этого я ее не видел, как своих ушей…» Скорее всего, слух про Андронникова пустил Хвостов, Белецкий или Комиссаров, чтобы отвести подозрения от себя, и был все же яд настоящий, и кот умер в муках, доставив удовольствие Хвостову, как Илиодору когда-то доставило удовольствие наступать щенку на хвост.

Глава XXI

Белецкий уговаривал Хвостова повременить с убийством Распутина, пока тот не проведет его в министры-председатели. Но Хвостов уже не рассчитывал на Распутина, избегал встреч с ним и хотел с ним покончить до отставки Горемыкина — не для того он подкапывался несколько месяцев под старого премьера, намекая в Царском Селе, что тот не способен прийти к соглашению с Думой, чтоб на освободившееся место Распутин провел кого-то другого. «Распутин сам говорил, что я молод, — показывал впоследствии Хвостов, — что царь хочет меня сделать председателем Совета министров, но что это не нужно, что нужно посадить надо мной „старшего“…»

«Прогрессивный блок» добивался открытия думской сессии ранее намеченного на ноябрь срока, напротив, Горемыкин как монархист старого закала считал, что собирать Думу следует как можно реже и на как можно более короткий срок, и предлагал оттянуть созыв. Распутин, боясь, что Дума «ошикает» Горемыкина, действительно думал о преемнике — и 12 ноября 1915 года ходил «как проситель… смотреть старого Хвостова». Пришел он, как обычно ходил «смотреть душу» того или иного сановника, с пустяковой просьбой, а «потом, — показывал Хвостов-старший, — он начал говорить об общем положении дел, на что я сказал, что не призван рассуждать с ним на такие высокие темы, встал, и он от меня ушел». Так что «осмотр душ» для Хвостова-дяди оказался так же неблагоприятен, как для Хвостова-племянника четыре года назад.

Белецким и Комиссаровым, втайне от А.Н. Хвостова, Распутину было устроено свидание с бывшим министром юстиции Щегловитовым по прозвищу «Ванька-Каин». Он «угостил Распутина чаем и мадерою, поговорив с ним об общих вопросах, но ничего реального ему Распутин не сказал». Несмотря на чай с мадерой, не удовлетворенный и Щегловитовым, Распутин предложил новый план, полностью одобренный царицей: Горемыкин останется председателем, но на несколько дней «заболеет», и Думу откроет сам царь. Николай II, колеблясь и оттягивая окончательное решение, 23 ноября 1915 года подписал указ об отсрочке созыва Думы.

В конце ноября Распутин встретился с Горемыкиным, но к единому мнению они не пришли. Распутин считал, что Думе «нужно оказать доверие» или по крайней мере дать возможность выговориться: «Потому когда русский человек орет, он никогда злое не сделает, а вот когда молчит, когда у него на сердце, то держись…» Горемыкин возражал, что Думу следует собрать на короткий срок только для рассмотрения бюджета и если она его на этот срок рассмотреть не успеет, то все равно распустить.

Горемыкин был приятен царю и царице. Помня, что на Распутине споткнулись оба его предшественника, он и с ним поддерживал добрые отношения, руководствуясь советом смотреть на вещи «как можно проще», который он дал своему коллеге князю В. С. Шаховскому: «Что от вас убудет, если вы примете одним прохвостом больше?» "Мы вошли вдвоем с Распутиным, — описывает князь Андронников первый такой «прием». — Горемыкин попросил его сесть: «Ну, что скажете, Григорий Ефимович?» Распутин посмотрел на него долгим взглядом. Горемыкин ему отвечает: «Я вашего взора не боюсь! Говорите, в чем дело?» Тогда он его хлоп по ноге — и говорит: «Старче Божий, говоришь ли ты всю правду царю?» Тот опешил, посмотрел на меня вопросительным взглядом и говорит: «Да. Все, что меня спрашивают, об этом я говорю». После короткого разговора о снабжении Петрограда Распутин сказал: «Ну, старче Божий, на сегодня довольно!»

Распутин уживался со «старче Божиим», еще в октябре замышлял он добиться для него чина канцлера и поручить иностранные дела, сместив англофила Сазонова. «Он говорит, что старик так премудр, — пишет царица. — Когда другие ссорятся и говорят, он сидит расслабленно, с опущенной головой. Но это потому, что он понимает, что сегодня толпа воет, а завтра радуется, и что не надо дать себя унести меняющимся волнам… По-Божьему не следовало бы его увольнять». Но по-человечьему выходило все же с Горемыкиным расставаться.