Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 132

На следующий день Париж был повсюду. Вальсирующие воронки листьев на аллее напоминали об осеннем Тюильри. Кофе, которым он обжёг язык, нарисовал в памяти язвительную мадам из ближайшего к их жилищу кафе. В те времена его будничное существование строилось вокруг процесса письма, а не наоборот. Он просыпался, когда хотел, и впереди у него были целые часы для сочинительства. Но поскольку он был молод, у него не хватало ума это ценить, и он не понимал, что всё может измениться. Казалось естественным просидеть четыре часа в кафе, ведь у тебя всё равно останется бо́льшая часть дня. Вино открывалось в любой день, а не только по выходным. И если бы он тогда заглянул на десять лет вперёд, он бы испугался, обнаружив, что в тридцать один год будет пить безалкогольное пиво, чтобы наутро избежать похмелья, засыпать в десять по пятницам и тревожиться в связи с покупкой нового автомобиля.

Юноша в мешковатом свитере, долго и тщательно изучавший их книги, напомнил ему себя самого у книжных развалов вдоль Сены. (Мартин уже решил сделать ему скидку, но он ушёл, ничего не купив.) После обеда ему нещадно захотелось курить. «Голуаз» в киоске не оказалось, и он удовлетворился «Лаки страйк».

В день закрытия он нашёл себе дело на втором этаже и долго искал стенд «Альянс Франсез», но, обнаружив, не увидел там Дайану. Он прошёл мимо, не попросив передать привет.

В тот вечер они с Пером пошли на вечеринку в «Скандик». Пер, излучая блаженство и неиссякаемую энергию, незаметно показывал Мартину разных людей.

– А вон тот… ты что, не слушаешь?

– Слушаю, слушаю. Просто устал.

– Вот, выпей шампанского.

– Мне хватит…

– Пей. В общем… Что я говорил? Так вот…

Было уже очень поздно, когда Мартин сел на велосипед и поехал домой, стараясь сосредоточиться на движении и не петлять. В квартире было пусто и тихо. Соблазняла перспектива лечь спать в одежде, но ему всё же удалось стащить с себя хотя бы джинсы.

В субботу времени подумать у него не было, а растерянность улетучилась, как липкое похмелье или бессонница. Поглотив заветренный салат с макаронами, он снова направился на второй этаж, на сей раз решительными шагами.

* * *

По календарю прошла неделя, но на самом деле измерить капризное время было невозможно. Дни растягивались так, что казалось, ещё чуть-чуть – и связь времён порвётся. Часы могли быть бесконечными или пролетать как минуты. 1986-й, долго находившийся на изрядном расстоянии, внезапно приблизился вплотную. Потом, даже глядя в календарь, он не мог с полной уверенностью сказать, сколько это продлилось. Никаких следов. Ни единой заметки. Записывать время их встреч ему было не нужно, даже если бы он отважился. Названные наобум часы и минуты, скорректированные в переговорах, как принято на континенте, пульсировали перед его внутренним взором постоянно. Немыслимо, чтобы для другого человека они ничего не значили.

Они пошли в ресторан, в котором Мартин не был, но о котором читал в разделе «Ресторанный гид». Он приготовил правдивое объяснение на случай, если встретит кого-нибудь из знакомых: это старая знакомая из Парижа, они случайно встретились на выставке.

Наверное, они о чём-то разговаривали. Смотрели друг другу в глаза. В стекле бокалов вспыхивали искры. Белые скатерти, шум. Её бледный затылок. Французский рыбный суп. Счёт, пожалуйста. Недолгая прогулка по чистой после дождя улице. Медленные шаги. Коньяк в баре отеля, как янтарь. Её нога рядом с его. Рука на его руке. Лифт. Скрежет ключа. Ночное освещение в комнате. Широкая кровать, застеленная. Белые бесшумные гостиничные простыни.

* * *

Он был уверен, что Сесилия сразу поймёт. Что-то в лице или голосе его выдаст. Но когда она, вопреки всему, повела себя как обычно, он заволновался: что, если она найдёт какие-нибудь компрометирующие улики. Волос? Письмо, обжигающее дрожащие руки взволнованной жены?

Несмотря на это, он ещё дважды встречался с Дайаной. В понедельник она планировала поехать отдохнуть в Стокгольм. Они попрощались, и он гордился тем, что обошёлся без сантиментов. Она села в поезд, поехавший на север, он вернулся в офис. Когда зазвонил телефон, он пересчитывал купюры и разбирал чеки. Она сообщила, что решила задержаться на несколько дней. Стокгольм подождёт. Она погуляла по городу, «там très jolie» ^[220], они поужинают вместе?

Но он обещал посидеть с детьми, чтобы Сесилия могла отправиться на пробежку. Он заставил себя сказать «нет». Тут в комнате появился Пер, он попросил её перезвонить завтра и быстро повесил трубку.

Вторник прошёл на скорости ультрарапид. Он сварил себе кофе. Сел за рабочий стол, начал разбирать бумаги. Зазвонил телефон, но это была не она. Он пошёл в туалет, забрал почту. Позвонили ещё раз – нервный автор спрашивал, прочёл ли Мартин его рукопись. Он снова за письменным столом, барабанит пальцами, смотрит на телефон. Сортирует почту. Идёт за чашкой кофе.

Лучше всего ей, конечно, уехать и навсегда исчезнуть. Он не неверный тип.

Он представил серьёзный разговор с детьми.

Самолёт, он смотрит вниз на облака и миниатюрные бельгийские деревни, потом он выбирается из недр Шатле – Ле-Аль и, ослеплённый солнцем, перебрасывает пиджак через плечо. Au revoir, Швеция, серая, неподвижная, старая Швеция с заснеженными улицами, холодными вёснами и тихими тенями на тротуарах. Швеция, где Густав Беккер пишет заболоченные луга, и все вспоминают о том, как хорошо было в девятнадцатом веке.

Дайана позвонила в два, и они договорились увидеться через час.

На следующий день он поехал к ней в гостиницу во время обеда. Он этого не хотел. И всё равно так получилось. Он пробыл там до пяти. Перед тем как уйти, принял душ, стараясь не мочить волосы, чтобы у Сесилии не возникло вопросов. Но она скрылась у себя в комнате сразу же, как только смогла оставить Элиса с ним, и пробыла там несколько часов; она ничего не заметила бы, даже если бы он явился в котелке и фраке.

В четверг в издательство несколько раз звонила «француженка» и спрашивала его. Но Мартин Берг был очень занят и не успел перезвонить. И только в пятницу он набрал её номер из автомата, запасшись достаточным количеством монет, но портье сообщил, что мадемуазель Томас, к сожалению, уже уехала.

III

ЖУРНАЛИСТ: И напоследок: какой совет вы дали бы тому, кто хочет писать?

МАРТИН БЕРГ: Не уклоняйтесь от правды. Это важно [смеётся]. Это, пожалуй, единственное, что я могу посоветовать.

* * *

– Мартин? Это ты? – Голос Густава был хриплым и сонным.

– Доброе утро, – сказал Мартин.

– Почему ты шепчешь?

– Я не шепчу.

– Это подозрительно похоже на шёпот. – Зевок и щелчок зажигалки.

– Слушай… я… давно не общались, – сказал Мартин. – Я хотел узнать, как ты.

С отъезда Дайаны прошла неделя. Случившееся уже казалось нереальным. Может, потому что он ни с кем об этом не говорил и ничего об этом не писал, вообще ничего. Всё это находилось вне слов. Мысль можно спрятать и забыть, но, если она высказана вслух, возврата быть не может. Он начинал волноваться, когда оставался один на один с Сесилией, между ними всё время витало невысказанное. Ему казалось, что он лежит на тонком льду. Под ним чёрная холодная бездна. Слова весили слишком много.

Он был уверен, что никто ничего не узнает. Это невозможно. И Сесилия, надо признать, не ревнива. Мысль, что его может привлечь другая, не приходит ей в голову. Она просто сидит наверху и пишет, а спускаясь вниз, предполагает, что мир ровно такой, каким был, когда она уходила. Рассеянно накручивает на вилку спагетти и говорит Ракель отложить книгу, рассеянно спрашивает у него, как дела на работе. И реагирует «вот как», «ой», «м-да», «о’кей», и это отсутствие мыслительных усилий раздражает его ещё больше. Отвечает на автомате, как какая-нибудь домохозяйка, хотя могла бы помочь ему разобраться в некоторых сложных вопросах.