Троянская война - Кулидж Оливия. Страница 21

Ахиллес с победным кличем бросился на эфиопов и рассеял их завывающие ряды, которые смели силы троянцев, доверившихся их мощи. Воины в панике побросали щиты или вскочили на свои колесницы и обратились в бегство. Но хотя они бежали в отчаянии, Ахиллес, одетый в полную броню, был гораздо проворней их. Скоро врата Трои распахнулись настежь, но натиск ищущих спасения был столь силен, что ни один человек был не в силах снова их закрыть. Со стен раздался громкий крик, потому что в гуще троянцев бежал Ахиллес, а теперь он стоял в открытых воротах и рубил мечом всех, кто попадал ему под руку.

– Троя взята! – кричали женщины со стен, дети, стоящие рядом с ними пронзительно визжали от страха, а старики напрасно взывали к беспомощным стражам ворот.

Троя действительно была бы взята, если бы не Аполлон, который любил и следил за этим городом с момента его основания.

Быстро, словно солнечный луч, Аполлон оставил свое место в облаках и, спустившись во внутренний двор, предстал перед Парисом, приняв образ молодого человека.

– Разве ты не выстрелишь ради Трои? – спросил он, давая ему стрелу.

Парис стоял на ступенях дворца далеко от толпы, поскольку был в первых рядах бежавших с поля битвы. Он трясущимися руками вставил стрелу в свой лук и со свистом пустил ее поверх голов своих воинов в сверкающую фигуру в воротах.

Стрела была нацелена поспешно и скоро потеряла свою силу. Она падала в ноги Ахиллесу и безо всякого вреда воткнулась бы в землю, если бы герой вдруг не повернулся, чтобы отразить удар, нацеленный ему в спину. Пока он поворачивался, стрела труса вонзилась ему в пятку, за которую держала его Фетида, когда ребенком окунала в воды Стикса.

Ахиллес зашатался на мгновение, когда яд бога огнем побежал по его венам. Вонзись стрела в любое другое место, волшебные воды Стикса защитили бы его от яда. Ахиллес восстановил равновесие, нанес врагу еще один удар, затем уронил свой меч и рухнул в пыль.

С громкими торжествующими криками троянцы сплотили свои ряды, в то время как греки бросились вперед, чтобы спасти тело героя и унести его от ворот врага. Их снова распахнули настежь, воины с трудом развернулись и, воодушевленные, бросились в бой. Скоро пространство у ворот было растоптано и потемнело от крови. А тело Ахиллеса лежало вниз лицом на земле под ногами сражающихся.

Броня Ахиллеса

Ужасный стон поднялся из морских глубин, словно волны пригнали звук к побережью Трои. Воды прилива расступились, приоткрыв группку женщин, в середине которой Фетида ехала на гребне волны, обратившейся в пену у ее посеребренных ног. Мелкая световая рябь танцевала вокруг нее и мерцала на воде, по которой она прошла. Фетида была столь прекрасна, несмотря на свое горе, что люди на берегу смотрели на нее в благоговейном страхе, когда она бросилась на катафалк, куда положили ее сына.

Фетида приподняла светлую голову Ахиллеса и прислонила ее к плечу.

– Сын мой, дорогой мой, почему ты был рожден для такой смерти? – стенала она. – Зачем Зевс принудил меня выйти замуж за смертного и родить ему ребенка, хотя я – дочь древнего моря? Даже когда он резвился еще младенцем, я не могла радоваться его играм, потому что он не мог жить со мной в зеленых гротах моего отца. Когда он стал самым великим из героев и моей гордостью, я даже не могла успокоить его печаль. А теперь он, который победил сына богини Рассвета, лежит, убитый трусом. Бедная богиня Рассвета! Она тоже знает, что такое для бессмертного быть матерью человека, который должен умереть.

Богиня упала на тело своего сына и стала целовать его, а ее нимфы в это время принялись петь погребальную песнь. Греки молча стояли в благоговейном страхе перед богинями и наслаждались прекрасным пением. Солнце село, взошла луна, но всю ночь люди были зачарованы музыкой бессмертных, всю ночь они оплакивали смерть человека, жизнь которого была красива и непродолжительна, как весна. Они не отдавали себе отчета, как долго они простояли так, но потом им казалось, что прошли многие ночи и дни.

Наконец погребальный обряд был завершен, и Фетида попросила людей зажечь костер, чтобы предать огню тело Ахиллеса, как было сожжено и тело Патрокла. Все было сделано, и пепел двух товарищей был положен вместе.

Затем Фетида попросила принести из хижины Ахиллеса его вещи, чтобы раздать в качестве призов на погребальных играх в его честь. Среди них находился золотой кубок, который был самым большим сокровищем отца Андромахи в Фивах до того, как Ахиллес взял этот город. Две серебряные чаши были ценой за Ликаона, когда Ахиллес продал его на остров Лемнос за море. Там было оружие Гектора, Мнемнона и Троила, которого Ахиллес убил во цвете его юности, скотина от набегов на Идские горы и рабы из бесчисленных взятых городов вместе с многими талантами золота. Все эти вещи были розданы в память о павшем герое, но Фетида не отдала последнее, самое ценное сокровище из всех.

– Это броня Ахиллеса, которую сковал ему бессмертный Гефест, – сказала она. – На земле нет ничего подобного, и ее должен носить человек, которого греки считают теперь, когда мой сын мертв, самым великим героем.

– Она должна принадлежать мне, – надменно заявил Аякс. – Вы все знаете, что я – самый сильный воин в войске. Это я защищал корабли, когда Ахиллес сидел в своей палатке, а остальная часть воинов была ранена или обратилась в бегство. За такой подвиг я заслуживаю броню, даже если бы я не доказал свою доблесть тысячу раз за те годы, что мы осаждаем Трою.

– Достоинства Аякса велики, но мои все же больше, – возразил Одиссей.

Аякс повернулся к нему с надменным видом, но царь спокойно продолжал:

– Я не столь силен, как Аякс, но мои заслуги для войска больше его. Благодаря мне вы отправились в Авлиду. Мои советы хранили вас в беде. Я был вашим послом в Трое. Более того, я тоже воин, не такой великий, как Аякс в схватке, но гораздо более опасный, потому что хитрее. Именно я устроил засаду у врат Трои, и я пошел с Диомедом ночью, чтобы убить Реса, прежде чем он объединил силы со своими союзниками.

– Такие уловки не пройдут! – неистово воспротивился Аякс. – Как смеет этот сладкоречивый посол утверждать, что он выше меня? Я убью его за такое оскорбление!

Греки, оцепенев от страха, смотрели друг на друга. Старый Нестор положил руку на плечо Агамемнона и что-то прошептал ему на ухо.

– Нелегко сделать выбор между двумя такими героями, – сказал Агамемнон, обращаясь к толпе, – но Нестор напомнил мне, что у нас имеются непредвзятые судьи, которым ничего не остается, как судить по справедливости. Давайте позовем наших троянских пленников и спросим их, кого из вас двоих они боятся больше.

– Вопрос того не стоит, – настаивал на своем Аякс. – Всем известно, что я могу разрубить этого умеющего внушать доверие обманщика надвое.

Одиссей улыбнулся и промолчал, в то время как другие полководцы с большим облегчением встретили слова Агамемнона, поскольку боялись, что в войске возникнет жуткая ссора. Троянских пленников быстро собрали и задали им вопрос. Те отвечали с готовностью.

– Наши люди страшатся Аякса в бою, – сказали они, – но весь город боится Одиссея, как самого духа смерти. Он – злой гений Трои.

– Вы еще пожалеете о своем суждении! – запальчиво воскликнул Аякс. – Все признают, что я – великий воин, и я должен быть вознагражден по заслугам.

– Награда присуждена справедливо, – сказал Агамемнон.

Аякс не решился возразить, а развернулся и зашагал к своей хижине.

Одиссей, возрадовавшись, принял доспехи и оружие Ахиллеса, хотя он не сможет их носить, ведь Ахиллес был гораздо выше его ростом. Тем не менее он сложил их в своей хижине и был признан самым великим героем в войске, а Аякс в это время вынашивал план мести.

Маленькая Текмесса, которая была пленницей Аякса и которую он обещал сделать своей женой, сидела и смотрела на своего господина широко раскрытыми испуганными глазами, когда тот схватился за меч и что-то бормотал себе под нос. Несколько раз она робко пыталась спросить его, но не получала никакого ответа. Тесей, который всегда был добр к ней, отправился совершать набег, взяв большую часть солдат Аякса. Текмесса, испугавшись, отдала своего младенца няньке и шепнула женщине, чтобы та спрятала мальчика. Она зажгла светильник и села рядом со своим господином, желая, чтобы ночь поскорее закончилась.